Филиппа Грегори - Другая королева

Она отсылает меня, слегка махнув рукой, и я с поклоном оставляю ее, придворную даму и стражника с факелом. Я выхожу из тьмы Тауэра на улицу, где еще темнее, и отправляюсь домой. Всю дорогу я слышу за спиной тихие шаги шпиона. Кто-то теперь все время за мной наблюдает. Я ложусь в постель одетым, не думая, что усну, но потом проваливаюсь в сон, и мне снится самый жуткий кошмар за всю мою жизнь. Мешанина страшных мыслей, путаница, муть, поднятая самим дьяволом; но сон этот так явственен, словно он – Видение, отблеск грядущего. Я готов поверить, что околдован. Что меня постигло проклятие предвидения.

Я стою перед эшафотом среди пэров, но к нам из внутренних покоев выводят не Норфолка, но другую изменницу – кузину королевы: мою Марию, мою возлюбленную Марию, королеву Шотландии. На ней бархатное чернейшее платье, лицо ее бледно. К волосам приколото длинное белое покрывало, в руке распятие слоновой кости, вокруг стройной талии четки. Она в черно-белом облачении, как монахиня. Она прекрасна, как в тот день, когда я впервые ее увидел, окруженную огнем, загнанную, под стенами замка Болтон.

Я смотрю, как она снимает верхнее платье и отдает его служанке. По толпе в большом зале проходит ропот, потому что нижнее платье на ней алого шелка, цвета облачения кардинала. Я бы улыбнулся, не прикуси я губы, чтобы они не дрожали. Она выбрала платье, которое для протестантского общества как пощечина, она говорит им, что она и в самом деле блудница багряная. Но в остальном мире, в мире папистов, выбор цвета будет понят совершенно иначе. Алый – цвет мученичества, она идет на плаху, одевшись как святая. Она провозглашает себя святой, которая умрет за веру, а мы, осудившие ее, собравшиеся присутствовать при ее казни, мы – враги самого неба. Мы вершим дело Сатаны.

Она смотрит через зал на меня, и я вижу, что она меня узнает. Взгляд ее теплеет, обратившись на меня, и я знаю, что моя любовь к ней, которую я годами отрицал, ярко сияет на моем лице. Она единственная, кто поймет, чего мне стоит стоять здесь, быть ее судьей, ее палачом. Я поднимаю было руку, но останавливаюсь. Я представляю здесь королеву Англии, я – Глава суда пэров Елизаветы, а не возлюбленный Марии. Время, когда я мог коснуться королевы, которую люблю, давно миновало. Я и не должен был мечтать, что могу ее коснуться.

Ее губы раскрываются, мне кажется, что она собирается что-то мне сказать, и я помимо себя подаюсь к ней, даже делаю шаг вперед, выходя из ряда пэров. Рядом со мной граф Кент, но я не могу стоять с ним, если она хочет что-то мне сказать. Если эта королева назовет меня по имени, если произнесет его, как только она его выговаривает: «Чюсбеи!» – мне придется подойти к ней, чего бы мне это ни стоило. Если она протянет мне руку, я возьму ее. Я буду держать ее за руку, даже когда она положит голову на плаху, если она того пожелает. Сейчас я не могу ей отказать. Я ей не откажу. Я всю жизнь служил одной королеве, а любил другую. И сердце мое разорвалось между ними; но сейчас, в этот миг, в миг ее смерти, я принадлежу ей. Если королева Мария захочет, чтобы я стоял с нею рядом, я встану. Я принадлежу ей. Ей. Я целиком принадлежу ей.

Потом она поворачивает голову, и я понимаю, что она не может со мной заговорить. Я не могу ее услышать. Я потерял ее, ее забирают небеса, забирает история. Она королева до мозга костей; она не испортит час своего величия даже намеком на скандал. Она играет роль в сцене своей казни, как играла ее на двух своих коронациях. Ей нужно исполнять движения и произносить слова. Она больше никогда со мной не заговорит.

Надо было подумать об этом, когда я пришел в ее покои, сказать, что приговор вынесен и она умрет завтра. Я этого не понял. И не простился с ней. Теперь возможность упущена. Навсегда упущена. Я не могу с ней проститься. Или только шепотом.

Она поворачивает голову и что-то говорит священнику. Он начинает читать молитву по-английски, и я вижу, как она по-своему раздраженно пожимает плечами и упрямо отворачивается, показывая, что все идет против ее воли, что ей в чем-то отказали. Ее нетерпение, ее своеволие даже на эшафоте наполняют меня такой радостью узнавания. Даже на пороге смерти она раздражена, что ей не дают сделать все по-своему. Она требует, чтобы ее королевскую волю исполняли; и видит Бог, служить ей все эти годы было моей радостью – много, много лет, шестнадцать лет она была моей узницей и моей возлюбленной.

Она поворачивается к плахе и опускается перед ней на колени. Служанка подходит и завязывает ей глаза белым шарфом. Я чувствую острую боль в ладонях и обнаруживаю, что сжал кулаки, вонзив ногти в свою плоть. Я не могу этого вынести. Я, должно быть, видел на своем веку десяток казней, но не казнь королевы, не казнь женщины, которую люблю. Такого не было. Я слышу тихий стон, словно зверь воет от боли, и понимаю, что застонал сам. Тогда я стискиваю зубы и молчу, пока она не закончит молитву и осторожно не положит голову набеленной щекой на дерево.

Палач поднимает топор, и я в этот миг… я просыпаюсь. Лицо мое мокро от слез. Я плакал во сне. Я плакал о ней, как дитя. Я трогаю подушку – она влажная, и мне становится стыдно. Я пал духом из-за грядущей казни Говарда и своих страхов о шотландской королеве. Должно быть, я очень устал, я сокрушен тем, что мы собираемся сегодня сделать, потому и плачу во сне, как ребенок.

Я качаю головой и подхожу к окну. Не помогает. Я не склонен к фантазиям, но не могу избавиться от этого сна. То был не сон, то было прозрение. Подробности его так ясны, моя боль так сильна. Это не просто сон, так все и случится, я знаю. Со мной, с ней.

Светает. Сегодня день смерти Говарда. За страшной ночью пришел страшный день. Сегодня мы обезглавим герцога Норфолка, и сегодня мне нужно быть мужчиной, слугой королевы, которая не может сделать ничего иного, как убить своего родича. Спаси меня Бог от таких снов. Спаси Бог королеву Шотландии от такого конца. Спаси Бог мою любимую, мою голубку, от такого конца; и избавь меня, Господи, от того, чтобы стать его свидетелем.

Спаси их обоих Господь – сегодня и во все дни.

У меня нет причин любить их обоих, и нет причин их прощать; но сегодня я их прощаю, в день, когда она умрет и когда разобьется его сердце.

Она была врагом моей королевы, моей страны и моей веры, и моим врагом, конечно же. А он потерял из-за нее голову, растратил на нее свое состояние и, в конце концов, как думает большинство, отказался ради нее от доброго имени и власти. Она его уничтожила, как уничтожила многих других. И все же, оказывается, я могу простить их обоих. Они были теми, кем родились. Она – королевой, величайшей королевой, какую видело наше время; а он увидел в ней это, будучи странствующим рыцарем, и полюбил ее.

Что ж, сегодня она за все заплатила. День, которого он страшился, который, как она клялась, никогда не наступит, оказался холодным зимним утром, когда она спустилась по ступеням Фотерингея к сцене, выстроенной в большом зале, а знатные лорды Англии, в том числе и мой муж, собрались, чтобы стать свидетелями ее смерти.

Последним заговором, который нельзя простить, который нельзя не заметить, в котором она не могла обвинить других, стал заговор с целью убить Елизавету и захватить ее трон. Шотландская королева в роковой час поставила под ним свое имя. Энтони Бабингтон, уже юноша, прежний малыш Бабингтон, мой милый паж, был главным сочинителем изменнического плана и заплатил за него жизнью, бедный мальчик. Богом клянусь, лучше бы мне не приставлять его к ней, она забрала его сердце, когда он был еще ребенком, она стала его погибелью, как была ею для многих.

Написав тысячи писем, сплетя тысячи заговоров, несмотря на всю свою подготовку и предупреждения, она в итоге проявила беспечность или попалась в ловушку. Она подписала бумагу с планом убить Елизавету, и та стала ее смертным приговором.

Или подпись подделали.

Кто знает?

Когда узник так решительно рвется на свободу, как она, а тюремщики так неразборчивы в средствах, как Сесил и Уолсингем, кто узнает, в чем правда?

Но в каком-то смысле, всем им назло, шотландская королева сегодня победила. Она всегда говорила, что она – не трагическая фигура, не королева из легенды, но в итоге поняла, что единственное, как она может победить Елизавету – полностью и окончательно победить, – это стать героиней, которой Елизавета быть не могла: трагической героиней, страдающей королевой, павшей во цвете красоты и юности. Елизавета может называть себя королевой-девственницей и красавицей, окруженной почитателями; но Мария, королева Шотландии, будет той, кого запомнят как прекрасную мученицу времен этого монарха, мученицу, за которую добровольно шли на смерть любившие ее. Ее смерть на совести Елизаветы. Ее предательство – величайший позор Елизаветы. Итак, она получила эту корону. Она проиграла в вечном их соперничестве за английский трон, но она выиграет, когда станут писать историю. Историки, а они большей частью мужчины, влюбятся в нее, станут придумывать ей оправдания, снова и снова.

Говорят, мой муж наблюдал за ее казнью в слезах, онемев от горя. Я знаю, он любил ее со страстью, стоившей ему всего. Он был человеком слишком приземленным, чтобы его поразила любовь – но все же так оно и вышло. Я это видела своими глазами. Думаю, ни один мужчина не мог бы ей противиться. Она была королевой приливов, силой луны, она была неодолима. Он влюбился в нее, и она сокрушила его судьбу, его гордость и его сердце.

А она? Кто может что-то о ней знать? Спроси любого, кто любил прекрасную принцессу. Никогда не знаешь, что у нее на уме. Природа принцессы загадочна, противоречива, как море. Но я искренне считаю, что она никогда никого не любила.

А я? Я спаслась от бури, которой стала Мария, королева Шотландии, я похожа на деревенского жителя, который закрывает ставни и запирает дверь, чтобы дождаться, пока минует шквал. Мы с Джорджем расстались, он отправился в свой дом, я в свой. Он охранял королеву и пытался ее уберечь, он пытался скрыть свою любовь к ней, пытался оплачивать ее счета; а я устраивала жизнь для себя и своих детей, благодаря Бога, что я далеко от них обоих и от последней любовной истории Марии, королевы Шотландии.

Прошли годы, но моя любовь к домам и земле осталась неизменной. Я вынуждена была отдать Чатсуорт моему мужу графу, когда мы поссорились и он обратился против меня; но я выстроила новый дом, знаменитый дом в Хардвике, рядом с домом моего детства, и в нем самые большие на севере Англии окна – самые поразительные полотна стекла, когда-либо вставлявшиеся в каменные рамы, – которые глядят во все стороны. Дети даже сочинили про них песенку: «В Хардвик-Холле, в Хардвик-Холле стекол, чем стены, поболе». Я выстроила легенду.

На каждой стороне дома я велела высечь в камне свои инициалы. ЭШ, гласят каменные буквы по краям крыши, врезаясь в небо так, что если смотреть с земли, мои инициалы вырезаны на облаках. ЭШ, возглашает монограмма на всю округу, сколько видно, ведь мой дом стоит на холме, и крыша его кричит: «ЭШ!»

Элизабет Шрусбери, заявляет мой дом Дербиширу, всей Англии, всему миру. Элизабет Шрусбери построила этот дом на свои деньги, своим умом и решимостью: от мощного фундамента, вгрызшегося в скалы Дербишира, до инициалов на крыше. Элизабет Шрусбери выстроила этот дом, чтобы прославить свое имя и титул, свое богатство, свое главенство в пейзаже. Нельзя увидеть мой дом и не признать мою гордость. Не понять, что я богата. Что я – женщина, которая сама себя сделала, и я этим горжусь.

Я обезопасила будущее своих детей, я сделала для них то, что намеревалась. Я основала династии: мои дети носят титулы графов Шрусбери, Девоншира и Леннокса. Мой сын Уильям стал первым графом Девонширом, моя дочь Мэри будет графиней Шрусбери. А моя внучка Арабелла – Стюарт, как мы и хотели с королевой Марией. Тот наполовину шуточный план, что мы придумали за вышивкой, я воплотила в жизнь, я его осуществила. Вопреки всему, вопреки воле королевы Елизаветы, вопреки закону, я выдала свою дочь за Чарльза Стюарта, и их дитя, моя внучка, стала наследницей английского трона. Если ей улыбнется удача – моя удача, под которой я разумею свою предельную целеустремленность, – однажды она станет королевой. Какая женщина в Англии, кроме меня, может мечтать о таком?

Я говорю себе: неплохо, совсем неплохо. Совсем неплохо для дочери нищей вдовы. Неплохо для девочки из Хардвика, у которой при рождении не было ничего, кроме долгов, которой пришлось заработать все, что у нее есть. Я сама себя сделала, новая женщина в новом мире, такого не было прежде: женщина с независимыми средствами и независимым умом. Кто знает, что подобные женщины сделают в будущем? Кто знает, чего достигнут мои дочери, что могут совершить мои внучки? Мир Елизаветы полон предприимчивых людей: тех, кто странствует в далеких землях, и тех, кто остается дома. Я по-своему стала одной из них. Я – существо новой породы, неслыханное новшество: женщина, которая сама собой распоряжается, которая ничем не обязана ни одному мужчине, которая сама пролагает дорогу в мире, сама подписывает бумаги, собирает арендную плату и знает, как быть женщиной, которая собой гордится. Женщина, чья добродетель не в скромности, женщина, которая смеет хвалиться. Которая счастлива подсчитывать свое богатство и рада, что у нее все благополучно. Я – женщина, которая сама себя сделала, и я этим горжусь.