— Я сама позабочусь об этом. Мне необходимо подняться наверх, взять магнитофон и все остальное. Мы будем работать на кухне. Ты можешь пока пройти туда.

— Хорошо, — своей ладонью он накрыл ее руки и был награжден хмурым взглядом.

Он осторожно взял у нее цветы:

— Я поставлю их во что-нибудь, чтобы они не выглядели так жалко.

— Спасибо, — чопорная вежливость была единственным оружием, с помощью которого она могла противостоять этому мокрому обворожительному мужчине у нее в прихожей. — Я вернусь через минуту.

Она отсутствовала дольше, чем обещала, но, вернувшись на кухню, увидела, что Эйдан поставил цветы в одну из бутылей Старой Мод и уже, со знанием дела, заваривал чай.

— Я развел огонь в камине, чтобы здесь было тепло. Ты не против?

— Конечно-конечно, — Джуд старалась не раздражаться на то, что он справлялся со всем в три раза быстрей, чем она. — Присаживайся. Я налью чай.

— О, ему нужно еще немного настояться.

— Я в курсе, — пробурчала она, открывая шкаф, чтобы достать чашки и блюдца. — Мы в Америке тоже завариваем чай.

Джуд развернулась к столу, расставила чашки, а потом прошипела:

— Хватит пялиться на меня.

— Прости меня, но ты уж очень хорошенькая, когда такая возбужденная, с волосами, выбившимися из прически.

Ее глаза бунтарски сверкали. Она так остервенело втыкала волосы шпильки, что можно было запросто продырявить голову.

— Судя по всему, мне нужно кое-что прояснить. Это сугубо интеллектуальная беседа.

— Интеллектуальная, — у него хватило ума сдержать улыбку и придать лицу серьезное выражение. — Уверен, это просто замечательно интересоваться состоянием ума друг друга. Я подозреваю, что твой ум в превосходной форме, и, по-моему, замечание о том, какая ты хорошенькая, никак не повлияет на его состояние. Разве я не прав?

— Я не хорошенькая, и мне нет необходимости выслушивать все это. Может быть, мы все-таки начнем?

Он сел только потому, что села она, а потом снова склонил голову набок.

— А ты ведь веришь в это. Ну что ж, это занимательно, на интеллектуальном уровне.

— Мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне. У меня сложилось впечатление, что ты хороший рассказчик и знаком с некоторыми местными преданиями и легендами.

— Я знаю несколько сказок.

Когда она заговорила чопорным тоном, это только усилило его желание наслаждаться ею, разглядывать ее, как только можно и нельзя. Так что он откинулся на спинку стула. Если она хочет интеллектуальной беседы, он решил, что они могут начать с нее… а потом продолжить.

— Вы знаете некоторые из них в той или иной форме. Устная история этого места может меняться от рассказчика к рассказчику, но ее суть остается прежней. Коренные американцы, жители румынской деревеньки или ирландцы — все они могут по-своему рассказывать об оборотнях, но в их рассказах всегда будет присутствовать общая канва.

Так как она все еще сердилась, Эйдан сам налил себе чай:

— У вас есть Санта, Рождественский дед, Крис Крингл[14] — один из них может спускаться по трубе, другой наполнять рождественские сапожки сладостями, но эти легенды имеют общие корни. Потому, что из века в век, от страны к стране разум убеждается, что сердце мифа кроется в существовавшем когда-то явлении.

— Ты веришь в Санта Клауса.

Наливая себе еще чаю, он встретился с ней взглядом:

— Я верю в магию и в то, что самая лучшая ее часть, самая настоящая, находится в сердце. Ты здесь уже несколько дней, Джуд Франциска. Ты почувствовала магию?

— Атмосферу, — начала она и включила магнитофон. — Атмосфера, дух этой страны определенно способствует возникновению и сохранению мифов. Источники мифов — это язычество с его маленькими храмами и жертвами богам, кельтский фольклор с его предостерегающими приметами и вознаграждающими знаками, а также влияние культуры викингов, норманнов и всех остальных, кто в свое время завоевывал страну.

— Это земля, — не согласился Эйдан, — а не люди, которые пытались ее покорить. Это земля, холмы, скалы. Это воздух. И кровь, которая пропитала все вокруг, пролитая в борьбе за то, чтобы удержать и сохранить. Это ирландцы поглотили викингов, норманнов и всех остальных, и никогда наоборот.

Это была гордость, которую она понимала и уважала:

— Но то, что эти люди пришли сюда, на этот остров, создали здесь семьи, пустили корни и принесли с собой свои верования и предания, тем не менее, остается фактом. А Ирландия, в свою очередь, приняла их верования, предания и суеверия.

— Что было первым: предание или рассказчик? Это тоже часть твоего исследования? — спросил ее Эйдан.

Джуд подумала, что он очень сообразительный и ему присущи острый ум и дар красноречия.

— Нельзя изучать одно, оставив в стороне другое. Кто рассказывает и почему, так же важно, как и что рассказывают.

— Хорошо. Я расскажу тебе историю, которую мне рассказал мой дедушка, ему — его отец, и так до бесконечности, потому что Галлахеры живут на этом берегу и холмах дольше, чем помнит само время.

— То есть история передается от отца к сыну, — прервала его Джуд, и в ответ на это он насмешливо выгнул бровь. — Просто обычно истории переходят из поколения в поколение через мать.

— Может и так, но барды и менестрели Ирландии по традиции были мужчинами, и говорят, что один из них и был тем первым Галлахером, который забрел в эти места, исполняя песни за эль и монету. Говорят также, он видел кое-что, о чем я хочу тебе как раз рассказать, собственными глазами, еще кое-что ему рассказал Кэррик, принц эльфов. А потом мой предок превратил все это в историю и рассказал всем, кому было интересно слушать.

Он ненадолго замолчал и увидел вспыхнувший в глазах Джуд интерес. И начал:

— Когда-то жила девушка. Все звали ее Гвен. Она было простого происхождения. Но сердцем и поведением — леди. Волосы у нее были цвета зимнего солнца, а глаза — зеленые, как мох. О ее красоте было известно далеко за пределами этого места. И хотя она ходила с гордо поднятой головой, была стройна, а ее фигура притягивала взгляды, она была очень скромной девушкой, чья мать умерла, когда давала жизнь своей единственной дочери. И девушка жила со стареющим отцом в опрятном коттедже, в котором она вела хозяйство. Она была послушной дочерью и никогда не перечила своему отцу, и никто и никогда не слышал ее жалоб. Хотя иногда люди видели, как она гуляла по вечерам вдоль утесов, смотря в море так, словно желала обрести крылья и улететь.

Пока он говорил, солнечный луч прорвался через пелену дождя, через оконное стекло и тихонько опустился на стол между Джуд и Эйданом.

— Я не могу сказать, что было у нее на сердце, — продолжал Эйдан. — Возможно, она и сама не знала. Но она содержала в чистоте коттедж, заботилась об отце и бродила одна вдоль морских утесов. Однажды, когда девушка несла цветы на могилу матери, которая была похоронена возле колодца святого Деклана, она встретила мужчину, по крайней мере, она так думала. Он был высокий, стройный, с черными волосами, волнами, спускающимися на его плечи, и глазами — голубыми, как колокольчики у нее в руках. Он позвал ее по имени, и его голос музыкой зазвучал в голове Гвен и заставил ее сердце танцевать. И подобно вспышке молнии вспыхнули их чувства и воспылали они любовью друг к другу у могилы ее матери, и легкий ветер, походивший на шепот эльфов, вздыхал в высокой траве.

— Любовь с первого взгляда, — прокомментировала Джуд. — Этот прием очень часто используется в сказках.

— Ты не веришь в то, что сердца могут узнать друг друга?

Довольно странный поэтический способ выражаться, подумала она, и порадовалась, что записала этот необычный вопрос:

— Я верю во влечение с первого взгляда. Для любви нужно больше времени.

— Ты изгнала из себя все ирландское, — произнес Эйдан, качая головой.

— Не так уж и все, чтобы не оценить романтизм хорошей истории, — она улыбнулась ему, и на ее щеках заиграли очаровательные ямочки. — Что случилось потом?

— Итак, хотя их сердца встретились, это были не просто отношения парня и девушки, взявшихся за руки и соединивших жизни. Так как Кэррик был принцем эльфов и жил в серебряном дворце, как раз под тем холмом, на котором стоял ее дом. Она боялась колдовства и не давала покоя ни его, ни своему сердцу. И чем больше горело от желания ее сердце, тем больше она сомневалась, так как ее с детства учили опасаться эльфов и мест их встреч.

Голос Эйдана то взлетающий, то спускающийся вниз, словно мелодия, убаюкал Джуд: она оперлась локтями о стол и положила подбородок на руки.

— Но однажды ночью, во время полнолуния, Кэррик выманил Гвен из дома, посадил ее на своего крылатого коня, и они летели над землей и морем, он показал ей чудеса, которые стали бы ее, пообещай она остаться с ним. Его сердце уже принадлежало ей, и все, чем он владел, он готов был бросить к ее ногам. Но случилось так, что ее отец, проснувшийся из-за ноющих костей, увидел юную Гвен, кружащуюся в небе на белом крылатом коне вместе с принцем эльфов. Он боялся и не понимал эльфов, и поэтому решил, что на Гвен наложили чары и ее нужно спасать. И поэтому он запретил ей видеться с Кэрриком, и чтобы быть уверенным в ее безопасности, обручил девушку с достойным молодым человек, которого кормило море. И леди Гвен, как уважающая своего отца дочь, выполнила свой долг и спрятала сердце подальше, прекратила встречи с Кэрриком и начала готовиться к свадьбе, как ей было велено.

Теперь маленький лучик солнечного света, до этого танцевавший на столе между ними, исчез, и кухня погрузилась в тусклый сумрак, изредка разгоняемый отблесками огня в камине.

Эйдан задержал взгляд на Джуд, очарованный тем, что ему открылось. Мечты. Печаль. Желания.

— Когда Кэррик узнал о случившемся, то не смог сдержать свою темную сущность и обрушил на деревню гром, молнии, ураганный ветер, чтобы разрушить все вокруг вплоть до самого моря. Жители деревни: крестьяне, рыбаки трепетали от страха, только леди Гвен спокойно штопала белье в своем доме.

— Но ведь он мог забрать ее в свой дворец, — перебила его Джуд, — и жить с ней там не одну сотню лет.

— Ага, так ты все-таки кое-что знаешь об этом, — и в голубых глазах затеплилось одобрение. — Действительно, он мог выкрасть ее, но его гордость требовала, чтобы девушка пришла к нему по собственной воле и желанию. В этом вопросе волшебные существа не очень-то отличаются от обычных людей.

Он наклонил голову, изучая ее лицо.

— А что бы предпочла ты: быть похищенной и лишенной права выбора или испытать всю прелесть романтического ухаживания?

— Так как я не думаю, что кто-нибудь из волшебного народца заглянет ко мне на огонек с предложением руки и сердца, то мне нет необходимости выбирать. Я бы предпочла узнать, что выбрал Кэррик.

— Хорошо. Я расскажу тебе. На рассвете Кэррик оседлал своего крылатого коня и взлетел прямо к солнцу. Он взял у солнца огонь, сотворил из него сверкающие бриллианты и ссыпал их серебряный мешок. Эти огненные волшебные драгоценности он принес к дому Гвен. И когда она вышла ему навстречу, россыпь драгоценных бриллиантов оказалась у ее ног, а Кэррик сказал:

«Я принес тебе драгоценности прямо с солнца. Это знак мой страсти к тебе. Прими их и меня, и я отдам тебе все, что имею и даже больше».

Но она отказалась, поведав о том, что обещана другому. Их разделили дочерний долг и мужская гордость, а бриллианты так и остались лежать среди цветов.

— А потом они превратились в цветы, — неожиданно закончила Джуд.

Она вздрогнула, и Эйдан взял ее за руку:

— Тебе холодно?

— Нет, — выдавила она из себя подобие улыбки, высвободила руку, схватилась за чай и стала пить его маленькими глотками, чтобы избавиться от комка в горле.

Она знала эту историю. Она словно видела и великолепного коня, и нежную женщину, и мужчину, вовсе оным не являющимся, и огненное сияние лежащих на земле драгоценных камней.

— Нет. Все в порядке. Скорее всего, моя бабушка рассказывала мне одну из интерпретаций этой истории.

— Но это еще не все.

— О, — она снова сделала маленький глоток чая в попытке расслабиться. — И что же было потом?

— В тот день, когда Гвен вышла замуж за рыбака, умер ее отец. Словно он держался за жизнь, полную боли, только до тех пор, пока не уверился, что теперь есть, кому позаботиться о Гвен и защитить ее. Муж переехал к ней в дом, и каждый день еще до восхода солнца отправлялся в море, чтобы поставить свои сети. Жизнь их была полна довольства и порядка.

Когда он прервался, Джуд нахмурилась.

— Это не может быть концом истории.

Эйдан улыбнулся, прихлебывая чай. Как и любой хороший рассказчик, он знал, когда необходимо изменить ритм повествования, чтобы не дать интересу погаснуть.