Затем она отнесла зеленую бутылочку в кабинет и поставила на столик рядом с компьютером. И совершила ошибку.

Джуд честно собиралась прилечь всего лишь на пару минут, но, проспав два часа на узкой кровати в кабинете, проснулась совершенно разбитая и озадаченная.

Где ее хваленая дисциплина? Как быстро она превратилась в отъявленную лентяйку! Уже тридцать часов кряду она только и знает, что бездельничает и спит. И опять ей хочется есть.

Такими темпами, сокрушалась Джуд, рыская по кухне в поисках съестного, она растолстеет, разленится и отупеет за неделю.

Надо выйти из дома, съездить в деревню, найти книжный магазин, банк, почту. Надо разузнать, где находится кладбище, чтобы исполнить поручение бабушки — навестить могилу Старой Мод. Это надо было сделать еще утром. Тогда сейчас с делами было бы покончено, и завтра она смогла бы прослушать бабушкины записи и прочитать ее письма, она уже знала бы, есть ли в них тема для ее исследования.

Сначала Джуд переоделась. Она выбрала элегантные брюки, водолазку и стильную куртку. В них она чувствовала себя увереннее, чем в толстом свитере и джинсах, в которых провела весь день.

Затем она атаковала свои волосы. «Атака» — по ее мнению, единственное слово, точно определявшее то, что ей пришлось сделать, дабы укротить свою шевелюру и собрать волосы в толстый «конский хвост». Волосы так и норовили вырваться и скрутиться упругими пружинами, причем все сразу.

Легкий макияж. Она не очень-то умела краситься, но результаты показались ей вполне приличными для знакомства с деревней. В конце концов в зеркале отразился не суточной давности труп и не уличная девица, как иногда бывало.

Сделав глубокий вдох, Джуд вышла из коттеджа, чтобы еще раз попытать счастья с арендованным автомобилем и ирландскими дорогами. Она уже взялась за руль и потянулась к зажиганию, когда поняла, что ключи остались дома.

— Гинкго билоба, — пробормотала Джуд, выбираясь из машины. — Пора принимать гинкго билоба.

Ключи нашлись на кухонном столе. На этот раз она не забыла включить свет, чтобы не возвращаться в темный дом, и запереть дверь. Джуд не смогла вспомнить, заперла ли заднюю дверь, и, обругав себя, отправилась вокруг коттеджа решать очередную проблему.

Солнце катилось к горизонту, и накрапывал мелкий дождик, когда наконец машина задним ходом выползла на дорогу.

Путь оказался короче, чем помнилось Джуд, и гораздо живописнее без хлещущих по ветровому стеклу дождевых потоков. Красными, похожими на кровь каплями набухали на живых изгородях бутоны дикой фуксии. Иногда попадались колючие кустарники с крохотными белыми цветками — терновник, насколько она знала, — и желтые облачка фрезий.

На холме за поворотом дороги снова, как из старинной легенды, возникли стены собора и высокая круглая башня. И никто там не бродил.

Восемь веков стоят здесь собор и башня, что само по себе чудо. Войны, голод и счастливые дни, кровь, смерти и рождения — все пронеслось и исчезло, а величие осталось, как символ поклонения и защиты. Интересно, права ли бабуля, а если права, что можно почувствовать, стоя в тени этих руин, на земле, видевшей благочестие и скверну?

Какая странная мысль! Джуд потрясла головой, пытаясь избавиться от наваждения, и въехала в деревушку, в свой мир на следующие шесть месяцев.

3

В очаге тускло освещенного паба Галлахеров ярко горел огонь. Все было так, как нравилось посетителям в промозглые весенние вечера. На этом самом месте Галлахеры кормили и развлекали их более ста пятидесяти лет, подавая светлый лагер, крепкий портер, чистый виски в разумных дозах и обеспечивая приятную атмосферу, в которой любой мог с наслаждением посидеть за кружкой пива или стаканчиком чего-нибудь более крепкого.

Когда Шеймус Галлахер со своей преданной женой и помощницей Мег открыл этот паб в одна тысяча восемьсот сорок втором году от Рождества Христова, виски, конечно, стоил дешевле, однако мужчина, каким бы радушным и гостеприимным он ни был, должен все-таки зарабатывать на жизнь. Поэтому теперь виски стоил дороже, но подавался и выпивался с тем же удовольствием.

В этот паб Шеймус вложил и свои надежды, и свои сбережения. Разные бывали времена — трудные и полегче, — а однажды штормовой ветер начисто сорвал крышу паба и унес ее аж в Дангарван. Во всяком случае, так любили рассказывать местные жители после пары-другой стаканчиков доброго ирландского виски.

Несмотря ни на что, паб стоял до сих пор, глубоко пустив корни в пески и скалы Ардмора. Когда пришло время, первенец Шеймуса встал на место отца за старой барной стойкой из благородного дерева, следом его старший сын, а потом и его.

Поколения Галлахеров обслуживали поколения других семейств и процветали, постепенно расширяя бизнес и предлагая все большему количеству страждущих пропустить пинту пива в сырой вечер после тяжелого трудового дня. Здесь можно было найти пищу не только для желудка, но и для души. В большинство вечеров в пабе играла музыка, веселая и грустная, бодрящая и утешающая.

Ардмор всегда был рыбацкой деревушкой, зависел от щедрот моря, приспосабливался к его капризам. Еще Ардмор мог похвастаться живописными видами и прекрасными пляжами, а потому зависел и от туристов. И приспосабливался к их капризам.

Паб Галлахеров был одной из местных достопримечательностей. В благополучные времена или в скудные, ловилась ли рыба в изобилии или бури вспенивали воды бухты так, что никто не отваживался забросить сети, двери паба были открыты для всех.

Табачный дым и алкогольные пары, запахи жареного мяса и мужского пота так глубоко впитались в темное дерево, что, даже когда бар был закрыт, в нем будто кипела жизнь.

Часто субботними вечерами, когда музыка играла особенно громко, стропильные балки угрожающе подрагивали. На полах, исцарапанных мужскими башмаками и сдвигаемыми стульями, кое-где виднелись следы случайных искр от сигарет. Скамьи и стулья были обиты темно-красной кожей, которая крепилась потемневшими медными гвоздиками с большими шляпками.

Однако здесь всегда царила чистота, а четыре раз в год — была в том нужда или нет — все начищалось до блеска, как в шикарном ресторане.

Гордостью заведения была уже упомянутая барная стойка, которую Шеймус собственноручно выстрогал из каштана, погибшего, по преданию, от удара молнии в канун летнего солнцестояния. Потому и считалось, что в этой стойке таится некая магия, и те, кто сидел за ней на высоких табуретах, знали, что занимают лучшие места.

На зеркальной полке позади стойки к всеобщему удовольствию были выставлены бутылки, чистые и сверкающие, как новенькие пенсы. В баре Галлахеров всегда было многолюдно, но очень опрятно. Пролитые капли тут же вытирались, за пылью шла настоящая охота, и никогда ни одну порцию напитка не подали в грязном стакане.

Очаг разжигали торфом, поскольку так нравилось туристам, а именно от туристов зависело, будут хозяева еле сводить концы с концами или процветать. Отдыхающие, привлеченные пляжами, наезжали летом и ранней осенью. Зимой же и в начале весны их бывало гораздо меньше, но те, что приезжали, непременно заглядывали в «Паб Галлахеров» пропустить стаканчик, послушать народные мелодии или попробовать прославленные, сдобренные специями мясные пироги.

Постоянные посетители подтягивались после ужина пообщаться, посплетничать, выпить пинту «Гиннеса». Некоторые приходили и поужинать, но обычно по какому-то особому поводу всем семейством. Заглядывали и одинокие мужчины, которым надоедало готовить еду дома или хотелось пофлиртовать с любезной и улыбчивой Дарси Галлахер.

Дарси работала и за барной стойкой, и на кухне, и обслуживала столики, правда, кухню она любила меньше всего и при первой же возможности спешила улизнуть оттуда, оставляя территорию брату Шону.

Был и еще один брат, Эйдан, самый старший. Все местные знали, что с тех пор, как родители уехали в Бостон и вроде бы решили там остаться, парадом командует именно он. Большинство сходилось во мнении, что Эйдан покончил со своим бродячим прошлым, остепенился и управляет семейным пабом так, что Шеймус им гордился бы.

Сам Эйдан был вполне доволен своим настоящим. За время скитаний он многое понял о жизни вообще и о себе в частности. Страсть к путешествиям, как поговаривали, он унаследовал от Фицджералдов, предков по материнской линии. Его мать до замужества тоже поколесила по свету, неплохо зарабатывая на жизнь своими песнями.

Эйдан закинул за спину рюкзак, когда ему только-только стукнуло восемнадцать, и исходил всю страну, а затем путешествовал по Англии и Франции, Италии и Испании. Целый год он провел в Америке, изнемогал от жары на юге, зимой дрожал от холода на севере, замирал от восхищения в горах и на равнинах Запада.

Эйдан, как и его брат с сестрой, унаследовал от матери ее музыкальность, поэтому, когда не подрабатывал официантом, оплачивал ужин песнями, в общем, поступал так, как его больше устраивало в данный момент. Увидев все, что хотел увидеть, он вернулся домой зрелым двадцатипятилетним мужчиной и последние шесть лет, из которых четыре года стоял во главе семейного бизнеса, работал в пабе и жил в комнатах над ним.

И ждал. Он не знал, чего именно, но ждал.

Даже сейчас, наливая по всем правилам в два приема пинту «Гиннеса», протягивая клиенту стакан «Харпа» и вполуха прислушиваясь к разговору на случай, если придется вставить замечание, он отстранение и терпеливо наблюдал.

Тот, кому пришло бы в голову присмотреться, заметил бы настороженность в его пронзительно-голубых глазах.

Длинный, прямой нос, крупный чувственный рот, волевой подбородок с едва заметной ямочкой, густые брови глубокого каштанового цвета — худое, резко очерченное, типично кельтское лицо Эйдана привлекало несколько необузданной красотой, которую обеспечили отличные гены его родителей.

Сложен он был, как настоящий задира, — широкоплечий, узкобедрый, длиннорукий. И правда, немалую часть юности Эйдан провел, всаживая кулаки в чужие физиономии или принимая удары в свою собственную. Он не стыдился признавать, что дрался не только из-за буйного нрава, но и ради удовольствия. Он также гордился тем, что — в отличие от младшего братца Шона — ему ни разу не ломали в драке нос.

Повзрослев, Эйдан перестал искать неприятности. Теперь он просто присматривался и верил, что узнает свою судьбу, как только встретит ее.

Джуд он заметил сразу — сначала как хозяин паба, потом как мужчина. С затянутыми в хвост волосами, в красивой куртке, она выглядела очень чистенькой и растерянной. И смотрела по сторонам с таким испугом, как смотрела бы юная олениха на незнакомую тропку в лесу.

Хорошенькая, подумал Эйдан. Так оценивают женщину мужчины, когда видят привлекательное женское личико и ладную фигурку. А поскольку за свою жизнь он видел много женских лиц, то распознал нервозность, пригвоздившую девушку к полу на самом пороге. Казалось, в любую секунду она развернется и убежит.

Ее внешность, ее манера держаться пробудили его интерес, разгорячили кровь.

Незнакомка расправила плечи, позабавив его этим продуманным жестом, и направилась к бару.

— Доброго вам вечера, — произнес Эйдан, протирая стойку тряпкой. — Что вам угодно?

Джуд открыла было рот, чтобы вежливо попросить бокал белого вина, но тут парень улыбнулся, медленно, лениво изогнул губы, отчего у нее внутри что-то дрогнуло, а голова пошла кругом.

Да, вяло удивилась она, здесь все безумно красивы.

Парень не торопил ее и, похоже, готов был ждать сколько угодно. Он поудобнее облокотился о барную стойку и наклонился, приблизив к ней красивое лицо и выгнув брови.

— Красавица, вы заблудились?

Ей показалось, что она тает, просто стекает на пол лужей гормонов и вожделения. Воображение нарисовало такую неприличную картинку, что в голове что-то щелкнуло и мозги заработали.

— Нет, не заблудилась. Я бы выпила бокал белого вина. Шардоне, если можно.

— Разумеется. — Но он даже не пошевелился. — Вы янки. Вероятно, юная американская родственница Старой Мод, остановившаяся в ее коттедже?

— Да. Я Джуд. Джуд Мюррей. — Машинально она протянула руку и осторожно улыбнулась, отчего на ее щеках появились и тут же исчезли милые ямочки.

Эйдан всегда питал слабость к ямочкам на хорошеньких личиках.

Он взял девушку за руку, но не пожал, а просто задержал в своей руке, пристально всматриваясь в ее лицо, пока — она готова была в этом поклясться — у нее не начали плавиться косточки.

— Добро пожаловать в Ардмор, мисс Мюррей, и добро пожаловать к Галлахерам. Я Эйдан, и это мой паб. Тим, уступи-ка место даме. Где твои хорошие манеры?

— О, нет, не беспо…

Однако Тим, грузный мужчина с шевелюрой, похожей на клубок стальных пружинок, уже сползал с высокого табурета.