Филиппа Грегори - Другая королева

– Норфолк написал мне о ней, и я передал письмо королеве, – честно говорю я. – Моя жена тут же предупредила Сесила.

Я не говорю, что сделала она это, не поставив меня в известность. Но я никогда бы не прочел личное письмо и не переписал его. Я стыжусь того, что Бесс – шпионка Сесила, как и того, что на мне тень подозрения. Бесс, будучи шпионкой Сесила, спасет меня от тени подозрения. Но меня унижает и то, и другое.

– Сесил мне об этом ничего не сказал.

Я смотрю лгуну прямо в лицо. На лице у него любезная заинтересованность. Он склоняется вперед, словно хочет получше расслышать мой ответ.

– Мы сообщили ему тотчас же, – самоуверенно отвечаю я. – Я не знаю, почему он от вас это скрыл. Я думал, он вам скажет.

Сесил кивает, словно это ценное наблюдение.

– Она думает, что сделает моего кузена королем? – яростно спрашивает Елизавета. – Что он будет править Шотландией и станет моим соперником? Томас Говард думает, что будет королем Томасом Шотландским?

– Она не делилась этим со мной, – отвечаю я довольно честно. – Я только знал, что она надеялась, что они поженятся с вашего разрешения и что он поможет ей с шотландскими лордами. Ее величайшим желанием, насколько я знаю, всегда было возвращение в свое королевство и правление в нем благодаря союзу с вами.

Я не говорю: как вы обещали. Не говорю: как вы обещали, что всем нам известно. Не говорю: если бы только вы слушали свое сердце, а не подлые измышления Сесила, ничего этого не случилось бы. Королева не из тех хозяев, кому нужно напоминать о нарушенных обещаниях. А я тут борюсь за свою жизнь.

Она встает со стула и идет к окну, чтобы выглянуть на дорогу, убегающую от замка. У каждой двери выставлены дополнительные стражи, у ворот – дополнительная охрана. Этот двор по-прежнему опасается осады.

– Те, кому я верила всю жизнь, предали меня в этом году, – с горечью произносит она. – Те, кому я доверила бы свою жизнь, подняли против меня оружие. Почему они это сделали? Почему предпочли мне эту выросшую во Франции чужачку? Эту королеву без доброго имени? Эту так называемую красавицу? Многомужнюю девицу? Я отдала свою молодость, красоту и саму свою жизнь этой стране, а они бегают за королевой, живущей ради тщеславия и похоти.

Я едва смею говорить.

– Думаю, дело, скорее, в их вере… – осторожно произношу я.

– Вопрос не в вере, – оборачивается она ко мне. – Я бы позволила всем исповедовать ту веру, которую они пожелают. Из всех монархов Европы я единственная, кто разрешил бы людям поклоняться Господу по их собственному смотрению. Я единственная, кто обещал и дал им свободу. Но они превращают это в вопрос верности. Вы знаете, кто сулил им золото, если они пойдут против меня? Сам папа. У него был банкир, раздававший золото мятежникам. Нам все об этом известно. Им платят иностранные, враждебные силы. Это превращается в вопрос веры, это измена мне. Дело не в вере, дело в том, кто будет королевой. Они выбрали ее. Они умрут за это. Что вы выбираете?

Она ужасна в гневе. Я падаю на колено.

– Как всегда. Я выбираю вас, Ваше Величество. Я был верен вам с тех пор, как вы взошли на трон, а до вас – вашей сестре, а до нее – вашему канонизированному брату. До него – вашему великому отцу. До них моя семья служила каждому коронованному королю Англии, начиная с Вильгельма Завоевателя. Каждый король Англии мог рассчитывать на верность Талбота. То же и с вами. То же и со мной. Я ваш; сердцем и душой, как всегда моя семья принадлежала королям Англии.

– Тогда почему вы позволили ей писать Ридольфи? – резко спрашивает она.

Это ловушка, и она ее расставляет, а голова Сесила клонится, он смотрит на свои ноги, чтобы лучше расслышать мой ответ.

– Кому? Кто такой Ридольфи?

Она машет рукой.

– Вы хотите сказать, что не знаете это имя?

– Нет, – честно отвечаю я. – Я никогда не слышал об этом человеке. Кто он?

Она не отвечает на мой вопрос.

– Тогда неважно. Забудьте это имя. Почему вы позволили ей писать ее послу? Она планировала с ним изменническое восстание, будучи под вашим надзором. Вы должны были об этом знать.

– Клянусь, я не знал. Все письма, которые я находил, я посылал Сесилу. Всех слуг, которых она подкупила, я отослал прочь. Своим собственным слугам я платил вдвое, чтобы сохранить их верность. Я из собственного кармана оплачивал дополнительную охрану. Мы живем в худшем из моих замков, чтобы она была поблизости. Я слежу за слугами, слежу за ней. Неустанно. Мне приходится переворачивать даже брусчатку на дороге, ведущей к замку, в поисках тайных посланий, рыться в ее шелках для вышивки. Приходится осматривать телегу мясника и нарезать хлеб. Мне самому нужно быть шпионом, чтобы искать все эти письма. И я все это делаю, хотя это – работа не для Талбота. И обо всем докладываю Сесилу, словно я – один из шпионов у него на жалованье, а не дворянин, у которого живет королева. Я делал все, о чем меня можно с честью попросить, делал и больше. Я унизил себя, чтобы сделать для вас больше. Я исполнял поручения, какие, полагаю, не исполнял никто в моем роду. Все по просьбе Сесила. Все для вас.

– Тогда, если вы все это делали, почему вы не знали, что она затевает заговор под вашей собственной крышей?

– Она умна, – отвечаю я. – И каждый, кто видит ее, хочет ей служить.

Я тут же жалею, что не проглотил эти слова. Надо быть осторожнее. Я вижу, как сквозь румяна на щеках королевы пробивается краска.

– Запутавшиеся люди, глупые люди, забывшие, что вы и ваша власть для них сделала. Они хотят служить ей по собственному неразумию.

– Говорят, перед ней невозможно устоять, – праздно замечает королева, побуждая меня согласиться.

Я качаю головой.

– Мне она такой не кажется, – говорю я, покрутив эти отвратительные слова на языке, прежде чем вымолвить. – Она часто больна, часто не в духе, часто у нее дурное настроение, она не очень приятна. Не та женщина, которой я стал бы восхищаться.

Королева впервые смотрит на меня с интересом, а не с враждебностью.

– Что? Вы не находите ее красивой?

Я пожимаю плечами.

– Ваше Величество, вспомните, я недавно женился. Я люблю свою жену. Вам известно, как умна, опрятна и здравомысляща Бесс. А вы – моя королева, самая прекрасная и милостивая королева на свете. Я ни разу не взглянул ни на одну женщину, кроме вас и моей Бесс, за эти три года. Королева Шотландии – это бремя, которое вы попросили меня нести. Я делаю это из любви и верности вам. Но речь не о том, что мне нравится ее общество.

На мгновение я почти вижу ее, мою дивную королеву Марию, словно моя ложь ее призвала. Она стоит передо мной, опустив бледное лицо, ее темные ресницы лежат на безупречных щеках. Я почти слышу третий петушиный крик, когда отрекаюсь от своей любви к ней.

– А Бесс?

– Бесс старается изо всех сил, – говорю я. – Старается, потому что любит вас. Хотя оба мы предпочли бы быть при дворе с вами, а не жить в Татбери с шотландской королевой. Это для нас обоих изгнание. Мы оба очень несчастливы.

Здесь я хотя бы слышу, что голос мой звучит правдиво.

– Мы оба очень несчастны, – честно говорю я. – Не думаю, что кто-то из нас предполагал, что это будет так тяжело.

– Расходы? – насмешливо спрашивает королева.

– Одиночество, – тихо отвечаю я.

Она вздыхает, словно подошла к концу тяжелой работы.

– Я все время верила, что вы были мне верны, что бы кто ни говорил. И моя добрая Бесс.

– Так и есть, – отвечаю я. – Мы оба вам верны.

Я начинаю думать, что, возможно, выйду из этой комнаты свободным человеком.

– Гастингс может отвезти ее в свой дом, пока мы решаем, что с ней делать, – говорит королева. – Вы можете вернуться с Бесс в Чатсуорт. Начнете семейную жизнь заново. Вы снова можете быть счастливы.

– Благодарю вас, – отвечаю я.

Я кланяюсь и пячусь к двери. Нет смысла упоминать об огромном долге за содержание королевы. Нет смысла говорить, что Бесс не простит мне утраты состояния. Нет смысла жаловаться, что мы не сможем заново начать семейную жизнь, она испорчена, возможно, навсегда. Я должен радоваться, что выйду отсюда без охраны, которая доставит меня в Тауэр, где мои друзья ждут смертного приговора.

У двери я колеблюсь.

– Ваше Величество решили, что с нею станется?

Королева бросает на меня тяжелый подозрительный взгляд.

– Что вам за дело до этого?

– Бесс меня спросит, – слабым голосом отвечаю я.

– Ее будут держать в плену, пока мы не решим, что делать, – говорит королева. – Ее нельзя судить за измену, она не моя подданная, так что в измене ее обвинить нельзя. Ее нельзя сейчас возвращать в Шотландию, ей точно нельзя верить. Она превратила мою жизнь в кошмар. Она свою собственную жизнь превратила в кошмар. Она дура. Я не хочу вечно держать ее в заточении, но не вижу, что еще мне с ней делать. Или так, или она должна умереть, но понятно, что я не могу убить сестру-королеву, да еще и свою кузину. Она глупа, раз заставила меня об этом раздумывать. Она подняла ставки, победа или смерть, а я не могу дать ей ни того, ни другого.

– Думаю, она заключила бы с вами мирный договор, – осторожно говорю я. – И соблюдала бы его. Она всегда говорит о вас с глубочайшим уважением. Восстание не было ее затеей, она готовилась к возвращению в Шотландию в качестве вашей союзницы.

– Сесил говорит, ей нельзя доверять, – коротко отвечает она. – И сама она научила меня ей не верить. И выслушайте вот что, Талбот: я поставлю мнение Сесила выше мнения человека, позволившего ей принять ухаживания, обручиться и планировать восстание под его собственной крышей. Вы, по меньшей мере, слишком доверчивы с нею, Шрусбери. Да не позволит Господь, чтобы тут было что похуже. Она одурачила вас, надеюсь, она вас не соблазнила.

– Клянусь, что нет, – отвечаю я.

Она кивает, ее это не впечатлило.

– Можете возвращаться к жене.

Я кланяюсь.

– Я всегда верен, – говорю я от двери.

– Я знаю, что вы делаете, – прямо говорит она. – Я знаю о каждом вашем поступке, можете положиться на Сесила. Но я больше не знаю, что вы думаете. Я знала, что вы думаете, но теперь вы сделались таинственны, все вы. Вы утратили верность. Я не знаю, чего вам всем нужно. Вы теперь для меня непрозрачны, а ведь когда-то были так ясны.

Я не могу ей ответить. Я должен бы быть смышленым придворным, должен бы найти слова уверения или даже польстить. Но она права. Я сам себя больше не понимаю, я не понимаю мира, созданного Сесилом. Я сам для себя стал тайной.

– Можете идти, – холодно говорит она. – Теперь все иначе.

Мой муж граф возвращается из Лондона, и уста его замкнуты молчанием. Он так бледен, словно его снова одолела подагра. Когда я спрашиваю, не болен ли он, он молча качает головой. Тут я понимаю, что его гордости нанесена глубокая рана. Королева унизила его при других дворянах. Она не могла сделать с этим по праву высокомерным человеком ничего хуже, как допустить, что ему нельзя верить; это она и сделала.

Она могла бы отправить его на дыбу, это было бы то же самое, что сказать на людях, что она ему больше не доверяет. Он – один из знатнейших дворян Англии, а она обращается с ним, как с лживым слугой, которому отказывают от места за воровство. Да, эта королева любит пытки.

Не знаю, почему Елизавета стала такой жестокой, почему превращает старых друзей во врагов. Знаю, что она тревожна и склонна к глубоким страхам; я в прошлом видела ее больной от ужаса. Но она всегда умела распознавать друзей, она всегда полагалась на них. Не знаю, что заставило ее изменить всегдашней привычке лестью и обманом, желанием и прелестью удерживать вокруг себя двор и вынуждать мужчин плясать под ее дудку.

Должно быть, Сесил, сбивший ее со старого, надежного пути. Точно, это Сесил, который мешает законному возвращению шотландской королевы на престол, который заточил в тюрьму двух лордов, еще одного объявил изменником в бегах, а теперь говорит королеве, что моему мужу нельзя верить. Враждебность Сесила к другой королеве, ко всем папистам стала такой сильной, что он готов половину Англии обезглавить, чтобы их победить. Если Сесил, мой верный добрый друг, теперь полагает, что мой муж пошел против него, если он готов применить против нас всю свою мощь, тогда мы точно в опасности. Возвращение моего мужа из Лондона – всего лишь временное облегчение, и все, на что я рассчитывала, ненадежно, ни в чем нет уверенности.

Я иду через двор, накинув на голову шаль для тепла, и холод и сырость Татбери проникают мне в самые кости сквозь зимние башмаки. Меня вызвали в конюшни, запас сена там так сократился, что мы не сможем продержаться всю зиму. Мне придется переслать сколько-то из Чатсуорта или докупить. Мы не можем себе позволить купить корм лошадям, я едва смогу позволить его перевоз. Но, сказать по правде, я не думаю ни о чем, кроме того, как справлюсь, если моего мужа обвинят. Что, если Сесил снова вызовет его в Лондон, так же как выпустил и позвал обратно Томаса Говарда? Что, если Сесил арестует моего мужа, как посмел арестовать Томаса Говарда? Если посадит его в Тауэр вместе с остальными? Кто бы подумал, что Сесил станет так велик, что пойдет против величайших лордов в стране? Что заявит, что интересы страны отличаются от интересов знатных лордов? Кто бы подумал, что Сесил скажет, что интересы страны совпадают с его собственными?