Пенни Винченци - Другая женщина

Свадьба обещала быть идеальной.

Конечно, всегда так говорят о предстоящей свадьбе, но в этот чудесный июльский вечер никто из сидящих за большим кухонным столом в доме невесты ни на минуту не сомневался, что так оно и будет. Да и какие могли быть сомнения при виде безмятежно счастливых молодых, сидящих рядышком, рука в руке, в окружении родственников и друзей. Блаженно улыбаясь, они смотрели на своих гордых матерей, снисходительных отцов и преданных друзей, и те улыбались им в ответ. Можно ли было в этом сомневаться в такой теплый вечер, когда великолепный закат, подернутый легкой дымкой тумана, наползавшего из Оксфордской долины, обещал назавтра такой же чудесный день, когда густой упоительный аромат роз лился из сада через открытые двери и наполнял дом? Мэгги Форрест, мать невесты, могла наконец-то расслабиться, зная, что все уже готово: воздвигнут и украшен цветами бело-розовый шатер, расставлены столы, в погребе в объемистых корзинах стоит шампанское высшего качества, в больших количествах припасены семга, цыплята, бекон, горы клубники и малины, мороженое всевозможных сортов, а в столовой на столе возвышается четырехъярусный свадебный торт.

Каждый мог задаться вопросом: разве способно что-либо помешать сейчас этой свадьбе? Что может стать препятствием удачному браку между Крессидой, младшей дочерью преуспевающего талантливого гинеколога Джеймса Форреста, и доктором Оливером Бергином, тоже гинекологом, единственным сыном мистера и миссис Джош Бергин из Нью-Йорка? Крессида, настоящая английская красавица, хорошо воспитанная, с изящными манерами, словно специально созданная для семейной жизни с мужем, которого она сама для себя выбрала, и Оливер, красивый франтоватый молодой человек и, как смеясь заметила Мэгги Форрест в беседе с Джулией Бергин, слишком уж хороший для своего времени.

Список приглашенных гостей был длинным, но составлял всего триста человек, так как Крессида настояла, чтобы венчание проходило в маленькой каменной церкви в Ведбурне, где ее крестили, которая не могла вместить всех желающих. Приглашенные чуть ли не со всех уголков Англии женщины покупали платья и выбирали шляпы, приличествующие столь торжественному событию, разоряя тем самым своих мужей; восемь из них, чьи маленькие дети должны были сопровождать невесту к алтарю, постоянно ездили в Лондон в ателье Гарриет Форрест, владелицы сети модных ателье и магазинов, где для детей шилась специальная одежда: очаровательные муслиновые платья для девочек и белые матросские костюмчики для мальчиков. Платье самой Крессиды представляло собой великолепное сооружение из плотного кремового шелка, расшитого жемчугом и нежными бледно-розовыми шелковыми розочками. Сейчас оно висело в комнате для шитья, расположенной в мансарде, а рядом с ним стояла коробка с фатой - утром ее украсят тиарой из живых цветов, которые вместе с букетом невесты (кремовые и розовые розы) и корзиночками с маргаритками и скабиозами для подружек невесты будут доставлены непосредственно перед венчанием. В Кот-Хаусе - так назывался дом Форрестов - были выставлены подарки, которые вместе с молодыми, мистером и миссис Оливер Бергин, отправятся в Нью-Йорк, где они будут жить.

И какие же это были чудесные подарки: хрусталь, фарфор, серебро, белье и прочие нужные в хозяйстве предметы, и к каждому прилагалось письмо с выражением наилучших пожеланий новобрачным.

В нескольких милях от дома, в Оксфорде, репетировал струнный оркестр, который по специальному заказу невесты будет исполнять на свадьбе музыку Моцарта; викарий церкви святого Стефана в Ведбурне повторял слова проповеди, обычно читаемой им во время венчания, а органист вместе с церковным хором и недавно приглашенным маленьким мальчиком с чудесным голосом разучивал «Хвала Господу».

В гараже гостиницы «Ройял» в Вудстоке наводился последний глянец на и без того сверкающий «ролле» кремового цвета, принадлежащий крестному отцу невесты, богатому и могущественному Теодору Багану.

Все было подготовлено, и весьма тщательно. Идеальная свадьба для идеальной невесты.

И кто бы мог подумать в этот теплый, пропитанный ароматами цветов вечер, кто хоть на миг мог бы заподозрить, что этой идеальной свадьбе не суждено состояться?

Гарриет

Она опоздает, непременно опоздает на этот проклятый предсвадебный ужин. Боже, ведь мать никогда не простит ей этого! Она представила, как та поглядывает на часы, и ее тщательно отработанная лучезарная улыбка становится все напряженнее; слышала, как мать снова и снова повторяет, что она, Гарриет, просто не может без опозданий, что у нее всегда есть более важные дела; отец пытается ее успокоить, придумывая оправдания ее задержке, а Крессида говорит, что это не имеет никакого значения, и все вокруг заверяют мать, что в этом нет ничего страшного, и тем самым делают отсутствие Гарриет более заметным и значительным. Им хорошо, ее матери и Крессиде, - у них нет такой запарки. Они могут совершенно спокойно уехать из Лондона посреди недели, назначив свадьбу на четверг. Четверг! Почему не суббота, как это делают все? Конечно, ее матери здорово пришлось потрудиться перед свадьбой, но ведь это ее единственная забота. А Крессида? Ее работа у доктора на Харли-стрит не требует особого напряжения, и стоит ей взмахнуть длинными ресницами, как она в любое время может получить выходной. Им не надо заниматься делами, разрабатывать новые модели одежды, следить за доставкой тканей и приклада, проверять счета, подсчитывать прибыль или убытки.

При последней мысли Гарриет охватил страх, и она, резко затормозив, свернула на обочину. Сидела, переводя дыхание, и пыталась собраться с силами. Без паники, Гарриет. Возьми себя в руки. Все будет хорошо. Ну, возможно, не все, но ты должна быть в полном порядке. Конечно, обидно, когда ты разоряешься, но это еще не конец света. Это конец ее мечтаний, но она должна с этим справиться. В конце концов, не она первая, не она последняя.

Голова у нее болела, во рту было сухо и горько, как с похмелья, хотя она вовсе не пила. В течение-всего дня ей очень хотелось выпить, и ее рука несколько раз тянулась к бутылке, но она смогла сдержать себя: ее голова должна была быть ясной, чтобы отвечать на бесконечные телефонные звонки и факсы, принимать решения.

Но кажется, все бесполезно: она уничтожена, раздавлена. Чтобы как-то удержаться на плаву, она должна за сутки раздобыть деньги, много денег, и единственный человек, который мог бы ей помочь, именно тот, к кому ей нелегко обратиться.

Такова действительность, и она вынуждена принять все так, как есть. Она должна подумать о своей дальнейшей жизни.

Гарриет посмотрела на себя в зеркало заднего вида и отметила, что события прошедшего дня сказались на ее внешности: лицо было бледным, губная помада стерлась, волосы растрепались. Не то чтобы она выглядела уставшей, просто черты лица исказились: взгляд был тяжелым, а рот плотно сжатым.

«Совсем как у матери», - подумала она с ужасом, выдавливая из себя вымученную улыбку.

Она еще раз осмотрела себя в зеркале: тушь расплылась, под глазами темные круги, белая блузка была несвежей и мятой.

Серьги нестерпимо жали уши, и она сорвала их, чувствуя, как в ушных раковинах бешено пульсирует кровь, Это было последней каплей, и она разрыдалась.

- О, ради Бога, Гарриет Форрест, - сказала она самой себе, смахивая слезы, - не смей рыдать только из-за того, что у тебя болят уши.

Она включила зажигание и выехала на дорогу, стараясь отогнать тяжелые мысли и сосредоточиться на том, что ждет ее впереди.

Ее сестра выходит замуж, и она должна отнестись к этому со всей ответственностью и, главное, приехать домой как можно быстрее. Слезами горю не поможешь.

Как ни странно, девушка вдруг почувствовала облегчение. Она даже смогла оценить красоту вечера с его чудесным закатом, когда солнце опускается за Чилтернские холмы, придавая им таинственность. Как хорошо будет повидаться со всеми, особенно с Руфусом и Манго, и наверняка Мерлин будет там, дай Бог ему здоровья. Она не видела его с тех пор, как он вернулся из Перу, хотя слышала по радио его голос, все такой же сильный и звонкий, как у двадцатилетнего, несмотря на то, что ему уже восемьдесят.

Она включила радио, и голос Паваротти заполнил кабину. Он пел арию из оперы «Мадам Баттерфляй», и это было так величественно и в то же время мучительно, что последние двадцать миль дороги она ехала, изнемогая от сердечной тоски и боли.

- Боже, надеюсь, это не перст судьбы, - сказала она громко, сворачивая «пежо» на усыпанную гравием дорогу, - хотя ты целый день испытывал меня.

Джеймс

Джеймс почувствовал невероятное облегчение, когда свет фар машины Гарриет прорезал темноту. Он с облегчением вздохнул не только потому, что, как всегда, волновался за дочь, ибо она водила машину слишком быстро - и в этом, как и во многом другом, она походила на него, - но еще и потому, что ее приезд внесет оживление в их компанию, всех расшевелит, и он под шумок сможет покинуть этот затянувшийся спектакль.

Для него было невыносимо, чуть ли не физически больно сидеть целый вечер неподвижно, и он часто вскакивал, чтобы наполнить бокалы, предложить гостям кофе, передать фрукты, сыр, бисквиты, пока Мэгги сладким голосом, но с явным раздражением не заметила ему, что он всех утомил и что ему лучше посидеть спокойно и позволить гостям самим позаботиться о себе. Можно подумать, только она знала, что для него лучше. Это она-то, с ее напускным спокойствием, граничащим с маниакальностью, с ее вечными всепонимающими улыбочками.

Уж кому присуще спокойствие, так это Сюзи, несмотря на ее жизнерадостность и кипучую энергию. Он посмотрел на нее, непринужденно болтающую с Джошем Бергином, Крессидой, Оливером, и в сотый, а может быть, и в тысячный раз задался вопросом: неужели Алистер не понимает, как крупно ему повезло с женой? Она превратила этот, казалось бы, несчастливый брак в нечто прочное, спокойное и созидательное! За все эти годы он никогда не слышал, чтобы она на что-нибудь пожаловалась, хоть словом, хоть намеком обмолвилась, что несчастна. Семья была ее работой, ее карьерой, и она достигла на этом поприще огромного успеха.

И вот сейчас по какому-то странному стечению обстоятельств, из-за неожиданного поворота судьбы все могло рухнуть.

В этот теплый ранний вечер Сюзи подошла к нему в саду, где все собрались выпить перед ужином, и слегка взволнованным голосом сказала:

- Джеми, мне нужно с тобой поговорить.

А чуть позже, когда Мэгги ушла в дом, чтобы сделать последние приготовления к ужину, а Алистер в своей обычной изящной манере стал собирать бокалы и уносить их в дом, они с Сюзи прошли в розарий, где она с некоторой долей волнения и даже удивления сказала:

- Джеми, ты, возможно, не поверишь мне, но Руфус решил жениться.

И тогда он спросил:

- Ну так в чем же проблема?

А она ответила:

- Проблема в том, что он хочет жениться на Тилли Миллз. Я точно не знаю, но чувствую, что здесь что-то не так, как ты считаешь?

С этого момента его охватило беспокойство и даже страх. Он с трудом проглотил приготовленный Мэгги ужин и выпил больше, чем за все - сколько же прошло? - за все двадцать лет со дня рождения Тилли Миллз.

Больше всего его пугала вынужденная бездеятельность, его абсолютная неспособность предпринять что-либо. В другое время он, возможно, поговорил бы с Руфусом, осторожно расспросил бы его о жизни, о его планах на будущее, что позволило бы понять, как серьезны его намерения. Но сегодня, вечером, когда все собрались на свадьбу его дочери, когда у него так много других проблем и забот, пусть не таких острых, но не менее важных, ему ничего не оставалось делать, как молча сидеть и наблюдать, как Руфус, держась очаровательно, хотя и немного старомодно, присел к столу, с большим вниманием и любовью поговорил с матерью - все знали, как трогательно он привязан к ней, - поболтал с Джулией Бергин, с Мэгги и с француженкой Жанин Блеш, крестной матерью Крессиды, которая выглядела потрясающе для своих семидесяти лет.

Он знал, что должно пройти по крайней мере двадцать четыре часа, прежде чем ему удастся выяснить, что случилось, и это было невыносимо.

Со жгучей завистью он посмотрел на своего крестного отца, сладко спавшего в уголочке, - сэра Мерлина Рейда, известного путешественника, который и на девятом десятке продолжал заниматься изучением земель, теперь уже более исследованных, чем тогда, когда шестьдесят пять лет назад он начал путешествовать.