Филиппа Грегори - Другая королева

Но сегодня, впервые в жизни, я понимаю, что я уже не молода. Здесь, в моем собственном доме, в моем собственном большом зале, где мне должно быть легко, где все создано для моего удобства и гордости, я понимаю, что стала пожилой женщиной: я старая, я старуха, мне сорок один. Я больше не рожу детей, я поднялась так высоко, как было возможно, удача моя в зените, а внешность лишь ухудшится. У меня нет будущего, я – женщина, чьи лучшие дни почти сочтены. А Мария, королева Шотландии, одна из самых прекрасных женщин в мире, годящаяся мне в дочери, принцесса по рождению, королева-помазанница, сидит за обеденным столом, обедает наедине с моим мужем, за моим собственным столом, и он склоняется к ней, близко, еще ближе, и смотрит на ее губы, когда она ему улыбается.

Я жду с лошадьми в главном дворе дома, когда двери холла открываются, и она выходит, одетая для верховой прогулки, в платье золотого бархата. Я не из тех, кто замечает подобные вещи, но, думаю, у нее новое платье, или новая шляпка, или что-то в этом роде. Что я вижу, так это то, что бледный солнечный свет погожего утра ее словно золотит. Красивый двор походит на шкатулку для украшений, в которой что-то редкое и драгоценное, и я чувствую, как улыбаюсь, глядя на нее, улыбаюсь во весь рот – боюсь, как дурак.

Она легко сходит по каменным ступеням в своих маленьких красных кожаных сапожках для верховой езды, уверенно приближается ко мне и протягивает руку в знак приветствия. Прежде я всегда целовал ее руку и подсаживал в седло, не задумываясь, как любой придворный – свою королеву. Но сегодня я внезапно чувствую себя неуклюжим, собственные ноги кажутся мне слишком большими, я боюсь, что лошадь отпрянет, когда я поднимаю королеву, даже боюсь, не слишком ли крепко я ее держу, не слишком ли неудобно. У нее такая тонюсенькая талия, она совсем ничего не весит, хотя она и высокая, ее темя доходит до моего лица. Я чувствую легкий запах духов от ее волос под шляпкой золотого бархата. И без всякой причины мне становится жарко, я краснею, как мальчишка.

Она внимательно на меня смотрит.

– Шрусбери? – спрашивает она.

Она выговаривает: «Чюсбеи?» – и я смеюсь, мне просто радостно от того, что она по-прежнему не может произнести мое имя.

Лицо ее тут же озаряется ответным смехом.

– Я так и не могу это сказать? – спрашивает она. – Все еще неправильно?

– Шрусбери, – говорю я. – Шрусбери.

Ее губы складываются, чтобы произнести имя, словно она собирается меня поцеловать.

– Шьюсбеи, – говорит она и смеется. – Я не могу это выговорить. Может быть, мне называть вас как-нибудь иначе?

– Называйте меня Чюсбеи, – отвечаю я. – Вы единственная, кто меня так называл за всю мою жизнь.

Она становится рядом со мной, и я подставляю сложенные руки под ее сапожок. Она берется за гриву лошади, и я легко подсаживаю ее в седло. Так, как ездит она, не ездит никто из знакомых мне женщин: на французский манер, верхом. Когда моя Бесс впервые это увидела, увидела вышитые панталоны, которые королева надевает под амазонку, она сказала, что поднимется бунт, если она так выйдет. Это слишком неприлично.

– Так ездит сама королева Франции, Екатерина Медичи, и все принцессы во Франции. Вы что, хотите сказать, что и она, и мы все не правы? – спросила королева Мария, и Бесс, покраснев до ушей, попросила прощения, сказала, что она очень сожалеет, но английскому глазу это непривычно, и, возможно, королева предпочтет ездить на седле позади грума, если не хочет садиться боком?

– К тому же так я могу ездить быстро, как мужчина, – сказала королева Мария, и на этом спор окончился, несмотря на то что Бесс пробормотала, что нам не на руку, если королева может обогнать любого из своих стражей.

С того дня она ездит в своем седле верхом, как мальчик, и ее платье спускается по обоим бокам лошади. Она ездит, как и предупредила Бесс, быстро, как мужчина, и иногда за ней довольно трудно угнаться.

Я убеждаюсь, что ее маленький сапожок на каблучке надежно стоит в стремени, и на мгновение задерживаю ее ножку в своей руке. У нее такие маленькие ступни с высоким подъемом, когда я ее держу, во мне просыпается нежность к ней.

– Все в порядке? – спрашиваю я.

Она ездит на мощной лошади, я все время боюсь, что на слишком мощной для нее.

– В порядке, – отвечает она. – Вперед, милорд.

Я вспрыгиваю в седло и киваю стражникам. Даже сейчас, когда ее собираются возвращать в Шотландию и выдавать замуж за Норфолка, когда со дня на день состоится ее триумф, мне приказано окружать ее стражниками. Нелепо, что королеву такой важности, гостящую в державе своей кузины, нужно так оскорблять, приставляя к ней двадцать вооруженных мужчин, когда она всего лишь хочет прокатиться верхом. Она ведь королева, во имя Господне; она дала слово. Недоверие ей – это оскорбление. Мне стыдно так поступать. Разумеется, это приказ Сесила. Он не понимает, что такое слово чести королевы. Он глупец, и вместе с ним я становлюсь глупцом.

Наши лошади цокают копытами, спускаясь с холма, под качающимися ветками деревьев, потом мы сворачиваем вдоль реки, чтобы проехать по лесу. Склон идет вверх, и мы выезжаем из-за деревьев, когда я вижу группу всадников, приближающихся к нам. Их около двадцати, одни мужчины, я останавливаю лошадь и смотрю туда, откуда мы приехали, гадая, сможем ли мы обогнать их по дороге домой, если они посмеют нас атаковать.

– Приблизьтесь, – бросаю я страже.

Тянусь за мечом, но, конечно же, его при мне нет, и я проклинаю себя за самоуверенность в такие опасные времена.

Она смотрит на меня, на щеках у нее румянец, улыбка спокойна. Эта женщина ничего не боится.

– Кто они? – спрашивает она, словно дело не в опасности, а в любопытстве. – Мы не сможем победить, не думаю, но мы могли бы от них ускакать.

Я прищуриваюсь, чтобы рассмотреть плещущиеся на ветру знамена, а потом облегченно смеюсь.

– О, это Перси, милорд Нотумберленд, мой дорогой друг, и его родственник, милорд Уэстморленд, со своими людьми. На мгновение мне показалось, что нам угрожает опасность!

– Счастливая встреча! – кричит Перси, подъезжая к нам. – Удачный случай. Мы едем навестить вас в Уингфилде.

Он снимает шляпу.

– Ваше Величество, – говорит он с поклоном, – какая честь. Великая, нежданная честь.

Мне ничего не сказали об этом визите, и Сесил не сказал, как поступать с благородными гостями. Я колеблюсь, но эти люди – мои давние друзья и родственники; я едва ли могу закрыть для них свои двери. Привычка к гостеприимству слишком во мне сильна, я могу лишь радостно их приветствовать. Моя семья владела землями на севере много поколений, мы все держали открытый дом и добрый стол, как для друзей, так и для незнакомцев. Поступать иначе – вести себя подобно мелочным купцам, подобно тем, кто слишком подл для большого дома и широкой жизни. К тому же мне нравится Перси, и я рад его видеть.

– Конечно, – говорю я. – Вы всегда желанные гости.

Я поворачиваюсь к королеве и прошу разрешения представить их. Она приветствует их холодно, со сдержанной улыбкой, и я думаю, что, возможно, ей нравилась наша прогулка и ей не по душе, что нам не дали побыть вдвоем.

– Вы простите нас, если мы продолжим прогулку, – говорю я, стараясь делать все, как она хочет. – Бесс вас примет. Но мы пока не станем возвращаться. Ее Величество ценит время прогулок, а мы только выехали.

– Прошу, не меняйте ради нас планы. Можем мы прокатиться с вами? – с поклоном спрашивает ее Уэстморленд.

Она кивает.

– Если желаете. И можете рассказать мне лондонские новости.

Он подъезжает к ней, и я слышу, как он болтает, чтобы ее развлечь – иногда раздается ее смех. Перси направляет лошадь к моей, и мы рысим рядом.

– Отличные новости. На следующей неделе ее освободят, – говорит он мне с широкой улыбкой. – Слава богу, да, Шрусбери. Ужасное было время.

– Так скоро? Королева собирается освободить ее так скоро? Я слышал от Сесила, что это случится только летом.

– На следующей неделе, – подтверждает он. – Слава богу. Ее отошлют обратно в Шотландию на следующей неделе.

Я едва не осеняю себя крестом, так я благодарен за то, что для нее все счастливо заканчивается; но я обрываю жест, протягивая вместо этого руку Перси, и мы с улыбкой обмениваемся рукопожатием.

– Я так волновался за нее… Перси, вы не представляете, как она страдала. Я чувствую себя зверем из-за того, что удерживал ее.

– Не думаю, что хоть один верный человек в Англии хорошо спал с тех пор, как началось то, первое, проклятое следствие, – коротко отвечает он. – Почему мы не встретили ее как королеву и не дали ей приют, не задавая вопросов, Бог ведает. Что думал Сесил, обращаясь с ней как с преступницей, знает один дьявол.

– Заставив нас судить частную жизнь королевы, – напоминаю я. – Вынудив нас всех посещать подобное следствие. Что он хотел найти с нашей помощью? Трижды ее враги тайно приносили те грязные письма и просили судей тайно прочесть их и вынести решение на основе свидетельств, которое больше никто не мог увидеть. Как можно было сделать такое? С такой королевой, как она?

– Слава богу, вы этого не сделали, поскольку ваш отказ уничтожил Сесила. Королева всегда хотела поступить с кузиной по справедливости и сейчас нашла выход. Королева Мария спасена. А гонения Сесила вновь обращены на лютеран, куда им и следует обратиться.

– Таково желание самой королевы? Я знал, что она все сделает верно!

– Она с самого начала была не согласна с Сесилом. Она всегда говорила, что шотландская королева должна вернуться на трон. Теперь она убедила в этом и Сесила.

– Хвала ей. Что же дальше?

Он прерывается, потому что королева остановила лошадь и повернулась ко мне.

– Чюсбеи, можно мне поднять в галоп?

Земля перед ней лежит ровная, поросшая травой, склон уходит вверх. Сердце мое всегда стучит в горле, когда она бросается вперед, как атакующая кавалерия, но путь надежен, ей едва ли что-то угрожает.

– Не слишком быстро, – говорю я, как обеспокоенный отец. – Не скачите быстро.

Она взмахивает хлыстом, как девочка, разворачивает лошадь и снимается с места, как безумная, а ее охрана и Уэстморленд пускаются следом, безнадежно отставая.

– Боже правый! – восклицает Перси. – А она умеет ездить верхом!

– Она вечно так, – говорю я, и мы пускаем лошадей в долгий галоп, пока она не останавливается и все мы, задыхаясь, не сгруживаемся возле нее и не видим, что она хохочет. Ее шляпка сбилась набок, и густые темные волосы выбились из прически.

– Так хорошо! – говорит она. – Чюсбеи, я вас опять напугала?

– Почему вы не можете ездить обычным шагом? – восклицаю я, и она снова хохочет.

– Потому что люблю быть свободной, – отвечает она. – Люблю чувствовать, как лошадь вытягивается и колотит копытами, и ветер в лицо, и понимать, что можно вот так мчаться вечно.

Она разворачивает лошадь, поскольку не может мчаться вечно, по крайней мере не сегодня, и ведет нас обратно к замку.

– Я каждый вечер молился о том, чтобы дожить до ее возвращения на трон, – тихо говорю я своему другу Перси и надеюсь, что он не слышит нежности в моем голосе. – Она не та женщина, которую можно удерживать на месте. Ей и в самом деле нужно быть свободной. Это все равно что посадить сокола в клетку для линьки и держать птицу там всегда. Это жестоко. Я казался себе ее тюремщиком. Мне казалось, что я жесток.

Он бросает на меня взгляд искоса, словно что-то обдумывает.

– Но вы бы не отпустили ее, – предполагает он полушепотом. – Вы бы не отвернулись, если бы кто-нибудь пришел ей на выручку.

– Я служу королеве Елизавете, – просто отвечаю я. – Как служила каждому королю Англии, начиная с Вильгельма Нормандского, моя семья. И я дал слово английского дворянина. Я не волен отвернуться. Я связан честью. Но это не мешает мне переживать за королеву. Не мешает всем сердцем желать увидеть ее в подобающем ей положении – свободной, как птица в небе.

Он кивает и задумчиво сжимает губы.

– Вы слышали, ей предстоит стать женой Говарда, и они будут восстановлены в Шотландии вместе?

– Она оказала мне честь, уведомив меня. И Говард мне написал. Когда королева дала благословение на этот брак?

Перси качает головой.

– Она еще не знает. Она впадает в такой гнев из-за чужих свадеб, что Говард ждет подходящего момента, чтобы ей сказать. Дадли говорит, что он объявит об этом, когда придет время, но он уже слишком долго откладывает. Разумеется, ходят слухи, и Норфолку приходилось уже дважды их опровергать. Наверное, он скажет ей во время летних разъездов. Дадли знал с самого начала, он говорит, что надо осторожно внедрить эту мысль. Всем это кажется разумным, это обеспечит ее безопасность, когда она вернется на трон.

– Что об этом думает Сесил?

Он быстро, украдкой, мне улыбается.

– Сесил об этом ничего не знает, и есть те, кто полагает, что Сесилу следует пребывать в неведении, пока под решением не поставят подпись и печать.