Саша убрала руку, чувствуя на руке жар в том месте, до которого он дотронулся.

— Если опустить технические подробности, — продолжал он, — то в настоящий момент я отправляюсь в командировку по Северной Африке. Точнее, не далее как послезавтра я вылетаю в Тунис, чтобы присмотреть место для строительства нашего нового завода.

Она едва не опрокинула кофе.

— Тунис?! Так ведь это у меня командировка в Тунис!

— Неужели? — сказал он.

В его голосе послышалось любопытство. Но отнюдь не чрезмерное. Настолько не чрезмерное, что не было необходимости охлаждать его радость по поводу счастливого совпадения. Скорее, наоборот. А с какой стати ему падать в обморок от удивления только потому, что кто-то, кого он только что повстречал, тоже летит в Тунис? К тому же он наполовину англичанин, а значит апатичен по натуре, и наполовину француз, а значит — рассудителен. Ничего общего с теми сумасшедшими американцами-телевизионщиками, составлявшими обычный круг ее общения. У этого человека, похоже, есть убеждения и мозги. Но вот чего ему явно не хватает — так это душевности и знания истории.

— Бывали когда-нибудь в тех краях? — светски поинтересовался он.

— Нет, никогда, — ответила она ему в тон.

— А как долго намерены пробыть?

— Около двух недель.

— В каком месте?

— Сиди Боу Сад.

— А! Я хорошо знаю это место. Это совсем рядом с нашей стройкой.

Она мужественно молчала с полминуты, чтобы удержаться от встречного вопроса.

— А где ваша стройка? — все-таки не выдержала она.

— В столице.

Внезапно ей захотелось узнать все-все: кому он принадлежит, кто укладывает его чемодан, кого он покидает, уезжая, кто любит его, кто не любит…

— Мы собираемся остановиться в отеле «Абу Нувас», — сказала она в надежде, что он поинтересуется, кого она подразумевает под словом «мы». — Слышали о таком?

— О, это один из лучших отелей и к тому же у самого моря. Надеюсь, вы любите рыбу?

— В море или за обеденным столом?

— И то, и другое, — засмеялся он.

— Обожаю. Особенно, под белым соусом, — ответила она. — Кстати, отель назван так в честь одного поэта, который родился в VIII веке, а умер в IX.

Она улыбнулась собственной исторической справке. В конце концов, не только познания в гидравлике могут потребоваться, чтобы играть в «Счастливый случай». С чего это ей вдруг пришло в голову? Ни в какие игры она сроду не играла. Вернее, уже не помнила о них с тех пор, как увлеклась театром.

— Вы здорово подкованы, — заметил он.

— Только потому, что зарабатываю этим на жизнь, — сказала она, все же надеясь, что он начнет задавать ей вопросы, обычные в такой ситуации. Но он молчал. Тогда она решила взять инициативу в свои руки, спросив:

— Разве вам неинтересно узнать, зачем я еду туда?

— Конечно, — кивнул он, скорее из вежливости, чем из любопытства. — Я надеялся, вы мне расскажете.

— Мы будем снимать материал для документального сериала.

— А о чем сериал? — спросил он как бы между прочим, наливая кофе ей и себе.

Для нее это было важнее, чем любовная сцена. Это касалось ее души, и здесь она выкладывалась до конца.

— Вы слышали о Тамире Карами?

Он поколебался.

— Он палестинец?

— Террорист или борец за свободу. В зависимости оттого, где именно пускать программу в эфир. — Саша немного помолчала, собираясь с мыслями, чтобы профессионально изложить исходные данные о предмете. — Это второй человек в ООП. Он также возглавляет собственную группировку под названием «Борцы за Родину». Вы должны были об этом слышать.

— Кажется, об этом много писали в газетах.

— В Тунисе мы собираемся встретиться с Карами и его семьей. Это будет специальный репортаж. Мы будет снимать жену, детей и его самого прямо дома.

— А это не опасно?

— Нет. Ему слишком нужна пресса, чтобы рисковать паблисити, которого он добивается.

— Тогда зачем давать ему паблисити?

Ее губы слегка дрогнули.

— На этом держится все телевидение.

— А кроме известности, что даст ему это интервью?

— Возможность экспортировать свою революцию в средства массовой информации.

— Понимаю… И что же, вы одобряете все это?

Сотни образов снова зароились у нее в голове.

— Зрители поймут, что он из себя представляет через минуту после того, как он откроет рот и начнет излагать свои идеи. Не думаю, что кто-то будет симпатизировать ему, даже если его доводы будут справедливы…

— А они справедливы?

— Мое мнение не требуется.

— А оно у вас есть?

— Чертовски трудно его не иметь, — сказала она и почувствовала ком в горле. Между ней и Гидеоном выросла стена, которую она сама же и возвела. — Неделю назад я бы сказала, что позиция палестинцев заявлена яснее ясного. Но после того тумана, которую успела напустить пресса с тех пор, в этом не так-то легко разобраться.

— Должно быть, любопытно встречаться с такими людьми, как Карами, — вежливо сказал Гидеон. Кажется, политика мало его интересовала. — Что до меня, то мне скорее хотелось бы узнать все эти закулисные дела, которые сопровождают выход программы в эфир и о которых не подозревают телезрители. Почему, например, для программы выбрали Карами, а не кого-нибудь другого.

Она почувствовала, что устала.

— Если бы вы смотрели телевизор и читали газеты, вы бы это знали.

— Ах да, конечно, — кивнул он. — Рим. Ужасная трагедия. Вы тогда и решили насчет интервью?

— Нет, решил мой босс. Кстати, он прилетает сегодня из Нью-Йорка.

— Понимаю, — снова кивнул он. Ни слова больше.

Между тем она заметила, что в углах его рта легли две глубокие морщины.

— Вам, наверное, приходится много путешествовать? — любезно поинтересовался он.

— Не очень. Раньше я только носилась по Нью-Йорку, охотясь за пожарами, наркотиками и прочей тягомотиной.

Однако он опять сменил тему.

— Вы думаете, Карами виновен в том взрыве?

Она покраснела.

— Что тут думать, если он уже взял на себя ответственность за диверсию.

— Но все-таки до чего впечатляющим был бы его подробный рассказ о том, как он все это организовал, как сделал бомбу, как провез ее в Рим, как подкладывал ее… — Тут Гидеон усмехнулся. — Вот видите, это во мне заговорил инженер-гидравлик. Я, наверное, вам здорово надоел?

Она была так погружена в свою работу, что с готовностью начала просвещать его насчет телевидения и террористов.

— Зрителю наплевать, как добывается материал. Его интересует только конечный результат. То, что уже обрело плоть и кровь. К несчастью, в этом суть телевидения. Чем круче шок, тем выше рейтинг.

— И вы им это даете?

— И я им это даю.

Однако голос ее был грустным.

— Выходит, я завтракал с известной персоной.

— Известной разве что в Нью-Йорке, Нью-Джерси и Коннектикуте, — скромно улыбнулась она. — Я работала на местной программе, и это значит, что меня не знают не только во Франции, но и в Техасе. — Она снова покраснела. — Теперь, думаю, будет иначе.

— Иначе?

— Я была в Риме, когда это случилось, — сказала она с глубоким вздохом.

— По заданию вашего телеканала? — спросил он, и лицо его потемнело.

— Задание я получила потом. Когда уже все кончилось. В том-то и дело, что я оказалась там совершенно случайно, когда произошел взрыв.

— Вы пострадали?

— Физически нет. — Ее голос задрожал. — Но то, что было, я не смогу забыть, пока жива. Это невозможно передать. Я никогда не успокоюсь.

Он не сделал ни одного движения, чтобы ободрить ее. Просто молча смотрел. Казалось, он весь ушел в себя, размышляя над ее словами.

— Повсюду лежали тела, — продолжала она. — Убитые, тяжело раненые. Некоторые искалеченные до того, что нельзя было их опознать. Те, кто остался жив, находились в тяжелом шоке… Самое ужасное, что о жертвах позабыли очень быстро, — говоря об этом, она нервно завертела в руках пепельницу. — Они воспринимались как что-то абстрактное, по крайней мере, телевидением. Затем все свелось к статистике. Все было предано забвению. Как будто жертвы существовали только в сообщениях средств массовой информации. Теперь о них вспомнят разве что в конце года в итоговом выпуске новостей.

Гидеон молчал.

— Поэтому, — говорила Саша, упрямо сощурившись, — мы должны сделать документальный фильм обо всех этих людях, которые вошли в офис авиакомпании живыми и невредимыми и которых выносили оттуда мертвыми и искалеченными. Никто не интересуется жизнью людей, пока не произойдет убийство. Все, что нужно зрителю, это кровь на экране. Потом он выключает телевизор и ложится спокойно спать. Какое ему дело до трупов. — Она закусила губу. — Я живу, как во сне, я все время думаю об этом. Трудно поверить, что виновники гуляют на свободе, а политики остаются с деньгами и нефтью и — при власти!

Гидеон все молчал, а Саша зашла слишком далеко, чтобы остановиться.

— Не могу забыть одного мальчика, — тихо сказала она. — Он был в числе жертв. — Она перевела дыхание. — Я увидела, он лежал там и еще был жив. Едва жив, но все-таки жив. А потом он умер. Позвал маму и умер… — Она покачала головой и ее глаза наполнились слезами. — Он был такой маленький. Его красная курточка порвана. Рядом лежала женщина, и в руке у нее был зажат клочок красной ткани.

Гидеон побледнел так сильно, что Саша испугалась.

— Вы в порядке?

— Да-да, все нормально, — проговорил он. — Вы очень живо рассказываете. Уже поздно, и мне пора на работу, — добавил он, подзывая официанта.

— Мне жаль, что я вас расстроила.

— Нет, не извиняйтесь. Это, действительно, ужасные вещи.

— Я вообще не понимаю, как люди могут пережить такое?! Родители, например. Разве можно примириться с такой потерей?

Он достал из кармана темные очки и надел их. Немного наклонившись к Саше, он коснулся кончиком пальца ее носа.

— Так вам никто не говорил, что вы замечательно кричите?

Она пожала плечами.

— Разве я кричала?

— Негромко, — сказал он, — но замечательно.

Приподняв очки, он отсчитал немного мелочи и оставил на столе. Потом сказал:

— Пойдемте? — и быстро поднялся.

Саша поднялась вслед за ним, чувствуя себя беспомощной и глупой.

— Где вы остановились? — спросил он в своей обычной отстраненной манере.

— В «Георге V», — ответила она, чувствуя себя мячом, из которого выпускают воздух.

Они молча прошли квартал и остановились на перекрестке, дожидаясь, пока переключится светофор. Он посмотрел на нее таким долгим взглядом, что она немного приободрилась. Однако, когда он заговорил, тон его был совершенно безучастным.

— Теперь, конечно, я никогда не забуду, какой отель в Тунисе назван в честь поэта.

— Поэта VIII века, — добавила она, чувствуя себя еловым поленом.

Светофор переключился, и они перешли на другую сторону улицы.

— Еще увидимся, Саша Белль, — вдруг сказал он и снова легонько коснулся пальцем кончика ее носа. Потом повернулся и стал сбегать по ступенькам в метро.


Ей следовало бы перестать болтать о Риме. Одно дело рассказывать об этом Маури, и совсем другое дело — совершенно незнакомому человеку, с которым только что познакомилась. Прямо скажем, не очень умно. Особенно если учесть, что эмоции лишили ее всякого самоконтроля. В общем, следовало бы ей поработать над собой.

Впрочем, что касается завтрака с незнакомцем, то тут уж ничего не исправишь. Позвонит ли он, не позвонит… Любит-не-любит- плюнет-поцелует. Так она шла, словно обрывая в мыслях лепестки ромашки. Не позвонит — как-нибудь переживем. Позвонит — удивимся такому сюрпризу. Есть в мире и другие привлекательные мужчины. И даже более красноречивые. Что могло так взволновать ее, когда она смотрела в его выразительные глаза? Что скрывалось за его нежным взглядом, не обычное ли легкомыслие? Во всяком случае, он не кто-нибудь, а инженер-гидравлик. Что, бишь, это такое? Почему бы ему не иметь своих взглядов? Что же, в конце концов, она ждала, что он сразу начнет откровенничать и выложит ей историю всей своей жизни? Одно ясно, она рада, что Маури будет здесь уже через пару дней. Ей нужна хорошая порция старых добрых еврейских терзаний. Она изголодалась по обществу мужчины, который хлебнул в жизни горя… Все это успело прокрутиться в ее голове, прежде чем она вошла в фойе отеля.

У портье ее дожидались два послания. Маури успел прибыть, пока она маялась дурью, и теперь сообщал, что проспит до полудня, а потом будет ждать ее при костюме на чашку кофе. Она уже собралась взять ключ, когда портье обратился к ней: