Филиппа Грегори - Другая Болейн

— Навещайте меня каждый день, — говорит королю Анна. Это больше похоже на приказ, чем на просьбу.

— Дважды в день, — обещает Генрих. — Отдыхайте, моя любимая, время до появления нашего сына пройдет быстро.

Он снова целует ей руку, выходит, а мы направляемся в спальню. Стены там завешаны плотными гобеленами, ни звук, ни свет, ни свежий воздух не проникнут. По камышовым циновкам разбросаны травы — розмарин для аромата, лаванда для утешения. Вынесли всю мебель, кроме огромной кровати, в которой Анне предстоит провести целый месяц, да стола со стулом для повитухи. Несмотря на середину лета, огонь в камине разожжен, так что в комнате можно задохнуться. Горят свечи, хватит света читать или шить, а в ногах кровати стоит наготове колыбель.

На пороге темной, душной спальни Анна отшатывается:

— Не пойду, тут как в тюрьме.

— Всего на месяц, может, даже меньше.

— Я задохнусь!

— Все будет хорошо. Я же выдержала.

— Но я королева.

— Тем более.

Повитуха вырастает у меня за спиной.

— Вашему величеству нравится?

— Тут как в тюрьме.

Анна очень бледна.

— Все так говорят. — Повитуха смеется и вводит ее в комнату. — Вы будете рады отдохнуть.

— Скажи Георгу, пусть зайдет попозже. — Анна оборачивается ко мне. — И пусть приведет кого-нибудь забавного. Я не собираюсь сидеть в одиночестве. Здесь хуже, чем в Тауэре.

— Мы придем пообедать с тобой, — обещаю я. — А сейчас отдыхай.

Анна удалилась от двора, и король вернулся к обычному распорядку дня. Каждое утро с шести до десяти охота, потом обед, днем — визит к Анне, вечером — развлечения.

— С кем он танцует? — допытывается она въедливо как прежде, хотя лежит без сил, вся в поту.

— Ни с кем особенно. С Мадж Шелтон, с Джейн Сеймур. Леди Маргарита Стейн похваляется дюжиной новых нарядов. Но все это не важно, лишь бы ты родила сына.

— А с кем он охотится?

— Только в мужской компании, — лгу я. Сэр Джон Сеймур купил дочери чудесную охотничью лошадку. В синем платье Джейн отлично выглядит в седле.

Анна смотрит подозрительно.

— А ты-то сама не гонишься за ним? — спрашивает она мерзким голосом.

Качаю головой.

— Совершенно не жажду менять свою жизнь, — ответ достаточно честный.

Возьми себя в руки, прекрати думать об Уильяме. Когда представляю себе линию его плеч, как он лежит, обнаженный, в утреннем свете, каждый прочтет мои мысли по лицу. Я слишком принадлежу ему.

— Ты следишь за королем? Ради меня!

— Он ждет рождения сына, как и весь двор. Если будет мальчик, тебе нечего бояться. Ты сама знаешь.

Она кивает, закрывает глаза, откидывается на подушки, ворчит:

— Боже, скорей бы уж это кончилось.

— Аминь, — отзываюсь я.

Без надзора сестры я свободнее провожу время с Уильямом. Мадж Шелтон часто исчезает из нашей общей спальни, мы заключили негласный договор — всегда стучаться и сразу же уходить, если дверь заперта изнутри. Мадж совсем юная особа, но при дворе она быстро взрослеет. Она понимает, шансы на удачное замужество зависят от хрупкого равновесия — одновременно внушить мужчине страсть и не бросить тень на свою репутацию. А с тех пор, как я была молоденькой девушкой, двор изменился только к худшему.

Уловки Георга работают не хуже. Он, сэр Франциск, Уильям Брертон, Генрих Норрис без королевы остались не у дел. Утром охотятся с королем, днем их иногда зовут на совет, но большую часть времени они бездельничают. Волочатся за придворными дамами, удирают по реке в Сити, без объяснений исчезают на целую ночь. Я поймала брата как-то ранним утром. Любовалась восходом солнца над рекой и вдруг вижу — гребная лодка причалила к дворцовой пристани, Георг расплачивается с лодочником и не спеша идет по садовой дорожке.

— Георг! — позвала я, поднимаясь со скамейки между розовых кустов.

Он вздрогнул.

— Это ты, Мария? — Его первая мысль — об Анне. — С ней ничего не случилось?

— Все в порядке. Где ты был?

Он пожал плечами:

— В гостях у друга Генриха Норриса. Танцевали, обедали, играли немного.

— И сэр Франциск там был?

Он кивнул.

— Георг…

— Не кори меня, — прервал он. — Кроме тебя, никто не знает. Мы все держим в секрете.

— Если дойдет до короля, тебя сошлют, — сказала я напрямик.

— Он ничего не узнает. Сплетни распускал один конюх, теперь он уволен, и слухам конец.

Я взяла его за руку, заглянула в темные болейновские глаза:

— Георг, я боюсь за тебя.

Рассмеялся. Ломкий, деланый смешок.

— Не надо. Совершенно нечего бояться. Нечего бояться, некуда податься, нечего желать.

Анне так и не досталось королевское крестильное платьице. Королева получила письмо от короля, предписывающее ей раздельное жительство. К ней обращались как к вдовствующей принцессе, и она с такой силой перечеркнула титул, что порвала пергамент. Ей угрожали — она никогда больше не увидит свою дочь, принцессу Марию, отправится в заброшенный замок Бакден в Линкольншире, покуда не отречется от своего прошлого, пока не признает, что никогда не была законной женой короля. В этом безвыходном положении вопрос о крестильном платье — сущая безделица. Королева отказалась отдать его, ссылаясь на то, что это — ее собственность, привезенная из Испании, король больше не настаивал.

Я думала — как ей живется в холодном доме на краю болот, в разлуке с дочерью. Ведь и у меня честолюбие той же самой женщины отняло сына. Думала о ее непоколебимой решимости поступать праведно перед лицом Господа. Я скучала по ней. Она заменила мне мать, когда я впервые появилась при дворе, а я предала ее, как дочь, любя, все-таки предает мать.

На рассвете у Анны начались схватки, повитуха вызвала меня в родильный покой. В приемной пришлось пробиваться через толпу придворных, законников, секретарей, судейских. Ближе всего к дверям расположились придворные дамы — помочь королеве в разрешении от беременности, а на самом деле — пугать друг друга кошмарными историями о тяжелых родах. Среди них — принцесса Мария, бледное, решительное личико, как всегда, нахмурено. Я подумала — жестоко со стороны Анны заставлять дочь Екатерины присутствовать при рождении ребенка, который лишит ее наследства. Улыбнулась ей, проходя мимо, Мария присела в странном, неуверенном реверансе — своем коронном реверансе. Она никому не доверяет и больше никогда доверять не будет.

В комнате — форменный ад. К спинке кровати привязана веревка, и Анна цепляется за нее, как утопающая. Простыни в крови, в очаге кипит укрепляющее варево, а повитухи знай подкидывают дрова. Анна вся в поту, рубашка сбилась выше пояса. Пока две придворные дамы в страхе бубнят молитвы, Анна испускает дикий крик ужаса и боли при каждой новой схватке.

— Ей надо успокоиться, — говорит мне одна из повивальных бабок. — Она себе только хуже делает.

Делаю шаг к кровати.

— Анна, перестань. Это может продолжаться часами.

— Это ты? — Она откидывает волосы со лба. — Явилась наконец?

— Я пришла, как только меня позвали. Что для тебя сделать?

— Можешь за меня родить? — Она остроумна, как всегда.

— Только не я!

Анна вцепляется мне в руку, шепчет:

— Господи, помоги мне! Я так боюсь!

— Бог поможет, ведь ты носишь христианского принца, разве нет? Дашь жизнь мальчику, который станет главой английской церкви.

— Не бросай меня, меня сейчас стошнит от страха.

— И на здоровье, — с готовностью подхватываю я. — Тебя ждут вещи и похуже, пока не станет лучше.

Схватки продолжаются целый день, становятся чаще, нам уже ясно — ребенок идет. Она перестает биться, отключается, почти засыпает, ее измученное тело трудится за нее. Я поддерживаю сестру, повитуха готовит пеленку для младенца и вдруг вскрикивает от радости — показалась головка, еще одно усилие — и ребенок рождается на свет.

— Хвала Господу! — восклицает повитуха.

Она наклоняется к ребенку, отсасывает ртом жидкость, раздается слабый крик. Мы обе, Анна и я, тянемся посмотреть.

— Принц? — Анна задыхается, голос охрип от крика. — Это принц Эдуард Генрих!

— Девочка! — бодро объявляет повитуха.

Анна всем весом сползает мне на руки, я слышу собственный шепот:

— Боже, только не это!

— Девочка, — повторяет повитуха. — Крепкая, здоровая.

Уверенный голос повитухи словно призывает смириться с разочарованием.

На секунду мне кажется — Анна сейчас лишится чувств. Она бледна как смерть. Я укладываю ее на подушки, убираю волосы с потного лба. Девочка!

— Живой ребенок — это уже неплохо, — говорю я, сама борясь с отчаянием.

Повитуха запеленывает ребенка, качает. Мы с Анной одновременно поворачиваем головы, услышав тонкий, пронзительный плач.

— Девочка! — В голосе Анны ужас. — Что нам толку от девчонки?

Георг сказал то же самое, когда узнал. Дядя Говард громко выругался и назвал меня бестолковой клячей, а Анну — глупой шлюхой, когда я сообщила ему новости. Все будущее семьи зависело от этой маленькой случайности — роди Анна мальчика, мы навсегда стали бы самым могущественным кланом в Англии, опорой трона. Но она родила девочку.

Генрих, непредсказуемый, как истинный король, жаловаться не стал. Взял ребенка на колени, похвалил голубые глаза, крепкое тельце. Полюбовался маленькими ручками, кулачками в ямочках, крошечными совершенными ноготками. Сказал Анне — мальчик будет в следующий раз, а пока он рад, что в доме появилась еще одна принцесса, тем более такая чудесная. Приказал приписать „есса“ в заготовленных письмах, объявляющих о рождении принца, чтобы сообщить королю Франции и императору Испании — у английского короля родилась дочь.

Стиснул зубы, постарался не думать, о чем будут судачить во всех королевских домах Европы. Над Англией будут смеяться — пройти через такие потрясения, чтобы заполучить девчонку? Сегодня вечером я просто восхищалась им — он заключил мою сестру в объятья, поцеловал в волосы, назвал своей любимой. Я его понимала — он слишком горд, чтобы показать, как сильно разочарован. Пусть он тщеславен и капризен, но несмотря на это, а может быть, именно поэтому — он великий король.

Я вернулась в свою спальню после тридцати шести часов без сна, слова гнева и отчаяния, произнесенные отцом, дядей, братом, все еще звенели в ушах. Уильям уже был там, а на столике возле камина стояли тарелка с мясным пирогом и кувшин эля.

— Я подумал, ты не откажешься поесть, — сказал он вместо приветствия.

Я упала к нему в объятия, спрятала лицо у него на груди, даже запах его рубашки уже утешает.

— О, Уильям!

— Неприятности?

— Все так злы, Анна в отчаянии, никто даже не взглянул на ребенка, кроме короля, да и он только пару минут подержал дочь на руках. Все так ужасно! Господи, если бы она только родила мальчика!

Он похлопал меня по спине:

— Тише, милая. Все образуется. Они родят еще ребенка, в следующий раз будет мальчик.

— Еще год, пока Анна забудет о своих страхах, еще год, пока я смогу от нее избавиться.

Он усадил меня за стол, вложил в руку ложку.

— Поешь. Завтра все покажется не таким страшным.

— Где Мадж? — Я опасливо оглянулась на дверь.

— Пьянствует в большой зале. Столько всего наготовлено, чтобы отпраздновать рождение принца, придется все это съесть. Ее еще долго не будет.

Я кивнула, приступая к предложенному ужину. Когда доела, он потянул меня на кровать, начал целовать ухо, шею, веки, нежно-нежно, чтобы я позабыла и об Анне, и о нежеланной новорожденной девочке. Крепко обнял, я замерла в его объятьях, да так и заснула, одетая, поверх покрывала, разрываясь между сном и желанием, и мне снилось, что мы занимаемся любовью, а он обнимал и ласкал меня всю ночь напролет.

Едва оправившись после родов, Анна принялась организовывать королевский уход за маленькой принцессой Елизаветой. В замке Хэтфилд под руководством нашей тетки леди Анны Шелтон, рассудительной матушки Мадж, собирались устроить королевские ясли. Принцесса Мария, осмелившаяся тайком улыбнуться над крушением надежд Анны из-за рождения девочки, должна была уехать туда же — подальше от отца и от полагающегося ей по праву места при дворе.

— Пусть сопровождает Елизавету, — беспечно заявила Анна. — Будет ее камеристкой.

— Анна, она сама принцесса, — возмутилась я. — Не может она прислуживать твоей дочери, это несправедливо.

Анна сердито посмотрела на меня:

— Дура! Именно так и надо. Люди должны видеть — она едет туда, куда я велю, служит моей дочери, значит, я — настоящая королева, а Екатерина давно позабыта.