Вероника знала, что культурная жизнь Берлина чрезвычайно богата событиями и что многие американские художники выставляют там свои работы, но сама там никогда не бывала.

– А в прошлом году у меня была выставка в Лондоне. Получила неплохие отзывы – если это хоть что-нибудь значит, но на самом деле, разумеется, не значит ничего. Рецензенты могут оказаться завистливыми, бездарными и ограниченными людишками, – и он с раздраженной гримасой словно отмахнулся от всех рецензентов сразу. – А вы когда-нибудь выставляли свои работы? – с любопытством спросил он. Вчера в кафе он сразу заметил, как талантливы ее наброски. Оба они вели хронику людских судеб, которые так завораживали его.

– Только в юности, и то это была не настоящая выставка – мой отец организовал ее для своих друзей. В то время я еще училась в Академии художеств. Было ужасно неловко, мне достались какие-то комиссионные. Вообще-то я уже давно не рисовала, – объяснила она, как всегда, стремясь умалить свои способности и заслуги.

– Почему? – с оттенком упрека спросил Эйдан.

Сам он не расставался с фотоаппаратом с подростковых лет и всегда говорил, что это его глаза, без которых он не видит. Он предположил, что то же самое справедливо для живописи Вероники. Эйдан был воинствующим сторонником мнения, что человек должен пользоваться способностями, которые ему достались, а не зарывать их в землю. Он изо всех сил старался следовать этому принципу и требовал от окружающих того же.

– Не хватало времени, – ответила Вероника, пока они брели по улицам, и попыталась объяснить, почему много лет не рисовала: – Вышла замуж, растила детей, а теперь вот обленилась.

Она с легкостью ушла от прямого ответа, не подозревая, что Эйдан никогда не довольствуется отговорками. Он стремился дойти до сути любого вопроса, о чем свидетельствовали и его фотографии. Даже простой честности всегда было недостаточно для него – он требовал большего.

– Все перечисленное – недостаточно веские причины для того, чтобы губить в себе талант, – укоризненно заявил он. – Может, вы не обленились, а просто испугались.

Озадаченная его словами Вероника некоторое время шла молча и обдумывала услышанное, потом перевела взгляд на спутника.

– А ведь вы, пожалуй, правы, – задумчиво произнесла Вероника. Она всегда была честна, особенно когда речь заходила о ней самой. – Я действительно долгое время боялась рисовать, особенно с тех пор, как мои дети выросли и я перестала винить себя за то, что не рисую их.

– Чего вы боялись? – Он копнул еще глубже, всегда стремясь получить искренние, а не самые простые и удобные ответы.

– Возможно, боялась, что у меня нет таланта и что я не художница, а обманщица. Написать портрет, который понравится людям, так легко! Достаточно только подправить явные изъяны и придать натуре сходство с идеалом. Но если писать правдиво, показывая, что у людей в душе, можно до смерти перепугать их, и такой портрет никто не купит. В работе я всегда была слишком добра, рисовала скорее идеал, нежели реальность. Но больше я так не хочу. И, в сущности, я всегда старалась этого избежать. Не хочу быть коммерчески востребованным художником, к чему вынуждают обстоятельства, вот и бросила живопись.

– В таком случае, рисуйте то, что видите и чувствуете на самом деле, – просто рассудил он.

Это решение казалось ему очевидным. В качестве объектов для своих снимков он выбирал преступников и заключенных, проституток и отщепенцев, наркоманов и просто прохожих. И не собирался угождать никому, кроме самого себя.

– И для кого же мне рисовать, Эйдан? – спросила Вероника, устремив на него проницательный взгляд своих фиалковых глаз. Ее взгляд был таким же пристальным, и это нравилось Эйдану.

– Рисуйте для себя, а не для кого-нибудь еще.

– С портретами такой номер не пройдет: никто не захочет позировать мне. Эти портреты только напугают людей.

– А разве нельзя сочетать и то и другое? Быть честным, быть реалистом и оставаться верным себе?

– Возможно. Об этом я никогда не задумывалась. Я бросила живопись, когда была еще совсем юной.

– Можно подумать, теперь вы состарились, – недовольно возразил он. – Ничего подобного!

– Я уже далеко не молода, – честно призналась она, догадываясь, что жизненного опыта у нее больше, чем у него. Несмотря на седину в темных волосах, Эйдан выглядел молодо. – Я старше вас, – с осторожной улыбкой добавила она.

Веронике казалось, что между ними возникают дружеские узы. Разговор принимал слишком серьезный оборот для двух людей, недавно познакомившихся на венецианской улице, а незадолго до этого – увидевших друг друга в первый раз. Но Эйдан был незаурядным человеком, он все воспринимал живо и всерьез.

– Мне сорок один, – объявил он, словно бросая ей вызов. Он нисколько не сомневался, что Вероника моложе его, хоть и не намного.

– А я на одиннадцать лет старше вас. Мне пятьдесят два.

Он ошеломленно молчал: ничего подобного он не ожидал.

– А я думал – тридцать пять, самое большее – под сорок…

В ее внешности и поведении было нечто неуловимое, что делало ее моложе. Определить, сколько ей лет, по тому, как она одевалась, было бы невозможно. Годы почти не оставили отпечатка на ее лице. – Невероятно!

– Спасибо, – она улыбнулась широко и радостно.

– По-моему, возраст ничего не значит. Все дело в том, как вы действуете и мыслите, насколько вы бодры духом, а не в цифрах у вас в паспорте. Я знаком с людьми, которые вдвое моложе меня, но в них нет ни капли жизни. А в прошлом году я фотографировал столетнего старика, и он был молод духом, моложе меня.

– Увы, я не вижу свой дух, когда смотрюсь в зеркало, – рассмеялась Вероника. – Я вижу только свое лицо. А оно порой меня пугает.

– С виду вы совсем девчонка, – оценил он. – Сколько у вас детей?

Что-то в ней неудержимо притягивало его – и физически, и не только, и ему хотелось узнать о ее жизни как можно больше. Точно так же Вероника была заинтригована этим человеком. В нем чувствовалась какая-то загадка, иногда мрачная, а когда он улыбался или проявлял сочувствие, казалось, солнечный свет прорывается сквозь тучи.

– У меня три дочери. Им еще нет тридцати, они много работают и постоянно заняты.

В отличие от нее, ведь она сейчас понятия не имела, чем себя занять, и пыталась придумать хоть какое-нибудь дело на будущее. С недавних пор все события указывали на то, что она снова начнет рисовать. Так посоветовал Пол в завещании. И вот теперь Эйдан, который едва успел с ней познакомиться, подталкивал ее в том же направлении.

– Кто они по профессии?

– Социальный работник, пекарь и актриса. – Веронике пришлось признать, что профессии ее дочерей, поставленные в один ряд, вызывают удивление.

– Любопытно. Вы, должно быть, предоставили им полную свободу быть собой.

– Нет, что вы! – Она рассмеялась. – Просто они ужасно своевольны и упрямы, поэтому поступают так, как считают нужным.

В ее словах прозвучало восхищение детьми, и Эйдан сразу уловил его.

– А вы? Тоже своевольны и упрямы? – спросил он, вглядываясь в ее глаза и пытаясь определить, что она за человек.

– Нет, – покачала она головой, – не настолько, как мои дочери. Это привилегия юности – ни принимать никаких обязательств и отвечать только за себя. А что вы скажете о самом себе?

– Я просто черт знает что, – гордо выпалил он, и она засмеялась, не зная, правда ли это, но готовая поверить, что с ним порой бывает трудно. Он имел свое мнение по любому поводу и не стеснялся высказывать его даже в разговоре с малознакомыми людьми.

– Я никогда не был женат, у меня нет детей и я никогда не хотел их, – продолжал Эйдан. – Думаю, отец из меня получился бы хуже некуда. Я слишком независим, чтобы подавать хороший пример ребенку, и, пожалуй, теперь уже чересчур эгоистичен. Я жил с двумя женщинами. Одна возненавидела меня за то, что за пять лет я так и не женился на ней. С другой мы расстались друзьями. Вместе мы прожили восемь лет. Эти отношения прекратил я, потому что они мне наскучили – вернее, наскучили нам обоим. Мы перестали расти и развиваться, и я расстался с этой женщиной, опасаясь, что вскоре мы возненавидим друг друга. Строить отношения нелегко, а мы были слишком разными людьми. Для нее, адвоката из состоятельной и аристократической семьи, я был слишком богемной натурой, или, по крайней мере, так считали ее родные. Она вышла замуж за члена палаты лордов, и вся ее семья пришла в восторг. А я стал для нее чем-то вроде отклонения от истинного маршрута, – в голосе Эйдана проскользнула горечь, и Вероника уловила ее.

– Вы не любите аристократов? – смело спросила она. Обычно она избегала таких вопросов, но в этом случае на нее подействовала откровенность собеседника.

– У меня на них аллергия, – с жаром ответил он, – особенно на богатых. Я вырос в страшной нищете и привык верить в честность широких масс. В детстве я всегда завидовал богачам. Думал, что они счастливее нас, а потом узнал, что они так же несчастны, только умеют говорить вежливо и складно.

Вероника рассмеялась его словам, продолжая идти вперед.

– Не все богачи настолько плохи, хотя встречаются и такие, – признала она, думая о том, как испортила Берти погоня за деньгами, алчность и зависть ко всем и каждому.

– Но и бедняки далеко не все ангелы, – добавил он. – Разве что они реже лицемерят. Если вы им неприятны, это видно сразу – вас просто посылают ко всем чертям. Не выношу притворство и лицемерие. Родные Арабеллы сводили меня с ума – от них невозможно было добиться честности ни в чем. Уж лучше пусть бедняк плюнет мне в лицо, чем богач пожмет мне руку! Родители моего отца работали на угольной шахте на севере страны, семья моей матери жила чуть получше. Эти семьи ненавидели друг друга и на протяжении всего брака мои родители были несчастны. Как говорится, небо и земля. Такие браки редко бывают удачными. Это все равно что поженить рыбу и птицу.

У Эйдана на все имелся твердый взгляд. Вероника задумалась, что он сказал бы о ее семье, о Поле, который женился на ней ради денег и без зазрения совести жил за ее счет тридцать лет. Хвалиться тут нечем, но все-таки они неплохо прожили десять лет, в браке у нее родилось трое прекрасных детей, поэтому она считала, что эти годы не пропали впустую.

– Так вы в разводе? – вспомнил Эйдан, и она кивнула.

– Мы сохранили близкие отношения. Мой бывший муж умер две недели назад, его смерть опечалила всех нас. Но не все так просто… Он не был прекрасным мужем и отцом, и в то же время он был неплохим человеком.

Хоть изменял ей, лгал и тратил ее деньги. С тех пор как умер Пол, Вероника затруднялась сказать, какие чувства к нему испытывает, особенно после того, как выяснилось, что еще во время брака с ней у него появилась внебрачная дочь. Этот проступок Вероника считала слишком серьезным. Но Эйдану не стала рассказывать о нем.

– Должно быть, он умер еще совсем молодым, – заметил Эйдан. – От инфаркта или в аварии?

– Год назад с ним случился инсульт. И он был намного старше меня, к моменту смерти ему исполнилось восемьдесят. Дети до сих пор горюют. Понадобится время, чтобы пережить эту утрату.

И не только ее, но и шокирующее известие о Софи. Вероника по-прежнему не знала, сумеет ли когда-нибудь примириться с ним. Вряд ли, если вспомнить обстоятельства. За последние две недели эта новость запятнала все хорошее, что Вероника помнила о Поле и что чувствовала к нему. И сейчас она ни в чем не была уверена, рассказывая незнакомому человеку о людях, которых он никогда не видел.

– Наверное, я со своими взглядами произвожу впечатление коммуниста, – улыбнулся Эйдан, и они сели на скамью в небольшом сквере, где играли дети под присмотром матерей.

– Нет, просто принципиального человека, недолюбливающего богатых, – с улыбкой объяснила она. – Порой и я их не люблю. Как и лицемерие вместе с ложью. Но по-моему, богатство тут ни при чем. Те, у кого нет денег, наверняка тоже лгут.

– Постоянно, – подтвердил с усмешкой Эйдан. – Такова натура мужчин и некоторых женщин.

Его откровенность, даже когда он говорил о себе, поражала, он во всем стремился дойти до истины.

Некоторое время они сидели молча, наблюдая за детьми. Такие сцены всегда напоминали Веронике счастливое время, когда ее дочери были маленькими. Неудивительно, что сейчас она тосковала по этим дням.

– Думаете о детях? – спросил Эйдан, словно уловил ее мысли.

Она кивнула, повернулась к нему, и то, что он прочитал в ее глазах, было бы невозможно выразить никакими словами. Он понял, что она отчаянно одинока и несчастна.

– Что побудило вас приехать сюда? – продолжал он. Ему нестерпимо хотелось сфотографировать ее прямо сейчас, но он не решался беспокоить ее просьбой, не осмеливался даже слишком пристально смотреть на нее. Он уже понял, что лишнего внимания она не любит. И Эйдан, как фотограф, его тоже не любил.

– У меня появилось свободное время, и я приехала разузнать насчет картины, которую завещал мне бывший муж. Мы купили ее здесь в наш медовый месяц. Я всегда считала эту картину подделкой, а мой муж думал, что это подлинник Беллини. Трудно сказать, кто ее написал – ученик, сам мастер, талантливый подражатель… Здесь есть монастырь, в котором ведутся исследования такого рода и выясняется история произведений искусства. Мне всегда хотелось приехать сюда по этому поводу, но все не было времени. И вот я здесь, – она улыбнулась. Эйдан был явно заинтригован.