Жена анонима

Дворецкий объявил, что увольняется. Йен предложил Халлу прибавку к жалованью, если он избавится от грызуна, воцарившегося в Розовой комнате. Халл сказал, что он лучше уйдет; граф может сам искоренить этого смущающего его хищника. Дворецкий должен остаться. Мона должна уйти.

Да, эта крыса слишком велика – не поместится в крысоловку. Йен налил себе бокал портвейна. Да и сам он слишком велик – в бокале не утонет. О, черт, эта сучка не уйдет без скандала! Он выпил второй бокал и удивился, что в свое время находил эту легкодоступную брюнетку привлекательной…

Ведь не перезрелые же выпуклости и не отвислые груди, не толстые лодыжки и не тонкие выщипанные брови привлекли Йена. Мона не удивилась, увидев его. Йен подождал, пока, по его подсчетам, Афина не окажется у ложа своего брата, а Халл не уберет бутылку портвейна. Тогда он тихо постучал в дверь ее спальни. Дверь открыла сама Мона, одетая в почти прозрачную ночную рубашку. Она вызвала у Йена столько же интереса, сколько обои на стенах, и могла бы сойти за часть меблировки этой Розовой спальни. Точнее, после изящных форм Афины баронесса напомнила ему оттоманку.

– Какого черта вы здесь делаете? – спросил он в качестве приветствия.

– Как же, жду вас, мой милый. Я знала, что вы придете, как только эта девочка ляжет спать. – Она протянула к нему свои пухлые руки. Он сунул в ее руки халат, лежавший на краю кровати.

– Эта девочка – молодая леди, как вам хорошо известно, а не ребенок.

Леди Пейдж накинула халат на плечи, села у туалетного столика и принялась вынимать шпильки из волос, глядя на свое отражение в зеркале.

– Тем больше оснований для моего пребывания здесь.

– Тем меньше оснований для вашего пребывания здесь. Какого черта вы явились сюда, хотел бы я знать? Вы же знаете, что наша связь кончилась. Вы сами выбрали этот экстравагантный бриллиантовый браслет, – он указал на ее руку, – в качестве прощального подарка.

– Ах, но мне показалось, что вы скучаете без меня, как я скучаю без вас, мой милый. Вы могли и передумать.

Он и передумал – многое передумал за это время, например каким дураком оказался.

– Если бы я изменил свое решение, я пришел бы к вам. Вы знаете, что я никогда не приглашал вас в свой дом, даже когда мы были… друзьями. – Друзьями они не были никогда, были не более чем знакомыми. Честно говоря, Йен не мог припомнить ни одного весомого разговора с этой отнюдь не невесомой женщиной.

– Подумаешь. Какая-то глупая мужская щепетильность. Он ничего не сказал.

– Ну что ж, говоря откровенно, мне просто некуда было больше деваться. Я не могла оставаться в Пейдж-Хаусе, потому что все слуги ушли. Изменники и трусы.

– Когда им в последний раз платили жалованье? – спросил Йен.

– Это дело Реджинальда. – Она пожала плечами, отчего халат соскользнул на пол, явив ему то, что она, очевидно, считала соблазнительным зрелищем, – обнаженные плечи. Потом она переменила позу, чтобы он не мог не увидеть ее соски сквозь тонкую ткань. С Йена было достаточно. Он отвернулся. Нет, так его взгляд падал на кровать. Он подошел к открытому окну, выглянул в сад. Темные дорожки освещал один-единственный фонарь, висевший на задних воротах.

– Но почему вы приехали сюда?

– Потому что вы вынудили Реджинальда уехать из Лондона. Поэтому ответственность за меня лежит на вас.

– Я вовсе так не думаю. Если бы я дал вам обещание или поклялся в вечной любви или в какой-либо подобной чепухе, тогда другое дело. Но между нами не было таких отношений. И все отношения между нами кончились еще до того, как ваш муж бросил мне вызов. Так что я не намерен рвать на себе волосы. – Она как раз расчесывала свои волосы, которые были далеко не такими блестящими, как у мисс Ренслоу, и ее расческа зацепилась за клок спутанных волос. – Вы сказали мне, что Пейджа никогда не интересовало, чем вы занимаетесь.

Она нахмурилась. Она очень долго обходилась без помощи горничной.

– Он и не интересовался до тех пор, пока я не сказала ему, какой вы замечательный любовник.

– Проклятие! Вы так сказали мужу? Неудивительно, что он не взял вас с собой, когда бежал от своих кредиторов.

Она встала и положила руки ему на плечи.

– Но ведь это правда.

Йен отодвинулся. Еще шаг – и он выпадет из окна. Мона снова принялась расчесывать волосы.

– Он плохо обеспечивал меня. Не платил по счетам моей портнихе и поставщику вина. Он мог бы, по крайней мере, постараться вызвать у меня хоть какое-то волнение, так я ему и сказала.

Что-что, а волнение Пейдж вызвал – у всех у них. А Мона продолжала:

– И потом, вы моложе и красивее, и карманы у вас поглубже. Конечно, он возненавидел вас.

– Вы были его женой. И вы ею и остаетесь, – напомнил он.

– Ах, я же не прошу вас помочь мне получить развод, чтобы мы могли пожениться.

Йен с трудом удержался, от слов, готовых сорваться с языка, – насчет того, что гусь свинье не товарищ.

– Единственное, что мне нужно, – это место, где я могла бы пожить некоторое время, не боясь, что появится бейлиф. Вы же знаете, в конце концов, Реджи пришлет за мной. Он действительно любит меня.

Йену было приятно узнать, что есть на свете дураки еще большие, чем он.

– Но здесь вы не можете оставаться.

– Из-за этой девчонки Ренслоу?

– Потому что я не хочу.

– Разумеется, хотите, милый. – И она выпятила грудь. Йен закрыл окно, чтобы она не простудилась.

– Нет, не хочу. И кроме того, я не хочу, чтобы вы находились рядом с мисс Ренслоу.

– Не понимаю почему. Ее репутацию нельзя испортить еще больше. Что же до всех этих ваших щепетильных соображений, это ведь не в моем доме живет барышня, достигшая брачного возраста.

– Возможно. Даже если ее репутацию спасти нельзя, ее нравственность уберечь можно. Вы, сударыня, неподходящее общество для любой леди. Вы неподходящее общество даже для комнатной собачки или фонарщика. И я не желаю видеть вас в моем доме.

Вот тут-то и пригодились атлетические способности Йена. Он приседал и увертывался от летевших в него предметов, которые не мог поймать. В него ничего не попало, и только одна бесценная статуэтка из розового жадеита ударилась о стену. Он подобрал щетки для волос и сунул их в еще не распакованный сундук Моны.

Когда Мона поняла, что ей не удастся воздействовать на него метательными снарядами, она прибегла к слезам.

– У меня нет денег в банке, и мне некуда идти, – заплакала она.

– Ни то ни другое меня не касается.

– Я старею и дурнею. Я никому не нужна.

К тому же она еще и толстеет, подумал он, но ему слишком нравились еще не разбитые жадеитовые статуэтки, и он промолчал.

Когда он не высказал немедленного несогласия с ее словами, которыми она хотела вызвать у него жалость, она вскрикнула:

– Значит, вы считаете меня старой и некрасивой?

На этот раз Йен не успел уклониться. Ее кулак угодил ему прямо в ухо. По крайней мере, ему не придется какое-то время слышать ее вопли. Увы, когда звон в ушах прекратился, оказалось, что она все еще шлет проклятия по адресу негодяев, которые используют женщин, а потом их бросают.

– Если вы выгоните меня, я расскажу всем, какой вы бессердечный.

Йен потер ухо и хмыкнул, совсем как Уигги, выражая свое равнодушное презрение.

– И какой вы скупой.

Йен поднял брови. Оба они знали, что этому никто не поверит, особенно когда на руке у нее надет тяжелый браслет с бриллиантами.

– И вы держите здесь мисс Ренслоу, спрятав ее от всех глаз, так что никто не может ее видеть.

Он насторожился.

– Об этой молодой леди мы говорить не будем, с вашего разрешения.

– А ее брат, он ведь никому не рассказывает, как получилось, что его ранили.

– Эта тема вообще не подлежит обсуждению.

– Или в чем обвиняют Пейджа.

– Вы можете переночевать здесь, но утром вы уедете, не поговорив с мисс Ренслоу.

– Как, я не могу поговорить о дуэли с вашим цыпленочком? Или вы хотите сказать, что она ничего не знает? – Мона издала не приличествующий леди звук. – Только тот, у кого вместо головы кочан капусты, поверит в эту напыщенную болтовню о состязании в джентльменском искусстве. Кто-то, кто временно оказался без дома и без денет, Обязан рассказать ей правду.

– Прекрасно, я оплачу ваш счет в гостинице.

Мона пошла с козыря – ведь она почти выиграла.

– Неужели вы боитесь, что эта маленькая простушка перестанет думать, что вы создали луну и звезды?

– Не понимаю, о чем вы говорите.

Она снова фыркнула:

– Да бросьте, милый мой. Я не вчера родилась на свет. Ваша маленькая девственница думает, что вы способны шествовать по водам. Мне было бы очень неприятно лишить ее этих иллюзий.

И он отдал ей ключи от своего дома, в Кенсингтоне. В гостиницу придется переехать ему самому.

– Но это не навсегда, не забывайте. У нас была связь, а не сделка, и связь эта кончилась. Я не беру вас на содержание, не оплачиваю ваши счета, не даю вам денег на жизнь. Я не стану показываться где-либо вместе с вами. Честно говоря, я вообще не желаю вас видеть, в особенности я не желаю видеть вас рядом с мисс Ренслоу. Это ясно?

Она поцеловала его в щеку, рядом с тем местом, где под ухом все еще оставалось красное пятно от ее кулака.

– Превосходно, милый.

Она обняла его в знак благодарности.

Йен был не настолько груб, чтобы оттолкнуть ее. Он слегка погладил ее по спине, посмотрел в окно через ее плечо и встретился глазами с мисс Ренслоу.

Нужно было выпрыгнуть из окна – тогда, когда у него была такая возможность.

Какое счастье, что сердце Афины не отдано безвозвратно лорду Мардену! Иначе она могла бы расстроиться. Но она не расстроилась – ничуть. Она смахнула с лица каплю ночного тумана и вошла в дом. Она отвела Рому наверх, в комнату Троя, и проверила, спит ли он. Она сняла накидку и разгладила платье, после чего спустилась вниз и сказала Халлу, что подождет ухода графа в холле. Дворецкий бросил взгляд на ее воинственную позу со скрещенными на груди руками, на ее сверкающие бирюзовые глаза и поспешно сослался на дело, которое ждет его в винном погребе.

Лорд Марден сказал, что не будет ночевать дома, чтобы заткнуть рот сплетникам. Она даст ему десять минут, не более, чтобы спуститься по мраморной лестнице. Если он за это время не уедет в гостиницу, не уйдет из комнаты этой женщины, она начнет собирать свои вещи. Она не намерена оставаться под одной крышей с похотливым повесой и его пышнотелой любовницей. Она не может этого сделать, зная, что они лежат в красивой Розовой спальне, что их тела сплелись, словно побеги вьющихся роз на трельяже. Представив себе это зрелище, Афина залилась румянцем… и ощетинилась, словно рассерженный еж.

Они взрослые, но это не имеет значения. Это не ее дело, но это не имеет значения.

Этот дом принадлежит лорду Мардену, и он имеет полное право вести себя здесь так, как ему заблагорассудится, но это не имеет значения.

Да, он сказал ей, что она может считать Мэддокс-Хаус своим домом. Но ведь ни одна леди не станет мириться с такими вещами в своем доме. Невестка Афины уволила лакея и горничную только за то, что их застали, когда они держались за руки. Граф держал леди Пейдж не за руку, а за другое место.

Это может оказать дурное влияние на ее брата. Именно так она и скажет – Трой слишком молод, чтобы жить в атмосфере распущенности. Он восхищается графом и может подумать, что столь разнузданное поведение прилично для джентльмена, что в нем есть даже некое удальство.

Но такое поведение неприлично. Афина понимала, что холостяки – а зачастую и женатые мужчины – имеют любовниц, но ведь они не держат их в собственных домах, и, уж конечно, не тогда, когда у них в доме живут благовоспитанные гости. Сквайра Дейтона обвинили в том, что он заигрывает со своей экономкой, и разразился настоящий скандал. Все соседи отказались принимать его приглашения.

Кроме того, у леди Пейдж есть муж! Афина не могла решить, лучше ли незамужняя любовница, чем замужняя, хотя женатый мужчина, изменяющий жене, вызывает гораздо больше презрения, чем холостяк. Хотя леди Пейдж могла и солгать насчет своего уехавшего супруга, как солгала она, что дружит с сестрой графа.

Не важно. Либо леди Пейдж, либо Афина должна уехать. Афина не знала, кого из них предпочтет лорд Марден: темноволосую соблазнительную красавицу или ее – слишком худенькую и причиняющую столько беспокойства. Афина могла бы отправиться к дяде, надеясь, что Троя можно будет перевезти туда утром. Ей совсем не улыбалось жить там одной в обществе Макелмора, но это все же лучше, чем общество, в котором она оказалась здесь, в Мэддокс-Хаусе.

Да, так она и сделает – уедет отсюда сегодня же. Забудет свое дурацкое увлечение. Оно было и прошло, его больше не существует. И все тут.