Филиппа Грегори - Другая королева

– В Эшби-де-ла-Зуш, Лейстершир, – коротко отвечает она. – С графом Хантингдоном.

– Я предпочитаю остаться здесь, я останусь здесь.

– Все должно быть, как повелела королева.

– Бесс…

– Ваше Величество, я ничего не могу сделать. Я не могу ради вас ослушаться повеления королевы. Вы не должны меня об этом просить. Никто не должен меня об этом просить.

– Что Хантингдон со мной сделает?

– Что ж, предоставит вам лучшее жилье, чем мы, – говорит она успокаивающим тоном, словно рассказывает сказку ребенку.

– Бесс, напишите ради меня Сесилу, спросите, можно ли мне остаться здесь. Я прошу вас, нет, я приказываю, напишите ему.

Она продолжает улыбаться, но лицо у нее напряженное.

– Но вам же здесь даже не нравится! Вы жаловались на запах от навозной кучи раз десять. И сырость! Лейстершир вам куда больше подойдет. Там чудесные охотничьи угодья. Возможно, королева пригласит вас ко двору.

– Бесс, я боюсь Генри Гастингса. Он не может желать мне ничего, кроме вреда. Позвольте мне остаться с вами. Я требую. Я повелеваю. Напишите Сесилу и скажите, что я требую, чтобы меня оставили с лордом Шрусбери.

Но то, как я выговариваю имя ее мужа, Чюсбеи, внезапно выводит ее из себя.

– Вы истратили половину состояния моего мужа, моего собственного состояния! – выпаливает она. – Состояния, которое я принесла ему в браке. Вы стоили ему репутации в глазах королевы; она усомнилась в нашей верности из-за вас. Она приказала ему явиться в Лондон для допроса. Что, как вы думаете, с ним сделают? Там думают, что мы на вашей стороне.

Она замолкает, и я вижу вспышку злобной ревности, зависти стареющей женщины к моей молодости и красоте. Я не думала, что она это чувствует. Я не понимала, что она видит, как ко мне относится ее муж.

– Они думают, что мой муж на вашей стороне. Нетрудно будет найти свидетелей, которые скажут, что он к вам неравнодушен. Исключительно неравнодушен.

– Alors[25], Бесс, вы же прекрасно знаете…

– Нет, я не знаю, – ледяным голосом отвечает она. – Я ничего не знаю ни о его чувствах к вам, ни о ваших чувствах к нему, ни о ваших так называемых чарах, так называемой магии, ни о вашей знаменитой красоте. Я не знаю, почему он не может сказать вам «нет», почему проматывает на вас богатство, даже мое собственное состояние. Я не знаю, почему он рискует всем, пытаясь вас освободить. Почему он не стерег вас усерднее, не запер в ваших покоях, не урезал вам двор. Но он больше не может этого делать. Вам придется решиться самой. Можете испытать свои чары на графе Хантингдоне и посмотреть, как они на него подействуют.

– Хантингдон – человек королевы Елизаветы, – в отчаянии говорю я. – Вы это знаете. Он ей родня. Он сватался к ней. Он – следующий наследник трона после моего мальчика. Вы думаете, я смогу его очаровать?

– Видит бог, у вас есть возможность попробовать, – ядовито произносит она, склоняется в реверансе и пятится к двери.

– Или что? – спрашиваю я, когда она уходит. – Или что? Что станет со мной под его надзором? Вы посылаете меня на смерть, и вы это знаете. Бесс! Бесс!

Я не могу спать. Я и есть не могу, пока это происходит. Я не могу спокойно сидеть на стуле или получать удовольствие от верховой прогулки. Я выкупил для нее четыре дня безопасности, указав, что у них недостаточно надежная охрана, и когда в поход вышла северная армия – кто знает, где она? – выезжать с королевой они не посмеют. Могут угодить прямиком в засаду. Никто не знает, сколько народу примкнуло к северным лордам. Никто не знает, где они сейчас. Гастингс поворчал, но послал за подкреплением.

– К чему беспокоиться? – спрашивает меня Бесс, и ее карие глаза холодны. – Если она все равно должна уехать? Зачем печься о том, чтобы у Гастингса была сильная охрана? Я думала, ты хочешь, чтобы ее спасли.

Я хочу сказать ей: «Потому что я сделаю все, чтобы продержать ее под одной крышей с собой еще хоть день». Но это было бы неразумно. Поэтому я замечаю:

– Отовсюду приходят известия, что Уэстморленд и Нотумберленд вышли в поход и что в их армии больше двух тысяч человек. Я не хочу высылать их беде навстречу. Нам не станет легче, если они попадут прямиком в засаду.

Бесс кивает, но не похоже, что я ее убедил.

– Мы же не хотим, чтобы она тут застряла, – говорит она. – Армия ринется за ней, как осы в горшок с вареньем. Лучше пусть она уедет, чем они нас здесь осадят. Пусть лучше уедет раньше, чем позже. Нам она тут не нужна. Нам не нужно, чтобы за ней пришла армия.

Я киваю. Новобрачным, которыми мы были лишь несколько месяцев назад, она тут действительно была бы не нужна, она бы помешала их счастью. Но нам? Мы теперь не едины в желаниях. Бесс думает лишь о том, как пережить трудные времена и сохранить состояние. А я по какой-то причине не могу думать вовсе. Я не могу строить планы. Думаю, у меня приступ подагры, как бывало прежде. Я никогда раньше не был таким пустоголовым, таким усталым и больным. Кажется, я часами смотрю в окно, через двор, на ее закрытые ставни. Наверное, я болен. Я не могу думать ни о чем, кроме того, что у меня осталось всего четыре дня с ней под одной крышей, и я не могу придумать причину перейти двор и поговорить с ней. Четыре дня, а я могу так и провести их, как пес сидя под закрытой дверью, не зная, как войти. Я вою молча.

На рассвете я слышу стук в большие ворота. Я тут же просыпаюсь, уверенная, что это северная армия явилась за нею. Джордж не двигается, лежит, как камень, хотя я знаю, что он не спит; он, кажется, вообще не спит в последние дни. Он лежит и слушает с закрытыми глазами, он не говорит со мной и не дает мне возможности заговорить с ним. Даже сейчас, когда колотят в ворота, он не двигается – за него всю жизнь открывал двери кто-то другой. Я сердито выбираюсь из постели, набрасываю халат, прикрывая наготу, затягиваю пояс и бегу к двери, а потом вниз по лестнице, где привратник открывает ворота, и во двор вваливается с топотом заляпанный грязью всадник, и лицо его бело в рассветных сумерках. Слава богу, это гонец из Лондона, а не армия с севера. Слава богу, они не пришли за нею, когда их некому встретить, кроме меня в ночной рубашке и моего мужа, оставшегося в постели, лежащего, как надгробие.

– Имя? – требую я.

– От Сесила.

– Что такое?

– Война, – коротко отвечает он. – Наконец-то война. Север восстал, лорды Уэстморленд и Нотумберленд поднялись против королевы, вывели людей, развернули знамена. Они идут под знаменем пяти ран Христовых, каждый папист в королевстве спешит к ним присоединиться. Они поклялись восстановить истинную веру, платить должное жалованье работящим и, – он кивает на покои королевы, – освободить ее и вернуть на ее трон.

Я стискиваю халат под горлом; прохладный воздух студен, как страх. Туман, поднимающийся с заливных лугов, влажен, как дождь.

– Они идут сюда? Ты уверен?

– Совершенно. Сюда. Ваш приказ, – говорит он, роясь в суме и передавая мне мятое письмо.

С выдохом облегчения, словно бумага может меня спасти, я узнаю руку Сесила.

– Как далеко они? Сколько у них людей? – спрашиваю я, пока он спешивается.

– Я не видел их, благодарение Богу, по дороге сюда. Но кто знает? – коротко отвечает он. – Некоторые говорят, что сперва они возьмут Йорк, другие – что Дарем. Они могут взять Йорк и восстановить северное королевство. Все опять будет, как во время великих войн, только хуже. Две королевы, две веры, крестовый поход, две армии и битва насмерть. Если испанцы высадятся ради нее, а они это могут сделать за пару дней из испанских Нидерландов, все будет кончено, мы умрем.

– Возьми все, что нужно, в кухне, но ничего им не говори, – велю ему я и бегом возвращаюсь в спальню.

Джордж сидит в постели, лицо у него мрачное.

– Жена? – спрашивает он.

– Прочти это, – говорю я, сую ему письмо и забираюсь в постель.

Он берет письмо, ломает печать.

– Что происходит?

– Гонец говорит, что лорды Севера собрали армию и выступили, – коротко отвечаю я. – Они объявили войну. Они идут сюда за ней.

Он бросает на меня быстрый взгляд и разворачивает письмо.

– Это от Сесила. Он говорит, что нам немедленно нужно перебираться на юг. Надо отвезти ее в замок Ковентри, сейчас же, под надзор. Он даст нам дальнейшие распоряжения. Нужно успеть на юг прежде, чем они ее спасут. Нужно собираться сейчас же.

Он выпрыгивает из постели.

– Поднимай тревогу, – говорит он. – Мне придется поднять стражу и везти ее немедля. А ты ступай к ней и скажи, чтобы тотчас собиралась в дорогу.

Я останавливаюсь у двери, пораженная горькой мыслью.

– Бьюсь об заклад, она об этом знает, – внезапно говорю я. – Они сказали ей, когда навещали ее. Когда ты позволил им поговорить наедине. Она была в них уверена. Она получала тайные письма. Наверняка она ждала их всю последнюю неделю.

– Просто подготовь ее к отъезду.

– А если она не поедет?

– Тогда мне придется привязать ее к лошади, – отвечает он. – Отряд из пятидесяти человек возьмет этот замок за час. А половина наших слуг освободит ее просто из любви к ней и откроет ей ворота. Если они нас обложат, мы пропали.

Я так рада слышать эти жестокие планы относительно нее, что уже выхожу, когда меня настигает мысль.

– Подождите, милорд! Постойте! А если они победят?

Он быстро одевается, держа в руках завязки брюк для верховой езды.

– Если они победят?

– Что, если армия Севера возьмет и удержит север? Что, если Уэстморленд и Нотумберленд победят и пойдут на Лондон? Что, если испанцы придут ей на помощь? Что, если Говард приведет восток, а Корнуолл поднимется за старую веру, и Уэльс тоже? Что, если они одолеют Елизавету, а мы держим в плену будущую королеву? Что, если ты собираешься привязать будущую королеву к лошади? Тогда мы предатели, и мы умрем в Тауэре.

Мой муж в растерянности качает головой.

– Я служу королеве, – говорит он. – Я дал слово Талбота. Я должен делать то, что приказывает мой король. Я не служу той стороне, которая, как мне кажется, выиграет. Я служу королю. Чего бы мне это ни стоило. Если победит Мария, королева Шотландии, если она станет королевой Англии, тогда я буду служить ей. Но до тех пор я служу коронованной королеве, Елизавете.

Он ничего не понимает, кроме верности и чести.

– Да, да, как только она будет коронована, ты сменишь сторону, и тогда все будет по чести. Но как уберечь нас, наших детей и наше имущество? Сейчас? В эти бедственные дни? Когда все брошено на весы? Когда мы не знаем, какую королеву коронуют в Лондоне?

Он качает головой.

– Уберечься нельзя, – говорит он. – Никому в Англии сейчас нельзя уберечься. Я просто должен держаться короны.

И тут я ухожу, чтобы приказать будить замок и выводить стражу. Большой колокол начинает биться, как сердце – от страха. Я посылаю слуг в кухню, грузить все припасы на телеги, я кричу мажордому, чтобы собирал самые ценные вещи, которые надо взять с собой, а потом иду в ее покои, в покои другой королевы, дрожа от злости из-за того, что она принесла нам сегодня столько бед и принесет еще больше в ближайшие дни.

На бегу я открываю маленькую записку, которая была вложена в пакет из Лондона, – записку, на которой нацарапано мое имя. Она от Сесила.

Если появится угроза, что вас захватит северная армия, ее нужно убить. Это сделает Гастингс, а если он будет мертв, прикажите своему мужу именем королевы. Или кому-то другому, в чьей верности можете быть уверены и чье молчание можете обеспечить. Если никого не останется в живых, кроме вас и этой женщины, вам придется сделать это самой. Возьмите нож. Сожгите это.

Наконец-то! Я думаю: «Господи! Наконец-то!» – когда слышу колокол, я сразу понимаю, что началась война. Наконец-то за мной пришли, и всего за день до того, как меня похитил бы этот зверь Гастингс. Я просыпаюсь и одеваюсь, быстро, как только могу, руки у меня дрожат, не справляясь с завязками, я начинаю укладывать вещи, которые возьму с собой, жгу письма от своего посла, от своего нареченного, от посла Испании, от его банкира Ридольфи, от Ботвелла. Я жду, когда придет графиня Шрусбери, чтобы умолять меня поторопиться, поторопиться бежать из этого замка, который они не могут защитить. Я поеду с ними. Я буду слушаться их приказов. Я не посмею отказать им, чтобы меня забрал у них Гастингс. Единственный безопасный путь для меня – оставаться со Шрусбери, пока нас не настигнет армия.

Я не покину Шрусбери, пока не встречусь со своей армией. Я не посмею. Он был моим единственным другом в Англии, я больше не видела человека, которому могу доверять. И он всегда был добр ко мне. Он всегда вел себя по чести. Женщине, рядом с которой такой мужчина, ничто не грозит. Видит бог, я так хочу, чтобы мне ничто не грозило.