Евгения Перова - Другая женщина

– Ты… ты что?! Ты так со мной прощался?!

– Лёка, ну что ты! Господи… Я так просил прощения! Как я мог прощаться, если я только что умолял не бросать меня?! Я же хотел остаться, ты забыла?!

– А вдруг… ты решил… что если не так… то никак. – И она совершенно по-девчоночьи разревелась.

– Ну вот! Теперь ты решила утопить меня в слезах?

Ну что с нею делать?! Митя знал, почему Лёка так страшится его возможного развода: ей казалось, что чем реже они видятся, тем сильнее любовь, а если они будут жить вместе, все кончится очень быстро – она надоест Мите, и он найдет себе более юную и прекрасную девицу. И пока она не увела Митю из семьи, все еще, возможно, и обойдется. Ну, встречаются они раз в месяц – может, судьба и не обратит на это внимания? И не накажет их?

Лёка ужасно боялась, что Митя ее разлюбит! Она старалась это скрывать, но иногда страх прорывался наружу, вот как сейчас. Получив гонорар от англичан, Митя положил его на счет Лёки и торжественно вручил ей карту – если бы не она, никакой книжки не было бы вообще. Но она ужасно испугалась: смертельно побледнела и отбросила карту, как раскаленную головешку. Митя решил было, что оскорбил ее деньгами, но потом понял: Лёка решила, что он хочет с ней расстаться!

– Господи, ну что ты выдумала?! Совсем сошла с ума! Лёка, бедная моя… Давай ты не будешь думать всякие глупости, а?

– Ладно… Я постараюсь…

Она старалась, очень старалась! Если бы Митя только знал, с каким страхом Лёка ждет неизбежного пятидесятилетия, сколько усилий она прилагает для поддержания молодости и красоты! Еще счастье, что у нее хорошие гены – мама и в семьдесят пять выглядит прекрасно, а Кале никто никогда не дает ее лет: великолепная кожа, никаких морщин и ни одного седого волоса. Каждый день Лёка делала гимнастику, ходила в бассейн и на фитнес, питалась исключительно здоровой пищей и старалась не засиживаться за компьютером. Летом она носила темные очки, а потом даже купила шляпу с большими полями, чтобы кожа не страдала от солнца. В общем, жила она в сплошном трепете и волнении…

– Митя, скажи, ты веришь в это? Что мы когда-нибудь сможем быть вместе? И не бояться?

– Я и сейчас ничего не боюсь. Я же говорил тебе, что не верю в наказание судьбы. Чаще всего страдают невинные, ты не заметила? Вот моя бабушка – это такая кроткая и добрая душа, а какая жизнь у нее была?! Выдали замуж, не спросясь – хочет, нет ли! Растила чужих и своих детей, пасынок на фронте погиб, падчерица повесилась, ее собственный сын – мой дядя Ваня – от рака умер совсем молодым. Терпела от мужа побои и унижения. Полюбила человека, а уйти к нему не могла, потому что весь наш дом на ней был. И ни от кого словечка благодарности не дождалась! Если б не я… А, ладно! Или вот Варька, которая мне с бабушкой помогала, – она-то за что наказана? Или мать ее? Дочь умерла в детстве, муж от инфаркта, сын под поезд попал… Сойдешь тут с ума!

– Да, верно! За что?!

– А нет ответа. Ни за что. Просто так карта легла.

– Ты так это понимаешь?

– Да.

– Митя, а ты в Бога не веришь?

– В Бога? – Митя вздохнул: – Я много думал об этом. Мне кажется, вера – это такое особое состояние души… Нет, мне не дано. Бог как-то не вписывается в мою картину мироздания.

– У тебя есть своя картина мироздания?!

– Да. А у тебя нет? Девчонка, что с тебя взять! А насчет Бога… Знаешь про рыбок в аквариуме?

– Нет! Что за рыбки?

– Плавают две рыбки в аквариуме. Одна спрашивает: «Как ты думаешь, Бог есть?» Другая отвечает: «Не знаю… Но кто-то же меняет нам воду». Так что, дорогая, давай подождем, пока нам не поменяют воду…

Лёка рассмеялась, потом задумалась.

Две рыбки в аквариуме мироздания – они лежали, обнявшись: Лёка потихоньку засыпала, а Митя не мог спать. В голове у него шла привычная нескончаемая работа, наполовину осознанная: он словно просеивал сквозь мелкое сито впечатления сегодняшнего вечера и пережитые чувства, отбирая и складывая про запас в хранилища памяти все самое выразительное и яркое, чтобы потом, уже забыв, откуда что взялось, вставить в роман и внезапные слезы Лёки, и ее смех, и тихий стон… И собственную – почти невыносимую! – нежность к этой женщине, неизвестно за какие заслуги подаренную ему судьбой.

А утром, когда Лёка проснулась, Митя уже сидел за компьютером и быстро шелестел клавишами – рассеянно ответил на ее поцелуй и снова погрузился в текст: в очередной раз отложив роман, он писал небольшую повесть о любви и измене, которую не знал пока, как закончить.

– Сделать тебе кофе?

– Да, пожалуйста. Я поработаю немножко, ладно?

– Конечно.

Леа принесла кофе, поставила рядом с ноутбуком, а сама забралась с ногами на диван, завернулась в халат и, потягивая кофе, любовалась работающим Митей: хмурилась вместе с ним, поднимала брови, улыбалась. И, рассеянно прихлебывая кофе, думала: «Господи, я так люблю его! Если бы не было компьютера, я переписывала бы от руки его черновики, как Софья Андреевна – Льву Толстому. Хоть сто раз! Или на машинке перепечатывала…»

Она представила себе, каково это – жить вместе с Митей?

Просыпаться вместе каждое утро, засыпать ночью…

Смотреть, как он работает…

Готовить ему обед, стирать рубашки…

И вздохнула.

Ну, хоть помечтать-то можно?!

Митя перестал шелестеть, перечел написанный текст, почесал нос, потом быстро исправил что-то в двух местах и кивнул: вот так лучше! Протянул, не глядя, руку за чашкой, промазал – Лёка хихикнула. Наконец, нашел чашку, отпил, все так же глядя в экран, и поморщился – кофе холодный! Лёка не выдержала и рассмеялась. Митя повернулся к ней вместе с креслом, вытянул ноги и сказал, закинув руки за голову:

– Привет! Как ты хорошо уклопштосилась!

– Что я сделала?!

– Уклопштосилась! Ну, угнездилась. И долго ты собираешься так сидеть?

– Всю жизнь, – ответила Лёка. – И всю следующую жизнь.

– В халате?

– Могу и без халата!

Они, улыбаясь, смотрели друг на друга. Потом Лёка покраснела и засмеялась:

– Перестань!

– А разве я что-то делаю?

– Ты думаешь!

– Я же не могу не думать! Особенно глядя на тебя…

Лёка вздохнула: она прекрасно знала, что последует дальше. Сейчас ему в голову придет очередная гениальная мысль, и он напрочь забудет про нее – будь она в халате или без халата! Так и есть – Митя нахмурился и, разворачивая кресло, рассеянно сказал:

– Ты знаешь… Мне тут надо кое-что доделать… недолго. А потом я весь твой, ладно?

– Конечно!

Но он уже не слышал. Лёка встала, тихонько подошла и, стоя у Мити за спиной, некоторое время смотрела на слова, выползающие на экран из-под его быстрых пальцев, подобно вереницам черных муравьев, – откуда? Откуда он их берет?! Почему именно эти слова, цепляющиеся друг за друга крепкими усиками смысла и связывающиеся в такие прекрасные фразы?! Иногда она угадывала очередное слово, иногда нет, но увлекательнее занятия не было, и, если бы Митя только позволил, она всю жизнь стояла бы у него за плечом! Но он этого не любил, поэтому Лёка осторожно отступила, но Митя быстро повернул кресло и, ловко ухватив ее за талию, посадил к себе на колени:

– Попалась!

Лёка виновато сморщила нос, но Митя не сильно сердился:

– Сколько раз я просил не стоять над душой, а? Сбиваешь меня… Разве можно работать, когда над ухом сопят всякие Леонидки…

И тут же заглянул ей в глаза: не обиделась ли? И поцеловал.

– Леонидки! Это что такое? Это птички, насекомые, зверюшки или рыбки? – Лёка положила голову Мите на плечо и обвела пальцем скулу, на которой пробивалась щетина: ее страшно забавляло, что усы и борода у него растут совершенно рыжие!

– Выдумщица! Рыбка-бананка, это у Сэлинджера. А насекомое – медведка.

– А! Я помню что-то такое! Медведка – она какая? Мне кажется, лохматая, вроде гусеницы, коричневая, в норке живет…

Митя рассмеялся:

– Медведка – страшный хищник в доспехах! Фильм «Чужой» смотрела? Вот такое, только маленькое.

– Фу! Гадость какая!

– А леонидки… Они полупрозрачные, бледно-зеленые… Крылышки у них, как у стрекоз, только не жесткие, а мягкие! И золотые глаза. Они танцуют в воздухе… в солнечном луче… над ручьем. Над лесным ручьем! А когда солнца нет, они прячутся во мху. Такой густой зеленый мох… Цветет оранжевыми метелочками.

– А они умеют петь?

– Да! Как цикады, только нежней. Очень тихо. На закате…

Лёка шмыгнула носом и уткнулась Мите в шею – плечи ее вздрагивали.

– Я так люблю тебя! Просто невозможно, как сильно!

– Конечно, это такое горе, любить меня, да?

– Не смейся!

– Я совсем не смеюсь, – хрипло сказал Митя, с силой провел рукой по ее спине и, распахнув халат, стал жадно целовать беззащитно откинутую шею, ключицы, плечи, грудь – впиваясь ртом в нежную плоть и оставляя синяки на невероятно белой коже, особенно белой на фоне черной ткани халата. Но даже в эти минуты он не переставал думать о своем тексте, и в тот самый миг, когда сознание наконец вспыхнуло снопом искр и отключилось, он понял, каким должен быть финал!

Тамара очень не любила, когда дети болели. Конечно, какие родители это любят? Но Томке каждый раз казалось, что дети цепляют всякие гриппы и ангины нарочно, ей назло – сама она почти никогда не простужалась и даже ни разу в жизни не была у зубного врача, а «критические дни» просто ненавидела: и почему этот организм так по-дурацки устроен! Везет мужикам! И когда простудился трехлетний Антошка, тоже сначала злилась: так не вовремя. Отчет на носу, а тут! С утра Антошка куксился, хлюпал носом, подкашливал, но к обеду температура у него подскочила до тридцати девяти! Он горел, метался, никакие домашние средства не помогали, и Томка вдруг впала в страшную панику: точно так же метался и бредил четыре года назад его отец. Она благополучно забыла, что не хотела рожать этого ребенка, а теперь вдруг вспомнила и скандал с мужем, и свое идиотское поведение: а вдруг… вдруг судьба решила ее наказать и Антошка… умрет?! Господи, нет, нет! Она заметалась, не понимая, что делать, и схватилась за телефон, как за спасательный круг: Димка! Позвонить Димке! Тамара не помнила, куда он уехал на сей раз, да никогда и не пыталась особенно запоминать: в командировке, и ладно. Димка ответил сразу – фоном слышались какие-то мужские голоса и невнятный шум. Выслушав жену, он сказал:

– Вызови «Скорую», немедленно! О чем ты только думаешь? Я приеду сегодня.

«Скорую», конечно! Она совсем рехнулась, если не подумала об этом! Томка бормотала, что не надо приезжать, она справится: вернуться Димка должен только в понедельник.

– Я сказал – приеду.

Он приехал в половине первого ночи, когда кризис уже миновал – Антошка заснул, а Тамара сидела, беспомощно опустив руки, сама еле живая. Димка посмотрел на нее тяжелым взглядом, прошел к сыну, поцеловал его в потный лобик – Антошка, не просыпаясь, пробормотал: «Папа…», а Томка отвернулась – для нее у мужа давно уже не находилось такого нежного выражения лица. Димка отпустил жену спать, а сам еще долго ходил по квартире – то в ванну, то на кухню, то к дочери, то опять к сыну. Только к Томке не зашел. Спать она не могла, страх не отпускал. И Тамара все-таки заплакала, как ни крепилась, – горько, безнадежно, отчаянно. Она вздрогнула, когда неслышно подошедший муж лег рядом с ней и обнял. Она вцепилась в него и зарыдала с удвоенной силой, а Димка молча гладил ее по голове.

– Я так испугалась, так испугалась! Вдруг он умрет?! Я тогда жить не смогу!

– Успокойся! Никто не умер, все живы, все будет хорошо.

– Димочка!

Димка нахмурился – она впервые в жизни назвала его так.

– Ди-имочка, прости меня! Прости меня, пожалуйста, за Антошку! Я была такой дурой! Просто идиоткой! Я так раскаиваюсь, честно! Димочка, пожалуйста! Простииии…

– Ну что ты… не надо… перестань…

Димка никогда не видел в жену в таком состоянии, и ему стало как-то не по себе. А Томка вздрагивала от рыданий и прижималась к нему изо всех сил. Она вдруг осознала, как соскучилась – сто лет он ее не обнимал! В первые годы брака муж еще лез к ней с какими-то нежностями, но Томка сама его отучила: ты ж мужик, а не трепетная лань! А сейчас ей так хотелось нежности и ласки! И, пожалуй, она была бы вовсе не против, если б он назвал ее малышкой и бедной девочкой, как когда-то, потому что именно так себя и чувствовала: испуганной малышкой и глупой девочкой.

Томка даже не могла вспомнить, когда у них последний раз был секс – боже, неужели… неужели четыре года назад?! Ну да, тогда они и сотворили Антошку. Четыре года! Нет, это слишком – даже для них с Димкой! А если… если он больше ее не хочет?! Совсем?! Она вся дрожала, сгорая от вспыхнувшего вдруг острого желания – нет, это просто невыносимо: чувствовать так близко его тело, запах… Томка робела, не решаясь ни поцеловать, ни приласкать собственного мужа, и больше всего боялась, что он сейчас встанет и уйдет, бросив ее одну в этой проклятой постели! Но муж не уходил. Он вдруг повернулся и включил ночник. Томка заморгала, представив, какая она зареванная, опухшая от слез и красная. Несчастная и жалкая. Конечно, ему неприятно… Димка все смотрел на нее, очень внимательно: выражение лица у него было странное, и Томка совершенно не понимала, о чем он думает. Никогда не понимала, а сейчас – и подавно.