Но самое главное: все то, что так нравилось ему в Анжелике во времена жениховства: – легкое жеманство, наивное кокетство, трепетная слабость и трогательная беспомощность, – теперь стало чудовищно раздражать. Анжелика все время на что-то жаловалась, без конца обижалась, трагически молчала или слала бесконечные эсэмэски, и чем дальше, тем больше Котов чувствовал себя мухой, увязнувшей в липком сиропе. Последние полгода они только и делали, что выясняли отношения: Котов то уходил, хлопнув дверью, к кому-нибудь из родителей, то возвращался домой, неожиданно соскучившись – все-таки никто больше не смотрел на него с таким обожанием и не трепетал так сильно. Да и готовила она, честно сказать, просто умопомрачительно. Особенно Анжелике удавались торты – сказочной красоты, их и есть-то было жалко. Так что Котов слегка раздобрел на этих кулинарных шедеврах, которые она пекла по поводу и без повода. И сама Анжелика чем-то напоминала пирожное – нежное, воздушное, изысканное… капризное…

А Варька – она как пирог, думал Котов, дожевывая очередную ватрушку. Простое и сытное кушанье, без особых изысков, не старающееся казаться лучше, чем есть. Надежное, основательное. Предавшись воспоминаниям, Игорь и не заметил, как ополовинил блюдо с пирогами. Философские размышления прервал звук хлопнувшей входной двери – он с надеждой рванул в прихожую, но это был Славик-«Изольда», совершенно замерзший и даже несколько заиндевевший. Он топтался, отряхивая снег, а увидев мрачно глядевшего на него Котова, сказал:

– Это снова я.

– Я заметил.

– Не вернулась Барб… Варвара-то?

– Нет. А ты откуда знаешь, что она…

– Да я видел. Понеслась, как чумовая. Поругались, что ли? Из-за меня?

– Очень надо из-за тебя ругаться!

– Ну да. Я пройду?

Котов отступил, и Славик прошел в кухню.

– Слушай, замерз я как собака. И жрать хочу, умираю. Можно я пирога, что ли, съем?

– Ну, съешь.

– А ты правда, что ли, муж?

– Пока нет.

– Ну-ну. А давай выпьем, а? За знакомство? У нее наверняка есть, Новый год же!

Господи, Новый год! Котов и забыл – он взглянул на часы: почти одиннадцать. Где ж Варька-то?!

– Она небось к Тигре пошла, – сказал жующий пирог Славик, словно услышавший мысли Игоря.

– К Тигре! Точно, как я сам не сообразил! А ты откуда Тигру знаешь?!

– А чего ж не знать! Я тут почти год прожил, всех ваших знаю.

– Так, вставай! Пошли!

– Куда?!

– К Тигре.

– Не, я не пойду. Очень надо. Ты иди, а я тут посижу. Пироги вон доем.

– Так я и оставил тебя тут одного! Даже не надейся!

– О черт! Да не могу я туда!

– Тогда вали куда хочешь…

Пока двое мужчин препирались на Варькиной кухне, сама Варька на кухне у Тигры ловко нарезала огурцы для салата. Как всегда, у Артемьевых стоял дым коромыслом: кто-то накрывает на стол, что-то запекается в духовке, дети орут, Дон настраивает гитару. Не жизнь, а балалайка! Артемьевы решили устроить маскарад, поэтому Тигра щеголяла в тельняшке и пиратской косынке на голове, как и Димка с четырехлетним Антошкой, а десятилетняя Катюшка нарядилась принцессой. У Варвары никакого костюма не было, поэтому ей выдали очки с красным носом и усами, которые пока что лежали на подоконнике.

– Варь, а ты чего такая? – спросила Тигра, внимательно глядя на Варвару.

– Какая?

– Тихая грусть.

– Представляешь, Котов приперся.

– Ну! Чего это он?

– Да мы с ним на работе встретились, на вечеринке.

– Ты ж не хотела!

– Случайно вышло. Смотрю – стоит, огурец жует, несчастный такой.

– Как же, несчастный! Варь, ну что ты всех подряд жалеешь!

– В общем, пообщались вчера, а сегодня – бац, приехал.

– И что?

– Ну, что! Как тебе сказать… В общем, Баркис не прочь.

– Про Баркиса-то понятно, он всегда не прочь, а ты?

– Том, я не знаю. Не понимаю, надо оно мне или нет. Потом, Котов вообще-то еще и не развелся. Весь мозг мне вынес своей Эсмеральдой, только о ней и говорит. Одной тошно, конечно, но… В общем, не знаю.

– Да-а… Нет обстановки – и это не мебель.

– И еще Усольцев заявился!

– А этому-то что надо?!

– Все то же! Очередная ласточка выгнала! Мы все у него сначала ласточки, а потом коровы.

– А ты что? Пожалела?

– От ворот поворот. Котов его выкинул, я прямо зауважала.

– Котов? Ишь ты, может, оказывается. Подожди! Если там у тебя Котов, чего ж ты пришла? Уже поругались?

– Слегка. Он меня жить учит. Со своей жизнью справиться не может, а туда же. Я думаю, он сейчас притащится. Даже Котов способен догадаться, куда я пошла.

– Варь, а может, тебе попытаться? Ну, с Котовым? И привыкать не надо, ты ж его знаешь отродясь! А?

– Вот именно, что знаю. Том, понимаешь, они все какие-то одинаковые, хотя и разные: Котов, Усольцев, да и первый мой – Олег. Все предсказуемые. И ненадежные. Это вон тебе повезло с Доном! Где ж еще такого найдешь?

– Ну да, конечно, – отвернувшись, довольно грустно произнесла Тигра, и Варька покосилась на нее: опять, что ли, поругались? Но спрашивать не стала: захочет, – сама расскажет.

– Ну вот, все! Салат готов.

– Красота! Давай отнесу. И вообще, пора за стол!

Томка подхватила миску с салатом, украшенным веточками петрушки, и уже от двери спросила фальшиво-равнодушным тоном:

– Варь, а Жеглова ты давно видела?

– Давно. Второго сентября, – ответила Варя и отвернулась к окну. Томкина квартира была на пятом этаже кооперативного дома, так что видно далеко, но смотреть особенно не на что: полночная зимняя тьма, только на горизонте, за лесочком, неясный свет от второго микрорайона, где как раз и живет Глеб Пономарев, которого они с Шараповым прозвали Жегловым. Вдруг в черном небе расцвели яркие вспышки – надо же, кто-то уже фейерверки зажег, подумала Варька. И двенадцати не дождался…

Варька вздохнула – каждый раз, когда вспоминала Глеба, так болела душа, просто нестерпимо. Она прекрасно понимала, чем ей не хорош Котов – да тем, что он не Глеб, только и всего. Если б могла – выпорхнула б в Томкино окно и полетела во второй микрорайон: а вдруг Глеб во дворе! Вдруг это он фейерверки пускает? Ну почему?! Почему все так несправедливо?! – подумала Варвара и всхлипнула. Но особенно разводить сырость ей не дали – заглянула Томка:

– Варь, Котов пришел. Слушай, он и Усольцева привел!

– Вот придурок, – сказала Варька и пошла разбираться.

– Варь, он снова приперся, этот твой гений – куда мне было его девать-то?! Не оставлять же там одного? – оправдывался Котов, а Славик скромно стоял рядом, держа в руках сумку с книжками. Варька махнула рукой: ну, что с ними делать?

Усольцев появился в ее жизни через несколько лет после разрыва с Олегом. Варька еще работала в Москве и чувствовала себя как заключенный – шаг влево, шаг вправо карается расстрелом: звонила матери по три-четыре раза на дню, после работы бежала сразу домой, все выходные торчала в Филимонове. Иной раз ее подстраховывала соседка тетя Дуся, когда надо было куда-нибудь оторваться, но не часто. Еще счастье, что мать соглашалась принимать лекарства – так напугала ее больница. Осенью и весной бывало совсем худо, а летом – полегче: Анна Викторовна копалась в огороде и отвлекалась. Когда Усольцев спросил, нельзя ли у нее остановиться – он по дороге из Питера в Тавду хотел заехать в Москву, Варька подумала: а почему бы и нет? Остался он чуть не на год, и Варька сначала радовалась: мать при нем была спокойней – все-таки мужчина в доме!

Хотя Варька почти сразу поняла, что образ, сложившийся у нее по письмам и стихам, плохо совпадает с реальностью, все равно смотрела на Усольцева с восторженным удивлением: надо же, настоящий поэт! Как он это делает, как приходят ему в голову эти странные строки, которые она не сразу научилась понимать?! И письма были такие же, и сам он – странный, слегка заумный, ни на кого не похожий! Потом-то оказалось, что еще паталогически ленивый, по-женски истеричный и страшный эгоист. Он искренне полагал, что является центром мироздания, и никак не мог понять, почему мироздание так плохо выполняет свои обязанности по отношению к нему – великому поэту Усольцеву?! А письма великий поэт писал не только Варьке, и стихи посвящал не ей одной, и в Питере, как оказалось, у него была такая же Варька, а в Тавде – жена с двумя сыновьями, в Екатеринбурге – еще одна бывшая, и где-то еще третья, тоже бывшая. И в один прекрасный день Варька вдруг озверела и выгнала его к чертовой матери! Пришла как-то с работы, а дома – шаром покати: великий поэт все подъел.

– Слав, ну ты мог бы хоть картошки сварить? Я устала как собака!

– Вот вечно ты с какой-то ерундой пристаешь! Картошка! На, для тебя, дуры, старался! – Он сунул ей тетрадку, исписанную кривым летящим почерком. – Купила бы уже принтер! А то пришлось от руки писать, ты ж знаешь, я не могу на мониторе править.

– Принтер?!

Даже поскандалить с ним как следует Варька не могла – мать бы расстроилась. Но выгнала. Не в этот день, потом. Тогда-то помирились кое-как, ведь и правда, для нее сказку сочинил, очень забавную, даже умилилась. Но он, видно, сделал выводы и довольно скоро торжественно заявил, что Варька его никогда не понимала, корова такая, а он не может жить с женщиной, которой не доступны его высокие искания! Так и сказал – высокие искания.

– Ну так и катись на все четыре стороны, – спокойно ответила Варька.

– Учти, это я тебя бросил!

– Учту. Давай проваливай.

– Слушай, а можно, я книжки пока оставлю? Тяжело же! Я потом по частям заберу.

Варька сгоряча чуть сама ему книжки не отнесла, но передумала – еще не хватало. Понимающую женщину он нашел неподалеку – это была Наталья Федотова из их общей с Тигрой компании: толстая нелепая Наташка, без конца влюбляющаяся в каких-то придурков. Варя честно попыталась ее предупредить по поводу Усольцева, но успеха не имела. Федотову спустя некоторое время Славка тоже бросил и перебрался в Москву к очередной ласточке, готовой приголубить такого одинокого, неприкаянного и непонятого великого поэта с высокими исканиями…

Кстати! Федотова же обещала забежать, вспомнила Варька. Ой, что будет! Но Федотова пришла не сразу, и они успели спокойно встретить Новый год. Варя все-таки не удержалась: вышла на кухню, набрала номер Глеба и зажмурилась, слушая гудки – но он не ответил. Ну и ладно, и ничего! Значит, не судьба. Вон, видно, Котов твоя судьба. А Котов веселился вовсю, радуясь, что догадался прийти к Тигре. Усольцев тоже потихоньку радовался, налегая на холодец и водочку – он предусмотрительно сел подальше от хозяина дома, с которым как-то чуть не подрался на почве поэзии: знаток хренов нашелся, ты ж понимаешь! Славик и не заметил, что вокруг стало как-то подозрительно тихо. Он доел кусок, облизал вилку и нацелился на соленый огурец, как вдруг…

– Ах ты сволочь! – ласково произнесла подошедшая Федотова, раскрасневшаяся после морозца и уже слегка пьяненькая. Ее мощный бюст был задрапирован блестящим фиолетовым боа из елочной мишуры, а на голове надеты розовые заячьи ушки. Она засучила рукава и полезла к Усольцеву, распихивая сидящих, – тот стремительно нырнул под стол. Котов разинул рот, а Варька наслаждалась.

Последовала небольшая погоня и свалка: Федотова рвалась к Славику, ее пытались оттащить, дети радостно верещали, друзья хохотали, а Дон наяривал на гитаре какой-то марш. Наконец Усольцева неосторожно вынесло прямо к Федотовой, она размахнулась и врезала ему по носу – Славик упал, мгновенно залившись кровью, Федотова зарыдала и ринулась страдать в ванную комнату, откуда тут же раздался страшный грохот и вопль Федотовой. Тигра помчалась смотреть, что случилось: оказалось, бедная Наташка облокотилась на раковину, и та с грохотом обрушилась! Варька, уже просто рыдавшая от смеха, схватила совершенно потрясенного Котова за руку:

– Бежим! Хватит с меня!

На улице было морозно и необычайно тихо – по сравнению с тем бедламом, из которого они сбежали.

– Ты хотел на горку – пойдем?

И они целый час, как маленькие, катались с ледянки, изгваздавшись по уши в снегу – хохотали, целовались и пили шампанское, которое запасливый Котов прихватил с собой. Потом привалила вся компания Артемьевых с петардами и фейерверками. Тигра, хохоча, рассказала, что Усольцев устроил истерику: «Эта корова мне нос сломала!» Нос, к счастью, оказался цел, и рыдающая Федотова увела великого поэта к себе – лечить нос, утешать, скандалить, мириться, все по полной программе.

– Да, этот Новый год мы запомним надолго!

И дома у Тигры, и по дороге, и на горке Варька несколько раз проверяла мобильник, но Глеб не позвонил и сообщения никакого не прислал. Хоть бы рожицу улыбающуюся – ей бы хватило. Носила бы с собой улыбку Глеба в телефончике…

Ну и ладно. И Варвара решительно отключила телефон.

Под шумок они с Котовым сбежали домой и в конце концов опять очутились у Варькиной роскошной кровати, о чем давно мечтал Котов, – правда, дверь они на всякий случай заперли. А то кто его знает, Усольцева! Котов стащил с Варьки ее немыслимый свитер, под которым оказалась белая футболочка и никакого лифчика, чем он немедленно воспользовался, потом расстегнул джинсы и лихорадочно выдрался из них, как змея из старой шкуры, а когда выдрался, обнаружил, что из заднего кармана вывалился пакетик с презервативом.