Дядя Говард даже не улыбнулся — нечего поощрять подобную фамильярность, ледяным тоном провозгласил:

— Женщине подобает знать свое место.

Мы с отцом переглянулись. Всем известны громкие скандалы в доме дядюшки. Да и было с чего скандалить. Дядя Говард открыто содержит любовницу, с того самого дня, как жена родила ему сыновей. Тетушка клянется и божится, что эта девка — просто прачка и до сих пор они все свои делишки делают только на грязных простынях — никак не могут иначе. При дворе нередко прохаживались по поводу ненависти, царившей в семействе Говардов. Посмотреть на них, когда они появляются вместе при дворе, когда положено, поддерживая видимость семейного счастья, — настоящий театр, да и только, он еле держит ее за кончики пальцев, а она идет, отворотивши нос, будто от него и впрямь воняет немытыми чулками и грязными воротничками.

— Не все из нас одарены вашим умением обращаться с женщинами, — отозвался отец.

Дядюшка бросил на него удивленный взгляд. Он — многолетний глава семьи — привык к почтительности. Но теперь мой отец и сам граф, а его дочурка, та, что спускает стрелу с тетивы, может вскорости оказаться королевой.

Анна повернулась, довольная выстрелом, а Генрих, не в силах даже на короткий срок оторваться от нее, вскочил с кресла, бросился к ней и при всем дворе поцеловал прямо в губы. Придворные заулыбались, зааплодировали. Леди Елизавета притворилась, что ничуть не уязвлена, уступая первенство королевской фаворитке, и получила от короля вторую награду — небольшую брошку. Анне досталось головное украшение в форме крошечной золотой короны.

— Корона, — выдохнул отец, глядя, как король протягивает приз его дочери.

Уверенным жестом Анна отбросила чепец, и вот она стоит перед всеми, блестящие черные завитки густых волос откинуты со лба. Генрих шагнул вперед, возложил корону ей на голову. Никто не смел прервать воцарившегося молчания.

Положение спас королевский шут. Он вприпрыжку подбежал к королю, спрятался у него за спиной, выглянул из-за плеча, посмотрел на Анну:

— Госпожа Анна, госпожа Анна, похоже, целились-то в яблочко, а попали-то в яич…

Генрих со смехом обернулся, игриво замахнулся на шута, тот легко увернулся. Все облегченно расхохотались, а Анна — корона на темных, блестящих волосах — стыдливо залилась столь идущим ей румянцем, погрозила шуту пальчиком, а потом спрятала смущенное лицо на плече у короля.

Я спала в той же комнате, что и Анна, — одной из лучших во дворце в Ричмонде. Не опочивальня королевы, конечно, но почти ей не уступает. По негласному соглашению Анне досталась анфилада комнат, которую ей разрешалось украсить не хуже, чем спальню королевы, и почти так же богато, как спальню короля. Пока еще не сами покои королевы, хоть Екатерины во дворце и нет. При дворе изобретались новые правила, старыми в такой необычной ситуации не обойдешься.

Анна раскинулась на богато убранной постели, не обращая внимания на смятое платье.

— Довольна летом? — лениво спросила она. — Как дети?

— Здоровы, — коротко ответила я. Просто не желаю говорить с ней о сыне. Нет у нее права быть заботливой тетушкой, теперь, когда она решила стать его матерью.

— Ты сидела во время стрельбы из лука с дядюшкой. О чем вы разговаривали?

— Ни о чем особенном, — постаралась я припомнить, — просто упомянули, что вы с королем, похоже, счастливы.

— Я ему сказала, что хочу избавиться от Уолси, он теперь на стороне королевы.

— Анна, он потерял должность лорд-канцлера, довольно уже для мести.

— Он переписывается с королевой, его следует казнить.

— Он ведь был тебе другом.

— Мы просто каждый играли свою роль. — Сестра покачала головой. — Чтобы короля задобрить. Уолси мне посылал форель из собственного пруда, я ему маленькие подарочки. Но я никогда не забуду, как он со мной говорил тогда — о Генрихе Перси, а он всегда будет помнить, что я Болейн, такая же выскочка, как и он сам. Он ревнует ко мне, я ревную к нему. С той самой минуты, как я вернулась из Франции, мы стали врагами. Он меня еще не знает, не понимает всей моей власти. Вот взглянет в лицо смерти — поймет. Я получила его дом. Теперь мне нужна его жизнь.

— Он старик. Потерял все богатство и титулы, все, чем так гордился. Доживает теперь свой век в епархии в Йорке. Хочешь ему отомстить — оставь его там гнить навеки. Довольно и такой мести.

— Не мне, — покачала головой Анна. — Король его все равно любит.

— Королю нельзя любить никого, кроме тебя? Даже служителя церкви, который о нем столько лет заботился, как отец?

— Нет, пусть любит только меня. Меня одну.

— Теперь ты его хочешь, да? — удивилась я.

Она расхохоталась мне в лицо:

— Ничего подобного. Но пусть ни с нем не видится и ни с кем не разговаривает, кроме меня и тех, кому я доверяю. А кому я могу доверять?

Я покачала головой — не знаю.

— Тебе — наверно, могу. Георгу — всегда. Отцу — чаще всего. Матушке — иногда. Дяде Говарду — когда это ему самому выгодно. Тетушке — нет, она на стороне Екатерины. Может быть, герцогу Суффолку, но его жене, Марии Тюдор, — никогда, она меня ненавидит, считает выскочкой, забравшейся слишком высоко. Кому еще? Никому. Это все. Может, кое-кому из придворных кавалеров, они ко мне неравнодушны. Кузену сэру Франциску Брайану,[26] Франциску Уэстону, он с Георгом дружит. Сэру Томасу Уайетту я по-прежнему нравлюсь, и… — Она подняла пальчик в молчании, мы обе знали, о ком думаем — о Генрихе Перси в далеком Нортумберленде, решившем никогда не появляться при дворе, несчастном до гроба, живущем в глуши с ненавистной женой, на которой его заставили жениться.

— Получается десять, — тихо продолжала сестра. — Только десять человек во всем мире желают мне добра. А все остальные ждут не дождутся, пока я свалюсь с той высоты, куда забралась.

— Но кардинал, наверно, ничего против тебя теперь не имеет. Он все равно всю власть потерял.

— Тогда самое время его уничтожить. Прямо сейчас, когда он всю власть потерял, беспомощный старик.

Интригу затеяли герцог Суффолк и дядюшка Говард, но все нити вели к Анне. Дядюшка добыл доказательства переписки кардинала с Папой, и король, который уже сместил старого друга с важной должности, снова повернулся против него — приказал арестовать кардинала.

Анна сама выбрала посланца для этой важной миссии. Пусть знает, кого он когда-то обозвал дурочкой и выскочкой. Генрих Перси Нортумберленд отправился в Йорк к Уолси предъявить ему обвинение в измене и сопровождать его в долгом пути в Лондон, где кардиналу предстояло остановиться не в богатом доме в Хэмптоне, теперь принадлежащем королю, не в роскошном лондонском именье, уже переименованном в Уайтхолл и доставшемся Анне, нет, ему, предателю, предстояло заключение в Тауэре, пусть там дожидается суда, а потом, как другие, выйдет оттуда только для того, чтобы проделать короткий путь к эшафоту.

Наверно, Генриху Перси доставило немало удовлетворения конвоировать к Анне разлучившего их злодея, теперь еле живого от отчаянья и бессилья. Не его вина, что кардиналу удалось избежать придуманного Анной наказания — старик умер в дороге, и сестре пришлось удовольствоваться в своей мести только одним — именно несостоявшийся возлюбленный, которого ее лишил кардинал, наконец смог объявить ему о грядущем возмездии.

Рождество 1530

Королева снова вернулась ко двору на Рождество, а Анна закатила свой собственный рождественский пир в бывшем дворце покойного кардинала. Все, конечно, знали, что каждый день король, отобедав с королевой, как положено, выскальзывает тайком из дворца и на королевской барке причаливает к ступеням Уайтхолла, где его ждет еще одна трапеза — на этот раз с Анной. Иногда он брал с собой придворных кавалеров и дам, включая и меня, и мы, тепло закутавшись — стояла холодная погода, проводили веселую ночку у реки. Барка отправлялась обратно, над головой сияли крупные звезды, огромная белая луна освещала путь.

Я снова придворная дама королевы и в ужасе вижу — как же она изменилась. Даже когда она поднимает голову и улыбается Генриху, в глазах ни тени радости. Он лишил ее счастья, и, похоже, навсегда. Она не потеряла присущего ей королевского достоинства, уверенная в себе испанская принцесса и английская королева, но женское сияние, окружающее ту, которую обожает муж, покинуло ее навеки.

Мы сидим вместе у огня в ее парадной опочивальне, престольная пелена раскинулась от одной стороны камина до другой. Я вышиваю голубым шелком небеса, все еще далекие от завершения, а она — редкий случай — оставила голубой и занялась другим цветом. Как же она, наверно, устала, если не кончила вышивку. Обычно Екатерина всякое дело доводит до конца, чего бы ей это ни стоило.

— Видела детей летом? — спросила королева.

— Да, ваше величество. У малышки Екатерины уже длинное платьице, и она учит латынь и французский, а Генриху пришлось обрезать кудри.

— Пошлешь их ко французскому двору?

— Пока еще нет. — Я не сумела скрыть тревоги в голосе. — Они еще такие малютки.

— Леди Кэри, — улыбнулась она, — дело не в том, сколько им лет, а в том, как они дороги материнскому сердцу. Но им все равно придется научиться выполнять свой долг. Как когда-то тебе самой, как когда-то мне.

— Вы правы, ваше величество, — склонив голову, прошептала я.

— Женщине следует знать свои обязанности, чтобы их выполнять, как положено, и жить жизнью, назначенной ей Богом, — провозгласила королева. Я знала, она думает о моей сестре, что живет совсем не той жизнью, какая ей была назначена Богом. Анне отменно живется благодаря красоте лица и остроте ума, не говоря уже о бесконечных усилиях родни.

В дверь постучали, на пороге показался один из слуг моего дядюшки.

— Герцогиня Норфолк прислала в подарок апельсины, — объявил он. — И письмо.

Я встала забрать хорошенькую корзинку — апельсины, уложенные на темно-зеленых листьях. Письмо с печатью дядюшки сверху.

— Прочти записку, — приказала королева. Я положила фрукты на маленький столик и раскрыла послание: „Ваше величество, только что мы получили бочку апельсинов с вашей родины. Я взяла на себя смелость отправить вам несколько штук вместе с самыми наилучшими пожеланиями“.

— Как мило, — проговорила королева. — Отнесешь ко мне в спальню, Мария? А тетушке своей напиши записку, поблагодари от моего имени.

Я отнесла корзинку в спальню королевы, перешагнула порог, зацепилась каблуком за пушистый коврик, споткнулась, апельсины раскатились по комнате. Я тихонько выругалась, заторопилась — надо все подобрать, пока королева не вошла, ей такой беспорядок по вкусу не придется.

Тут я заметила кое-что на дне корзинки. Замерла в ужасе. Маленький, свернутый в трубочку клочок бумаги. Развернула — весь покрыт крошечными цифрами, ни одного слова. Ясно — шифровка.

Стою на коленях на полу, вокруг рассыпаны апельсины, никак не могу подняться. Наконец, стала медленно складывать фрукты обратно в корзинку, поставила корзинку на низкий сундук. Даже отступила назад, посмотреть, как красиво они уложены, чуть-чуть поправила корзинку. Сунула записку в карман, вернулась в комнату, где сидит та, кого я люблю больше всех на свете. Присела рядом, продолжая вышивать, в моем кармане — клочок бумаги, грозящий ей неминуемой катастрофой. Что же мне делать? Что же мне делать?

Нет у меня выбора. Куда ни глянь, выбора нет. Я — Болейн. Я — Говард. Если не стану хранить верность семье, я — никто. Ни будущего у меня нет, ни защитников. Как мне тогда прокормить детей? Отнесла записку дядюшке, положила перед ним на стол.

Записку расшифровали за полдня. Код оказался не слишком сложным. Ничего особенно важного там не было — просто слова ободрения от испанского посла, он их шепнул на ухо тетушке, а та передала королеве. Не то чтобы и впрямь настоящий заговор. В общем, пустяки — поддержать королеву, пусть не теряет надежды. И вот теперь — из-за меня — у нее отберут и это последнее утешение.

Новости вызвали чудовищную ссору между дядюшкой и тетушкой. Он кричал на жену, обзывал ее предательницей, заговорщицей против короля и против мужа. Даже сам король пытался увещевать мою тетушку. Тут я не выдержала и пошла прямо к королеве. Она была у себя, стояла у окна, глядя, как толпа придворных, закутанных в меха, ждет на пристани — скоро барка отвезет их туда, где моя сестра держит свой двор, соперничающий с двором королевы. Екатерина стояла одна, в полном молчании, смотрела — вот они садятся в барку, шут скачет вокруг, музыканты играют на лютнях и поют для отъезжающих.

Я упала на колени перед королевой, смело начала свое признание:

— Я передала записку герцогини дядюшке. Нашла ее в корзинке с апельсинами. Если бы она сама не попала мне в руки, я бы не стала искать. Похоже, то и дело вас предаю, сама того не желая.