— Давай, — сказала она, принужденно улыбнувшись.

— Ты хочешь, чтобы я знал свое место?

— Терпеть не могу это выражение.

— Какое выражение?

— «Знать свое место».

Десятки мыслей зароились у него в голове. Найти предлог и исчезнуть? Забрать ее и вместе бежать? Куда угодно. Только чтобы там они понимали друг друга.

— Как бы там ни было, но интуиция меня обычно не подводит. Даже если цена слишком высока и все может плохо кончиться, я предпочитаю оставаться честным.

Господи, он сам слышал фальшь в своем голосе.

— И в чем состоит твое предложение? — спросила она.

— Ты можешь объяснить им, что чувствуешь себя не в своей тарелке, когда вокруг тебя ходят люди с оружием. Что, если бы они куда-нибудь убрали свое оружие на то время, пока ты находишься в доме? — Он посмотрел на нее. — Что ты об этом думаешь?

— Знаешь, Гидеон, — спокойно сказала она, — иногда ты бываешь очень странным. — Она на мгновение задумалась, а потом выпалила то, что сама еще не успела хорошенько осознать. — Кто ты на самом деле, Гидеон?

Он не отвечал. Просто смотрел на нее и видел, как серьезна она и как далеко может пойти в своих догадках. Когда она, наконец, заговорила, он попытался ничем не выдать своего облегчения.

— Если я действительно попрошу их об этом, а потом с ним что-нибудь случится, то мне останется лишь удивляться, что ты не имел к этому никакого отношения. — Она поцеловала его в щеку. — Оставим это до следующего раза. Так будет лучше.

— Тебе виднее, — быстро сказал он, беспокоясь, что и так зашел слишком далеко.

Она продолжала чистить яблоко. Причем так методично и аккуратно, что только одна полоска кожуры свешивалась у нее с ножа.

— Я опаздываю, — вдруг сказала она.

— Отпустить официанта?

— Да. А до того, как я должна буду вернуться на съемку, мы можем немного прокатиться.

Кто бы он ни был, она действительно не хотела терять его.

Пистолет под подушкой у Жозетты Карами оставался для него по-прежнему нерешенной проблемой. Зато, как ему показалось, Саша снова смотрела на него с симпатией. Дерьмовая работа, мысленно бичевал он себя. Но другого выбора у него не было.


Держась за руки, они спустились по ступенькам, обогнули запруженную народом площадку, направились к станции и, наконец, подошли к автомобилю. Прежде чем открыть дверь, Гидеон привлек Сашу к себе.

— Все это так ново для меня, — мягко сказал он. — Мне очень жаль, если я вмешался в твои дела. Мне кажется, я был невыносим.

Она кивнула, однако не сопротивлялась, когда он взял ее за подбородок и поцеловал в губы.

В машине она положила голову ему на плечо, и они ехали молча. Мимо проносились пригородные кварталы Туниса, пляжи, мемориал, сооруженный в честь французских добровольцев, погибших во второй мировой войне. Она оживилась, только когда дорога запетляла в солончаках, и взгляду открылись обширные песчаные пространства Рауод Бич. Гидеон объяснил, что эти места весьма популярны среди туристов — в основном, немцев и, главным образом, нудистов. Подогнав автомобиль к берегу, он поставил машину между несколькими экскурсионными автобусами и расположившимися на песке компаниями. Он заметил, что она отодвинулась от него к противоположной дверце.

— Мне позволено будет высказаться? — поинтересовался он церемонно.

— Мне это может не понравиться? — спросила она.

— Возможно.

— Тогда лучше бы ты сказал мне это раньше. До того, как я уверилась в твоем совершенстве.

— Я бы никогда не разрешил тебе загорать нагишом.

— Мне требуется твое разрешение? С каких пор?

Он подвинулся к ней поближе.

— Это была бы еще одна вариация на тему «Андромаха и лев». — Он обнял ее, и она прижалась спиной к его груди. — А я все-таки спас тебя в Тюильри.

— От чего ты меня спас?

— Как знать, какой еще негодяй мог бы оказаться рядом и подобрать тебя.

— Думаю, что я могу влипнуть и в худшую историю, — сказала она, подумав о том, что и в самом деле может. Она покрепче прижалась к нему. — А может быть, и нет… — договорила она с улыбкой.

Он обнял ее покрепче, и его губы коснулись ее уха.

— Послушай, Саша, — прошептал он, — ты просто доверься мне. — Он поцеловал ее. — Доверься во всем.

Он повернул ее к себе и нашел ее губы. Он почувствовал ответный поцелуй и снова раскаялся во всем, что сделал, и отстранился от нее. Заглянув в ее глаза, он прочел в ее взгляде что-то неопределенное, едва наметившееся — подобие сомнения, которого прежде там не было.

— Я отвезу тебя на виллу.

— Мне нужно заскочить в отель, чтобы забрать кое-какие бумаги, — сказала она.

Ее голос был все еще слаб после поцелуя.

— Гидеон… — начала она, но прервала себя.

Он уже завел машину.

— Что?

— Давай попытаемся внести ясность в наши отношения.

— Чуть позже, — пообещал он, выводя автомобиль на дорогу по направлению к пространствам, напоминающим лунный пейзаж.

— И тогда, наконец, прекратятся эти хождения вокруг да около, — сказала она.

— Обязательно прекратятся, — пообещал он.

23

Вся семья Карами, за исключением старшего сына Фахда, собралась в гостинной виллы, чтобы сняться во втором, заключительном эпизоде интервью.

Если в первом эпизоде главенствовала Жозетта, то в финальном эпизоде планировалось выступление Карами. Одетый в палестинскую военную форму, он держал на коленях младшего сына. Малыш, который заменил убитого первенца, — объяснил он перед камерой. Того самого, который был убит много лет назад в самом начале их борьбы.

Рядом с Тамиром сидела Жозетта. Ее рука покоилась у него на бедре. Сегодня она была одета в черное. Это знак скорби по всем погибшим во время Интифады, сказала она. Около нее сидела Камила, девочка-подросток, похожая на свою мать. Но еще больше похожая на свою французскую бабушку.

— Следует ли миру ожидать новых террористических акций, во время которых снова будут погибать невинные люди? — начала Саша.

Тамир признал, что происходящее прискорбно, однако заявил, что его не волнует, если кто-то осуждает его методы.

— А вам известно, — сказал он, — в каком безвыходном положении находился палестинский народ, когда не имел собственной военной организации? Следует также помнить, что тот, кто берется нас осуждать, не подвергался годами унижению.

— Но вы не производите впечатление униженного человека. Напротив, у вас есть все, о чем можно желать. Семья, которая вас любит. Прекрасные условия жизни. — Она сделала пузу. — И работа.

Несколько секунд в комнате стояла мертвая тишина. Карами всем своим видом показывал, что игнорирует эти ее слова.

— То, что произошло, будет происходить впредь, — продолжал он. — До тех пор, пока не будет найдено решение. Может быть, я не доживу до этого. Доживут мои дети. Мы все стоим перед лицом неизбежности.

Мне не следует снова заводить речь о ребенке, убитом в Риме, — саму себя предупредила Саша. Телезрители уже знают об этом из первого эпизода. Нужно молчать, нужно прикусить язык и дать ему выговориться.

Внезапно в беседу вмешалась Жозетта.

— Прошлой ночью мужу приснился сон. Это был часто повторяющийся сон. Солдаты гнались за ним по улицам Рамла…

— Я бежал, — продолжал вслед за женой Тамир, — чтобы разыскать жену и детей. Во сне я понимал, что буду в безопасности только когда найду их.

— И вы нашли их? — спросила Саша с долей иронии в голосе.

Тамир крепко сжал руку жены.

— Нет, — сказал он. — Известно, что сон это плод собственного воображения. Во сне нельзя умереть. Если только это не будет настоящая смерть.

Саша уже научилась оставлять без внимания эти многозначительные и туманные метафоры.

— Если вашего мужа убьют, — обратилась она к Жозетте, — продолжите ли вы его дело?

Жозетта вздохнула и повернулась, чтобы пересадить малыша к себе на колени. Потом она наклонилась к дочери и поправила ей челку. Художественные подробности. Саша не могла объяснить почему, но вся эта сцена напомнила ей цыганские семейства на парижских тротуарах. Взрослые оставляли ребятишек на лоскутных одеялах, и те, грязные, босоногие, сидели на корточках с банками для сбора подаяния между ног.

— Если моего мужа убьют, у меня не останется ничего, кроме борьбы и, конечно, моих детей.

Когда Саша обратилась к дочери, ее голос сделался не таким напряженным и лицо просветлело.

— Что ты чувствуешь, когда слышишь, как родители разговаривают о своей преданности идее, которая может стоить им жизни?

— Я чувствую то же, что и мой старший брат, — без запинки ответила Камила Карами.

— А именно?

— Гордость, — ответила девочка.

— А где твой старший брат? — поинтересовалась Саша.

— Он учится в Англии.

— А почему там?

— Чтобы получить хорошее образование.

Она посмотрела на мать, которая продолжила за нее.

— Мечта нашего сына — поступить в университет на оккупированных территориях. Но, конечно…

— Ему этого не разрешат, — закончил фразу Тамир.

— Из-за вас? — подсказала Саша.

— Да, потому что он мой сын, а я служу делу освобождения нашей родины. Поэтому нас преследуют израильтяне.

Все-таки израильтяне, а не евреи. Это звучит не так грубо. Она догадывалась, что Карами понимал это. И потому сказал именно так, для телекамеры.

— Если не наши дети, то дети наших детей смогут жить там и учиться в школе, — добавила Жозетта.

Совершенно неожиданно для себя и для супругов Карами, Саша решила спросить о том, о чем они вообще не упоминали в интервью и что никак не вязалось с только что сказанным.

— В нашей прошлой беседе, — начала она, взглянув на Карами, — вы сказали, что если бы преуспели в вашей борьбе и освободили свою Родину, то вам было бы совсем необязательно там жить. Не могли бы вы объяснить почему?

В глазах Карами промелькнуло раздражение, однако он справился с собой.

— Я имел в виду то, что мы, палестинский народ, благотворно питаемся культурой другого народа, среди которого мы растворены. Точно так же, как и наши братья-евреи, процветающие в диаспоре. Я имел в виду, что должен находиться здесь, чтобы заложить основу нашего правительства. Однако, когда мы добьемся своей цели, я, конечно, перееду на Родину. Сегодня об этом мы можем только мечтать.

Саша представила себе, какой горячий прием у телезрителей обеспечен Карами после этих слов «наши братья-евреи». Ну что же, теперь можно предоставить ему последнее слово. Люди увидят, что скрывается за всем его краснобайством.

— Сколько вам было лет, когда вы встретились со своим мужем? — спросила она Жозетту.

— Двадцать.

— Вы тогда имели какое-нибудь представление о палестинской идее?

Жозетта явно чувствовала себя неуютно.

— Нет.

— Вы узнали о ней от мужа?

Перед Жозеттой встал выбор: все или ничего. И она выбрала первое.

— Она научил меня жизни. — Она посмотрела на мужа. — Ради него я была готова на все.

Как трогательно, подумала Саша.

— Ну а вы, — обратилась она к Карами, — вы чувствовали то же самое?

— С самого начала нас связывали крепкие узы.

— А когда именно вы почувствовали эту связь? — поинтересовалась Саша.

— Когда мы встретились, я сразу поняла, что наши жизни должны слиться в одну, — поспешно ответила Жозетта.

Саша поощрительно закивала, когда та принялась расписывать свое воодушевление от приобщения к библейской битве. Именно так она восприняла эту романтическую революцию, которая вырвала ее из обывательской трясины Парижа.

— Моя жена — моя помощница. Я доверяю ей больше, чем кому бы то ни было.

— Мы живем одной и той же идеей. Мы понимаем друг друга с полувзгляда. Наши сердца бьются в унисон, — сказала Жозетта.

— И страдают от одного и того же, — прибавил Карами.

— Вы когда-нибудь боялись? — спросила Саша обоих.

Умиление мгновенно исчезло. Вместо него — твердый ответ человека, убежденного в правоте дела, за которое он борется.

— Мы не выбирали нашу судьбу. Мы только стараемся выполнить свое предназначение, — ответил Карами.

Следующей должна быть девочка, решила Саша. Ребенок, живущий с такими целеустремленными бойцами-родителями. Может ли она представить себе жизнь в доме, где не бряцают оружием, где телефонный номер, замки на дверях и охранники не меняются каждый месяц? Думала ли она о том, что ее жизнь могла бы быть совершенно другой, если бы после очередной террористической акции портрет ее отца не мелькал на телевизионных экранах и на первых полосах газет?