Филиппа Грегори - Другая королева

Условия моего возвращения в Шотландию окончательно и полностью оговорены. Уильям Сесил, мой заклятый враг, изменил мнение – кто знает почему? – и встал на мою сторону. Он вел переговоры от моего имени с моим сводным братом, лордом Мореем, и с лордом Мейтлендом и добился хорошего соглашения, которое, он уверен, будет соблюдено. Я вернусь в Шотландию как истинная признанная королева. Я буду свободно исповедовать свою веру. Страна будет протестантской, они сказали, что так предпочитают, но ни паписты, ни пуритане не будут подвергнуты преследованию. Мой сын будет воспитываться как протестант.

Кое-что из этого я изменю, когда вернусь на трон. Я не намерена растить ребенка-еретика, которому прямая дорога в ад. Лорды, подписавшие сейчас бумагу о моем восстановлении, еще в прошлом году были моими врагами, и я отомщу. У меня есть список тех, кто поклялся убить моего мужа, и я совершу над ними правосудие, пусть не думают, что им удастся сбежать. Ботвелл будет рядом со мной, а у него есть свои счеты, которые надо свести. Но пока я могу подписать это соглашение с чистой совестью, поскольку оно возвращает меня на трон. Отец Небесный простит мне любое соглашение, коль скоро оно послужит благой цели моего восстановления на троне. Что там, я подписала бы соглашение с самим дьяволом, если бы оно вернуло меня на престол. Нет ничего важнее для меня, для Святой церкви и для будущего Шотландии, чем мое возвращение.

Вернувшись на трон, я смогу наказать своих врагов и наставить своих людей против ереси. Там я смогу укрепить свою власть и связаться с друзьями и союзниками в Англии, чтобы, когда умрет Елизавета или когда ей будет угрожать вторжение – а и то, и другое совершенно неизбежно, – быть готовой занять свой второй трон.

Сесил ничего не пишет о помолвке с Говардом; но он не может о ней не знать. Я знаю, что шотландские лорды никогда бы не согласились принять меня обратно без мужчины рядом, они сделали бы мое замужество непременным условием моего возвращения. Они так боятся женщин вообще и меня в частности, что не знали бы покоя, пока меня не обвенчают, не уложат в постель и не обяжут быть покорной женой. Они наверняка были в ужасе, что я приведу им Ботвелла в качестве короля-консорта. Томасу Говарду они доверяют, как никогда не будут доверять мне, поскольку он протестант и мужчина.

Они увидят. Они увидят, как ошибались. Я выйду за него замуж и сделаю его королем-консортом; и они увидят, что я все поверну по-своему, я все равно приведу им Ботвелла, чтобы он за меня отомстил.

Я преданно пишу Томасу Говарду, и письма мои так притягивают и манят, как только возможно. Слава богу, я знаю одно: как увлечь мужчину. Я не просто так была французской принцессой, я знаю, как заставить мужчину влюбиться, даже если он за сотни миль от меня. Я знаю, как его притянуть, как оттолкнуть, как приблизить, как обещать, изменить своему слову, очаровать, озадачить, смутить, соблазнить. Я неотразима сама по себе, и я умею быть очаровательной на письме. Я пишу ему каждый день и с каждым днем притягиваю его и притягиваю, чтобы удостовериться, что он мой.

В ходе этой кампании соблазна и компромиссов я вышила для него особую подушку, которая, думаю, его позабавит. На ней изображена бесплодная лоза, которую срезают садовым серпом, и он поймет, что я имею в виду бесплодную линию Тюдоров, которую можно срезать, чтобы дать новой поросли наших детей занять трон. Никто не может меня обвинить за этот узор – хотя это такой оглушительный удар по старой деве Елизавете! – поскольку это цитата из Библии[24]. Что может быть пристойнее и невиннее? «Добродетель процветает ранами», – вышила я вокруг картины. Норфолк увидит в этом легчайший намек на государственную измену, и, если он хоть немного мужчина, его взволнует опасное слово «рана».

Бесс сразу поняла, и была самым изумительным образом шокирована, и поклялась, что я не посмею вышить этот узор, когда увидела набросок.

Я посмела! Я смею все! Пусть бесплодную лозу срежут. Пусть Елизавету, бастарда, сразят. Я плодовитая двадцатишестилетняя женщина, я зачинала только мальчиков. У Говарда уже трое сыновей. Кто усомнится в том, что или мой маленький сын Иаков, или наши будущие сыновья – Стюарт-Говарды – займут пустой трон Елизаветы?

Пришло зашифрованное письмо от Сесила:

Нет, вы ошибаетесь относительно моих намерений, дорогая Бесс. Я так же собираюсь усадить ее на шотландский трон, как приставить пистолет к сердцу Англии и уничтожить все, что мне дорого.

Все тайные письма, которыми она обменялась с нашими чудовищными врагами, все, что попали мне в руки, убеждают меня в том, что она представляет огромную опасность. Каким образом многие письма не попали ко мне, знает лишь она одна, только сам дьявол, который ее наставляет. Ждите известий о ее аресте за измену. С.

О боже, я дура, дура, а теперь я – дура с разбитым сердцем. Звезда моя проклята, я предана друзьями и покинута своим Господом.

Новый удар слишком силен для меня. Боль в боку так ужасна, что я едва могу встать на ноги, у меня словно нож в боку. Это рана Риччо кровоточит в моем теле. Это мои стигматы.

Гамильтон, мой друг и разведчик в Шотландии, пишет, что мой сводный брат, лорд Морей, внезапно пошел на попятный и не желает, чтобы я возвращалась. Он не объясняет причину, да и не может быть никаких причин, кроме трусости, жадности и предательства. Англичане уже почти подписали с ним договор, я уже дала слово. Но он внезапно все отменил, в последнюю минуту. Он испугался и говорит, что не желает моего возвращения в страну. Да простят его святые! Он – человек порочный, сердце у него лживое; но эта жестокость в последнюю минуту меня удивляет.

Я должна была это предвидеть. Должна была подготовиться к его бесчестности. Он узурпатор, он сверг меня с моего собственного трона, он – бастард, зачатый по ошибке моего отца, я должна была догадаться, что он не захочет, чтобы истинная королева возвращалась. Что я могла сделать, кроме как оттеснить, сместить и, как только смогу, обезглавить его?

От потрясения я заболеваю. Я не могу перестать плакать. Я ложусь в постель и в отчаянии и ярости пишу Елизавете, что мой брат лжив насквозь, он – дитя, зачатое в похоти, по ошибке, и из-за позора его дурно воспитали. Потом я вспоминаю, что она сама бастард, зачатый по ошибке, и тоже занимает мой трон; я рву письмо и медленно, с болью, сочиняю нечто более подобающее и исполненное любви, и прошу ее – пожалуйста, пожалуйста, – быть доброй, быть честной, защитить мои права, права сестры-королевы и родственницы, прошу как единственную женщину в мире, которая может понять мою мольбу и посочувствовать ей.

Боже милосердный, пусть она услышит меня и поймет, что должна, во имя света небесного, во имя чести помочь мне! Она не может позволить, чтобы меня сбросили с трона, превратили в ничто. Я трижды королева! Я ее кузина! Неужели я должна окончить свои дни под домашним арестом, искалеченная болью и ослабевшая от слез?

Я отпиваю слабого пива из бокала, стоящего у кровати, и беру себя в руки: не может такого быть – не может. Господь избрал меня и призвал быть королевой; меня не могут одолеть. Я звоню, чтобы пришла Мэри Ситон.

– Посиди со мной, – говорю я, когда она приходит. – Меня ждет долгая ночь. Мои враги строят против меня козни, а друзья ничего не делают. Мне нужно написать письмо.

Она ставит у огня табурет, накидывает на плечи шаль. Она будет со мной столько, сколько нужно. Я сажусь в постели, несмотря на боль в боку, и пишу снова, используя тайную грамоту, чтобы побудить моего нареченного, герцога, сказать Елизавете, что мы сговорились пожениться и что все лорды ее страны поддерживают эту помолвку. Я пишу нежно и ласково, уговаривая его быть смелым, когда фортуна от нас отвернулась. Я не говорю о своем благе, я всегда пишу о «нас».

Если только он выстоит, у нас все получится. Если только он убедит Елизавету поддержать этот брак и нас, тогда договор будет заключен. Морею может не нравиться мое возвращение, особенно при сильном супруге, но он не может отказать, если Елизавета станет на мою сторону. Боже милосердный, если только она исполнит свой долг и будет доброй кузиной Томасу Говарду, доброй кузиной мне, тогда я вернусь на престол и все наши беды кончатся. Боже милосердный, как может она не поступить со мной по справедливости? Любой монарх Европы протянул бы руку, чтобы спасти меня. Так почему не она?

Потом я пишу единственному человеку в мире, которому могу верить:

Ботвелл, приезжай, прошу, прошу, приезжай.

Мари

Как раз когда у меня и так столько причин для беспокойства (королева Шотландии больна от тоски, двор ничего не объясняет; на мои письма не отвечают, потому что двор переезжает, и моим посыльным приходится гоняться за ним по половине Англии, а потом им говорят, что сегодня королева не занимается делами, но можно подождать), как раз тут приходит мой управляющий и говорит, что по долгу, который числился за мной много лет, вышел срок и я должен выплатить две тысячи фунтов к Михайлову дню.

– Так заплатите! – нетерпеливо отвечаю я.

Он поймал меня по пути к конюшням, и я не в настроении откладывать дело.

– Поэтому я и пришел к вам, милорд, – неловко говорит он. – Здесь, в Уингфилде, недостаточно средств в сокровищнице.

– Так пошлите в другой дом, – говорю я. – Там должны быть деньги.

Он качает головой.

– Нет?

– Год вышел дорогой, – деликатно поясняет он.

Он больше ничего не говорит, но это та же старая песня, которую поет мне Бесс: траты на королеву и то, что двор их не возмещает.

– Мы не можем продлить долг еще на год? Просто чтобы дождаться поступлений? – спрашиваю я. – Когда все вернется к обычному положению вещей?

Он колеблется.

– Я пробовал. Условия хуже, нам придется платить больше процентов, но это можно сделать. Они хотят леса на южном берегу реки в обеспечение.

– Так сделайте это, – быстро решаю я.

Я не могу позволить делам тревожить меня, а это – временная трудность, пока королева не выплатит нам то, что задолжала.

– Продлите долг на год.

Я получила письмо от моего сына Генри, внимательного наблюдателя, который мне обо всем сообщает. Двор в летних разъездах, которые превратились, похоже, в путешествие из ночного кошмара, со всеми его подозрениями и западнями. Лето прежде было зенитом придворной жизни, когда мы были молоды, счастливы и влюблены, когда охотились и танцевали всю ночь. Страх погубил все, мы сами разрушили нашу радость, нашим врагам и делать ничего не нужно. Можно не угрожать нам гибелью из-за границы, мы уже боимся собственных теней.

Дворец Тичфилд, Хемпшир.

Дорогая мама, королева давно догадывалась, что между Норфолком и королевой Шотландии существует сговор, и милорд Роберт только что признался от их имени.

Герцог, Томас Говард, отрекся от своей нареченной невесты и помолвки с королевой, бежал от королевских глаз без позволения, и здесь все вверх дном. Все говорят, что он отправился собирать армию, чтобы спасти другую королеву из ваших рук. Лорд Роберт говорит, что армия, собранная им и возглавляемая ею, будет непобедима, поскольку никто не пойдет с оружием на королеву Марию. Он говорит, что Елизавета не сможет противостоять Норфолку и английским папистам, что она будет разбита.

Лорд Роберт велит сказать вам, чтобы вы просили шотландскую королеву написать ее кузине, признаться в помолвке и попросить прощения. Он говорит, что она может также написать герцогу и велеть ему возвратиться ко двору, чтобы предстать перед королевой. Ее Величество в ярости – мы все знали, что так и будет, – но в отсутствие Норфолка некому объяснить, что этот брак – удачное решение. Лорд Роберт говорит, что Норфолк должен собраться и пережить гнев королевы, жениться на королеве Шотландии и отвезти ее домой в Шотландию.

Мама, должен сказать, все здесь боятся, что это начало восстания в поддержку вашей гостьи. Умоляю, позаботьтесь о своей безопасности. Очень возможно, что против вас выступит армия, чтобы освободить королеву. Мы с Гилбертом подали прошение вернуться домой, к вам и милорду папеньке, чтобы помочь вам с обороной.

Остаюсь ваш почтительный сын,

Генри

Поспешно нацарапанный Робертом Дадли постскриптум гласит:

Королева вне себя при мысли о том, что кажется ей заговором двух кузенов против нее. Бесс, вы должны убедить вашу королеву, что она должна успокоить Елизавету, пока она не пришла в опасное состояние и не заподозрила нас всех в измене.