Филиппа Грегори - Другая королева

– Думаешь, шотландская королева совсем невиновна в убийстве лорда Дарнли? – спрашиваю я. – Ты видел свидетельства, ты уверен, что на ней нет вины?

Он хмурится.

– Следствие было прекращено до вынесения решения, – говорит он. – И все это – не тема для женских сплетен.

Я прикусываю язык, чтобы не ответить резко.

– Я спрашиваю тебя не ради сплетен, – с почтением произношу я. – А ради покоя и доброго имени твоего дома.

Я умолкаю. Теперь он меня слушает.

– Если она и в самом деле такая, как говорят: женщина, хладнокровно убившая своего мужа и вышедшая замуж за того, кто это сделал, чтобы сохранить власть и безопасность, – тогда нет причин думать, что она не обернется против нас, если это будет в ее интересах. Я не хочу, чтобы однажды темной ночью мои подвалы оказались набиты порохом[17].

Он поражен.

– Она – гостья английской королевы, ее восстановят на ее собственном троне. Как ты можешь думать, что она на нас нападет?

– Если она так дурна, как все говорят, то она ни перед чем не остановится, чтобы получить свое.

– Я не сомневаюсь в том, что лорд Дарнли, ее супруг, был участником заговора против нее. Он примкнул к восставшим лордам, и его направлял ее сводный брат лорд Морей. Думаю, они вместе собирались ее свергнуть, заточить в тюрьму и посадить Дарнли на трон как короля-консорта. Ее сводный брат правил бы от его имени. Он был слаб, и все это знали.

Я киваю. Я знала Дарнли с тех пор, как он был мальчишкой – мальчишкой, чудовищно испорченным своей матерью, так я считаю.

– Лорды, верные королеве, вступили в заговор с целью убить Дарнли, Ботвелл мог быть среди них.

– А она знала? – настаиваю я.

Это главный вопрос: была ли она мужеубийцей?

Он вздыхает.

– Думаю, нет, – искренне говорит он. – Письма, подтверждавшие, что она отдала приказ, без сомнения, подделаны, остальные неубедительны. Она то входила в дом, то выходила из него, когда порох заносили в подвал, а она, конечно же, не стала бы так рисковать, если бы знала, какая ей грозит опасность. Она собиралась спать там в ту ночь.

– Тогда зачем выходить замуж за Ботвелла? – спрашиваю я. – Если он был одним из заговорщиков? Зачем его вознаграждать?

– Он ее похитил, – тихо отвечает мой верный муж почти шепотом.

Ему стыдно говорить о позоре королевы.

– В этом почти нет сомнений. Видели, как он ее увозил без ее согласия. А когда они вернулись в Эдинбург, он вел ее лошадь под уздцы, чтобы все видели, что она – его пленница и невиновна в сговоре с ним.

– Тогда зачем выходить за него замуж? – не унимаюсь я. – Почему не арестовать его, как только она вернулась в свой безопасный замок, и не отправить его на плаху?

Он отворачивается, он скромен. Я вижу, как алеют его уши – он покраснел.

– Он не просто ее похитил, – произносит он очень тихо. – Мы думаем, что он ее изнасиловал, и она зачала от него ребенка. Она, видимо, понимала, что погибла и как женщина, и как королева. Единственное, что она могла сделать, это выйти за него и притвориться, что делает это по согласию. Так она хотя бы могла сохранить уважение к себе, хотя и была погублена.

Я ахаю от ужаса. Королевская особа священна, даже поцеловать ей руку можно лишь с соизволения. Врачу нельзя ее осматривать, какова бы ни была ее нужда. Посягнуть на королеву – все равно что плюнуть в святую икону; никто, у кого есть совесть, не посмеет этого сделать. А удерживать и насиловать королеву – это разбить на куски раковину ее святости и власти.

Впервые я чувствую к этой королеве жалость. Я так долго считала ее чудовищем, еретическим и тщеславным, что никогда не думала о ней как о почти девочке, пытающейся править королевством волков и силой выданной в итоге за самого страшного из них.

– Господи, а по ней и не скажешь… Как она это выносит? Удивительно, что ее дух не сломлен!

– Видишь, она для нас не опасна, – говорит он. – Она была жертвой заговора, а не одной из заговорщиков. Она – молодая женщина, которой очень нужны друзья и убежище.

В дверь тихонько стучат, чтобы известить меня, что мои домочадцы собрались во внешнем покое и готовы для молитвы. Капеллан уже с ними. Я слежу за тем, чтобы в доме каждое утро и каждый вечер молились. Мы с Джорджем идем присоединиться к остальным, мысли мои все еще в смятении. Мы опираемся коленями на подушки, которые я вышила сама. На моей – карта моего любимого Дербишира, у Джорджа – герб его рода, гончая Талботов. Все мои домочадцы, от пажа до мажордома, опускаются на колени на свои подушки и склоняют головы, пока капеллан читает вечернюю молитву. Он молится по-английски, чтобы каждый мог говорить с Господом на языке, который мы все понимаем. Молится о Царствии Божием и об английском королевстве. Молится за моего господина и за меня, и за все души, вверенные нашему попечению. Благодарит Господа за дары, которые нам даны, потому что Елизавета на троне, а в церквях – протестантские Библии. У нас добрый протестантский дом, дважды в день мы благодарим Господа, который так щедро вознаградил нас за то, что мы, Его народ, усерднейшие протестанты в христианском мире. Так мы напоминаем всем, в том числе и мне, о великих наградах, которые получает добрый протестантский дом, и о прямом попечении протестантского Господа.

Вот урок, который может получить у меня католическая королева. Наш Господь, Господь протестантов, награждает нас прямо, щедро и сразу. Награждает богатством, успехом, властью – так мы понимаем, что избраны. Кто может усомниться в доброте Господа ко мне, если увидит мой дом в Чатсуорте, который сейчас в три этажа высотой? Кто, увидев мои расходные книги, в которых цифры идут стройными могучими рядами до самой нижней черты, усомнится, что я принадлежу к избранным, к детям Господним, осененным особой Его милостью?

Меня удивляет то, что я до сих пор не получил от королевы указаний готовиться к поездке в Шотландию, хотя я жду распоряжения каждый день. Я ожидал, что к этому времени мне уже велят подготовить сопровождение, чтобы доставить королеву Шотландии домой. Но послания нет, день идет за днем, погода улучшается, и мы начинаем жить одним домом, королевским домом. Это великая честь, и я должен напоминать себе: не возгордиться сверх меры тем, как хорошо ведет дела моя жена и как высок род моей гостьи. Она, кажется, довольна своим пребыванием у нас, и я не могу не радоваться тому, что мы принимаем ее в Англии. Какие блага может принести подобная дружба, я высчитывать не стану, не буду унижаться, я не компаньон на жалованье. Но, разумеется, нечего и говорить, что положение доверенного и самого близкого друга следующей королевы Англии – это преимущество, даже для семьи, положение которой и без того высоко.

Я получаю записку, не от самой королевы, но от Сесила, в которой мне сообщают, что мы должны задержать королеву еще лишь на несколько дней, пока шотландцы обсуждают ее безопасное возвращение в королевство и на престол. Потом она уедет. Шотландцы уже согласились принять ее как королеву, и она вернется в свою страну, с почестями, уже в этом месяце.

Я чувствую огромное облегчение. Хотя я и знал, что наше расследование ее обелило и сама королева вступилась за доброе имя кузины, я тревожился за нее. Она молода, некому дать ей совет. У нее нет ни отца, ни мужа, который защитил бы ее, и она окружена такими врагами! Чем больше времени я провожу с ней, тем больше надеюсь, что она будет невредима и что ее ждет успех. Она каким-то образом, – я никогда прежде не встречал подобную женщину, – каким-то образом внушает всем желание служить ей. Половина моих домочадцев в нее просто влюблена. Будь я холостяком, или будь я помоложе, или будь законченным дурнем, я бы сказал, что она обворожительна.

Тот же гонец из Лондона привозит мне пакет от Томаса Говарда, герцога Норфолка, и я неторопливо его открываю. Он так страстно противостоит растущей власти Сесила, страшной Англии, которую строит Сесил, что я думаю, в пакете может быть призыв стать участником какого-нибудь заговора против государственного секретаря. Если Говард зовет меня объединиться против Сесила, мне будет трудно ему отказать. По чести сказать, я думаю, что не смогу ему отказать. Человека этого надо окоротить, если не прямо остановить, и нам, лордам, как раз и придется это сделать. Мгновение я размышляю, не отыскать ли Бесс, чтобы прочесть это письмо вместе. Но потом любопытство меня одолевает, и я открываю послание. В руку мне выпадает запечатанный конверт со следующей запиской:

Шрусбери, прошу, передайте это письмо королеве Шотландии. Это брачное предложение от моего имени, и его благословляют все прочие лорды. Я верю, что вы будете осторожны. Я еще не сообщил Ее Величеству королеве о своих намерениях; но Лестер, Арундел и Пемброк думают, что это – хорошее разрешение нынешних наших трудностей, которое позволит возвратить ее на престол, связав с Англией и предотвратив брак с иностранцем. Это предложили сами шотландцы, в качестве залога ее безопасного возвращения с надежным англичанином-протестантом об руку. Надеюсь, она выйдет за меня. Полагаю, это для нее самый безопасный путь, да что там, единственный.

Норфолк.

Думаю, лучше показать это Бесс.

Дни наши теперь проходят в ритме, заданном королевой; она правит замком, как своим домом – как, насколько я понимаю, и должно быть. По утрам она молится и слушает мессу по-своему, со своим секретарем. Думается мне, он – рукоположенный священник. Предполагается, что я не знаю, так что я и не спрашиваю, но от меня требуется обеспечить ему четыре полноценных приема пищи каждый день и рыбу по пятницам.

Я приняла меры, чтобы все мои домочадцы знали, что им нельзя не только присоединяться, но даже и слушать, что за ересь творится за закрытыми дверями ее покоев, и потому я надеюсь, что мне удастся ограничить смятение и беспокойство, которые всегда приносит с собою власть Рима, пределами ее комнат. Но покончив с еретическими бормотаниями и позавтракав в своей комнате, она любит кататься верхом в сопровождении моего мужа графа. У нее десять лошадей, они занимают десять денников в наших конюшнях и едят наш овес. Она катается с моим господином и его стражами по утрам, пока я удаляюсь в малую гостиную, которую отвела для занятий делами, и встречаюсь с мажордомами всех своих поместий и предприятий, которые докладывают мне или письменно, или, если что-то случается, лично.

Я сама учредила такой порядок, памятуя о первых уроках, преподанных мне дорогим Кавендишем над расходными книгами. У каждого поместья, у каждого дома своя книга, каждое должно отвечать за свои траты. Относясь к каждому наделу земли как к отдельному королевству, я могу быть уверена, что каждый приносит доход. Это может показаться очевидным – но так больше никто не делает. Я не знаю ни одного землевладельца, который бы так поступал. В отличие от меня, мажордомы моего господина, работающие по старинке, складывают все счета вместе и используют землю как обеспечение при займах, завещают ее, покупают, продают, закладывают и передают наследникам. В лучшем случае они могут следить за тем, чтобы сокровищница моего господина не скудела наличными; в худшем не знают, сколько заработали, сколько взяли в долг, а сколько им принадлежит. При дурном обращении целое состояние может вытечь у землевладельца между пальцев и вовсе уйти из семьи. Они никогда не знают, с прибылью они или в убытке, земля постоянно в ходу – ее отдают за долги, за наличные, потом снова берут землей. Стоимость их земель меняется, даже стоимость валюты меняется, и они не могут за этим уследить – они никогда не могут точно сказать, что происходит. Так благородные ведут дела, величественно, но рассеянно; а я их веду, как бедная хозяйка, и до пенни знаю, сколько стою в конце каждой недели. Они-то, конечно, начинают с огромных состояний. Им всего лишь нужно не промотать свое богатство, а я начала ни с чем, ничто легко сосчитать. Но землевладелец вроде меня – новичок – должен приглядывать за каждым пенни и каждым акром, должен быть готов к любым изменениям. Это совсем иное отношение к земле, и мое отношение – новшество. В Англии прежде не было таких землевладельцев, как я. Нигде в мире, насколько я знаю, не было женщины, которая так бы вела дела, как я.

Только торговец за прилавком, только сапожник над колодкой поймут, какое удовольствие мне доставляет знать цену вещам, знать, какую выгоду они приносят, и подбивать баланс в книгах. Только женщина, которая знала бедность, поймет всем сердцем то облегчение, что приходит, когда смотришь в расходные домашние книги и видишь прибыль. Ничто так не греет мне душу, как сознание того, что я в своем доме в безопасности, что в сокровищнице есть деньги, за порогом земля, а дети мои получат солидное наследство или вступят в выгодный брак. В мире для меня нет ничего лучше, чем сознание того, что в кошельке у меня есть деньги и никто не может меня ограбить.