Кроме того, Джилли подозревала, что Макс совершил нечто ужасное. Правда, это были лишь предположения, ничего доказать она не могла, но когда думала об этом, у нее кровь стыла в жилах.

Джилли смотрела на Макса – он что-то говорил носильщику аэропорта, видимо, торопил его – и переполнялась ненавистью. Она ненавидела здесь все – эту толпу, этот битком набитый аэровокзал, эту суету кругом.

Она ненавидела Макса.


Опершись на забор, Ланс задумчиво разглядывал лошадей, резвящихся в загоне. Он завидовал им. Эти существа не знают любви. Они едят, играют, спариваются с той особью, какая оказывается поблизости, и все. Никакой любви. Замечательно.

Прошло уже больше года с тех пор, как Пола оставила его, но Ланс постоянно думал о ней. Он все еще любил эту женщину, бросившую его, и ненавидел себя за то, что трахал ту, которая навязывалась ему. В последнее время заставлять себя заниматься этим становилось все труднее. Ланс прошелся рукой по волосам, и его снова охватило отчаяние. Зачем вообще он связался с Надин Хиллер? Уж по крайней мере не с ней!

«Просто не хочется жить», – подумал Ланс.


Слоун уже начала жалеть, что поехала.

В самолете у нее ужасно разболелась голова, а в отеле, когда она, оставшись одна, попыталась разобрать вещи, ее вдруг сильно затошнило. Слоун присела на край постели и стала делать дыхательные упражнения.

«Может, стоило послушаться Джордана и остаться дома? Ведь он собирался провести здесь всего три дня. А мне нужно больше быть с Тревисом, я его совсем забросила. Правда, мой сын уже подрос, скоро я ему вообще не буду нужна. Имела ли я право начинать все сначала – муж, ребенок… Не безумие ли это?»

Эти мысли посещали ее уже не в первый раз. Хотя Слоун безумно любила Тревиса с момента его рождения – нет, она любила сына еще до того, как он родился, – по-настоящему хорошей матерью ему не была. Это Слоун понимала. Когда ему было пять, она набирала вечером воды в ванну, сажала его туда, а сама начинала заниматься рукописью и вспоминала о сыне только тогда, когда он начинал громко вопить. И то не сразу. А с каким трудом ей дались первые месяцы, когда приходилось кормить по ночам, менять пеленки, когда начали резаться зубки. Потом, когда Тревис пошел в школу, Слоун помогала ему делать уроки, но всегда наспех, потому что вечно не хватало времени.

И вот теперь она собирается пройти через все это еще раз.

Ее размышления прервал скрип открывающейся двери. На пороге спальни появился Джордан.

– Я думала, у тебя днем тренировка, – сказала Слоун.

Он быстро подошел к ней, наклонился и поцеловал в лоб.

– Тренировку отменили. Ночью прошел сильный дождь, игровое поле в Ритаме превратилось в сплошное болото. – Джордан улыбнулся. – Как ты себя чувствуешь?

– Немного подташнивает. Но это нормально.

– Ты на седьмом месяце. Разве эти симптомы не должны пройти?

– Как правило, проходят, но не всегда. Мою мать, например, тошнило по утрам все девять месяцев.

– Надо же, какой сюрприз!..

– Что?

– Сейчас ты впервые упомянула о своей матери. – Джордан снял часы и положил на столик.

– Да, мою мать, когда она носила меня, подташнивало утром все девять месяцев. Разве это очень важное сообщение?

Он опустился в кресло и закинул руки за голову.

– Для меня важное, поскольку я почти ничего не знаю о твоей родне. Ты никогда не говорила о своем детстве, не рассказывала смешных историй, какие случались с тобой в Чикаго.

Слоун снова начала перебирать вещи в чемодане.

– Да мне, в сущности, нечего было рассказывать. Никаких смешных историй со мной не случалось.

– Неужели в твоем детстве вообще не было ни одного интересного, запоминающегося события? В такое трудно поверить.

Уже не в силах переносить это, Слоун выронила свитер, вынутый из чемодана, и повернулась к мужу:

– Что для тебя важнее, Джордан? Какой я была тогда… или та, что сейчас? Та, на которой ты женился.

Их глаза встретились.

– А что, есть разница?

– Надеюсь, есть. – Слоун опять взялась за вещи.

Джордан в недоумении смотрел на жену. «Неужели ее прошлое было таким ужасным, что она так отчаянно пытается его забыть?»


Надин вылезла из машины и подошла к мужу, обозревавшему мокрое игровое поле.

– Матч отменят? – спросила она, пытаясь завести разговор.

Он пожал плечами:

– Кто знает…

Надин слабо вздохнула, сознавая, что Гейвин в очередной раз от нее отгородился. Она не знала, почему это удивляет ее. Ее и Гейвина никогда по-настоящему ничего не объединяло, как большую часть супругов. Если бы у них было что-то похожее на настоящую близость, не столько даже сексуальную, возможно, Надин не понадобились бы другие мужчины. Как человек она не интересна Гейвину. Просто ему нужна супруга, которая всюду сопровождала бы его, чтобы все было как у людей. Ему нужны только поло, бизнес, атрибуты успеха – многочисленные дома, автомобили, яхты, собственный самолет, скаковые лошади и поло-пони, чтобы весь мир знал, чего он стоит.

А вот жена ему не нужна. Совсем.


– Что они делают? – спросила Слоун у Дасти.

Они сидели на самом нижнем ярусе поло-клуба «Ритама», уникальном стадионе с двусторонними трибунами, глядя, как два вертолета низко кружат над игровым полем. Конюхи занимались лошадьми, а игроки собрались в конце поля под белым тентом. Зрители потянулись к бару, обходя поле, засаженное дерном из бермудской травы. Бар на стадионе «Ритама» тоже был уникальный – настоящие армейские казармы, привезенные из форта Сэм-Хьюстон и собранные здесь по дощечке и бревнышку.

– Они сушат поле, обдувая его воздухом, или по крайней мере пытаются это сделать, – объяснила Дасти. – Это дорогая процедура. Я слышала, такое делали прежде лишь один раз, несколько лет назад в Оук-Бруке. Это большое событие. Видимо, есть серьезные причины не отменять матч.

– Я все боюсь, как бы вертолет не врезался в землю, – сказала Слоун.

Дасти покачала головой:

– Эти ребята знают свое дело.

– А не проще ли просто перенести матч на сутки?

Дасти помолчала, понимая, что Слоун беспокоят не вертолеты.

– Слоун, не тревожься за Джорди. Он занимается этим уже много лет и играл в более неблагоприятных условиях. Даже не представляешь, в каких.

– Ошибаешься, Дасти, представить себе я могу очень многое. Я уже такого напредставляла, что лучше не говорить. Как Джордан падает на поле и его топчут лошади, он пытается увернуться, а в это время…

– Не надо! – Дасти коснулась руки Слоун. – Не позволяй этим своим «а что, если…» сводить себя с ума. Я знаю, чем это может кончиться. Моя мать имела обыкновение ездить с отцом, и это окончательно расшатало ей нервную систему. Папа падал много раз, а сколько у него было переломов! Так вот, каждое падение отца отзывалось в ее ушах звоном погребального колокола. Когда папа падал или с кем-то сталкивался, она устраивала истерики. Потом, после тяжелого сердечного приступа, доктора запретили ей посещать матчи.

– Она вообще больше не ходила на матчи?

Дасти покачала головой:

– Нет, не ходила. И вряд ли от этого страдает. Мне кажется, эти посещения никогда не доставляли ей особого удовольствия.

– Ей не нравится поло?

– Ей не нравится риск, с которым связана эта игра.

– Мне знакомо это чувство, – печально призналась Слоун.

«А игра с каждым днем становится все рискованней и рискованней. Травмы на поле и другие происшествия в последнее время участились, и вряд ли это можно считать случайным. – Слоун посмотрела в сторону тента, под которым собрались игроки. – Они действительно Всадники Апокалипсиса. Катастрофы и смерть сопровождают их повсюду. Когда же наступит развязка?»


Несмотря на плохое состояние поля, игра прошла в быстром темпе и очень интенсивно. Команда Джордана выиграла с минимальным перевесом – 12:11. Победу он отмечать не пошел, предпочтя провести вечер со Слоун. Они поужинали в креольском ресторане «Ла Луизиана», после чего прогулялись. А посмотреть в Сан-Антонио было на что. В этом городе переплелись испано-американские корни. Куда ни повернись, здесь повсюду исторические памятники. От Аламо, испанской католической миссии-крепости, места героической обороны техасских повстанцев во время борьбы за независимость, путь ведет к Пасео дель Рио, где можно сесть на водный велосипед, подняться вверх по реке и увидеть Ла-Вильиту, испанский город XVIII века, который сейчас находится в самом центре Сан-Антонио.

– Ты что-то молчишь сегодня все время, – заметил Джордан. – Как себя чувствуешь?

– Почему ты постоянно об этом спрашиваешь?

– Потому что ты бледная. И это, конечно же, беспокоит.

– Не беспокойся. – Слоун нежно поцеловала его в щеку. – Со мной все в порядке. И чувствую я себя прекрасно. Клянусь!

Джордан бросил на нее взгляд.

– Извини, дорогая, но ты не умеешь притворяться. Это у тебя не очень хорошо получается.

– В таком случае, – улыбнулась Слоун, – давай поскорее вернемся в отель, где я докажу тебе это.


В полночь Гейвин Хиллер говорил по телефону со своими людьми в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Он разражался длинными тирадами, разносил их, бушевал и орал, но все безрезультатно. Он кричал очень громко, ничуть не задумываясь о том, что может разбудить жену. Правда, Надин приняла накануне сильное снотворное.

– Мэтисон, я больше не желаю слышать твои чертовы оправдания! – рычал Хиллер в трубку. – Я плачу тебе за результаты, и мне не терпится увидеть их, и побыстрее!.. Нет, так дело не пойдет. Это не совсем то… нет. Ты знаешь, чего именно я от тебя ожидаю! Так вот, иди и сделай или пиши заявление об уходе!

Швырнув трубку, Хиллер пригладил свои редкие волосы.

К сожалению, времени остается очень мало.

* * *

– Ты и сейчас считаешь, что я должна лечь в больницу? – спросила Слоун, гладя грудь Джордана кончиками пальцев.

Он улыбнулся ей в темноте и натянул на них одеяло.

– Значит, ты всего-навсего пыталась мне что-то доказать? – Он притворился обиженным.

– Тебе лучше знать, что я пыталась. – Она обвела указательным пальцем контуры его губ, затем поцеловала подбородок.

– У-у-у… хм-м… – Джордан погладил ее волосы. – Иногда, любовь моя, мне кажется, что я совсем не знаю тебя.

– Думаю, – возразила Слоун, – ты единственный, кто знает меня по-настоящему.

– Порой я серьезно сомневаюсь в этом.

– Откуда у тебя такие мысли? – удивилась Слоун.

– Хм… Эти мысли возникают, когда я… когда я отчетливо ощущаю, что где-то внутри тебя есть тайник, куда ты никому не позволяешь проникнуть. И мне, разумеется, тоже.

– И все потому, что я не рассказываю тебе о своем детстве?

– Не только. Но и это, конечно, тоже…

– В моем детстве, Джорди, – прервала его Слоун, – не было ничего такого, чем я могла бы похвастаться. Оно не было счастливым, и я уже много лет пытаюсь забыть его.

– Но даже несчастливое детство иногда вспоминают с радостью.

– Сейчас мне не удается припомнить ничего приятного. – Слоун прижалась к нему. – Знаешь, Филлипс, это так чертовски тоскливо! Давай поговорим о чем-нибудь еще.

– О чем, например?

– Не знаю. – Ее рука ласково двинулась по его груди, медленно спускаясь вниз. Конечный пункт этого движения сомнений не вызывал.

* * *

Айан Уэллс был сейчас в трейлере один. Здесь хранилось снаряжение команды «Уайт Тимберс». Даже если бы в трейлере находился кто-то еще, это не имело бы значения. Айан едва ли обратил бы на это внимание. То, на что он сейчас наткнулся при самом обычном осмотре снаряжения, сильно озадачило его… хотя Айан не совсем понимал почему. Такое случалось постоянно, то есть это вовсе не было неожиданным. И все же…

– Папа!

Он вздрогнул. В трейлер влезла его дочь.

– Я думал, ты на тренировке, – тихо сказал он.

– Где? – Дасти плотно закрыла дверь. – Разве ты забыл, что сегодня с раннего утра льет дождь? Здесь шестнадцать площадок, и все выглядят так, будто это не южный Техас, а болотистая флоридская равнина. – Она отодвинула в сторону кучу упряжи и уселась на старый сундук рядом с дверью.

Айан задумчиво рассматривал одну из уздечек.

– Папа, что-то случилось? – спросила Дасти.

– Пока не знаю. – Он поднял глаза. – У тебя с твоей упряжью в последнее время все в порядке?

– А что может быть не в порядке?

– Ну, что-нибудь. Например, истрепанная подпруга, разорванная уздечка…

Дасти засмеялась:

– У меня такое постоянно. Иногда мне кажется, что это подстраивают какие-то диверсанты. – Дасти умолкла, озадаченная выражением его лица. – Почему ты спрашиваешь?

Айан, пожав плечами, передал дочери уздечку.

– Взгляни.

– Похоже, ее специально разрезали. – Дасти поднесла поврежденную упряжь к свету.

– Может, так оно и было…

Она подняла голову.