Ольга Горовая - Дурман

— А отец? — Таня прижалась к нему сильнее.

Казак хмыкнул еще саркастичней.

— Мы с этим типом никогда знакомы не были. Сомневаюсь, что и мать знала, от кого залетела, — прикусил мочку ее уха.

Таня протяжно, судорожно втянула в себя воздух и наклонила голову, опустив ему на плечо. И продолжала обнимать. Она — его. Крепко.

— А я тоже отца не помню, — вдруг сказала Таня. — Хотя мне пять лет было, когда он погиб. Но я почти ничего не помню. Так, какие-то смутные картинки, запахи, ощущения, вперемешку с рассказами мамы уже, с образами с фото.

Он даже вздрогнул. Как у нее так выходило?

Парой слов, одним касанием, жестом — возвращать его в реальность и всю муть из души — осаждать на дно. Туда, где ей и место. Хорошо так…

— В аварии? — уточнил Казак, с радостью переключившись на ее прошлое. От своего и так выворачивало. Может, из-за этого его Зажигалочка к машинам равнодушна?

— Почему? — удивилась Таня. Слабо улыбнулась, повернув голову так, чтобы на него посмотреть. — Нет, при исполнении. Он служил в органах. Капитаном был, по рассказам матери. На каком-то задержании, что-то пошло не так. Его убили. Мать нас с братом сама долго тянула. Хоть, конечно, и трудно было. Правда, сейчас я это больше понимаю, чем тогда.

Охренеть.

Он немного отодвинулся и посмотрел на свою Зажигалочку. Вот это прикол.

Опять хотелось рассмеяться. Нет, заржать. “Сюрпрайз!”, как орут все эти иностранцы в кино своих. Танюшка его — дочь мента, оказывается. Не то, чтобы его это напрягло. И близко нет. У них сейчас все, что на виду — легально до жути. А иное… оно или в прошлом, или так “замазано”, что никто не прикапается и не докажет.

В общем, весело. Но какая разница, по факту?

— А мать твоя, кем по жизни была? — поинтересовался он, гадая, не ждет ли его еще какой сюрприз? Вдруг, прокурор, к примеру?

А че?

— Бухгалтером. Сначала просто, потом — до главного повысили. У нас, на абразивном комбинате, — опять устроившись на его плече щекой, спокойно ответила Таня.

Похоже, не замечая или не придавая значения тому, как его это все веселит.

— А потом уже, позже гораздо. Мне лет тринадцать было. Она с отчимом познакомилась. Брат в неприятности влез сильные, не в ту среду попал, — Таня вздохнула. Помолчала. Качнула головой, задев своим носом его шею. — И мама пыталась на это как-то повлиять. Ей Михаила кто-то из старых знакомых посоветовал, еще из милиции. Говорили, что он может такие вопросы решить и помочь вытащить Женьку, брата моего. Вот мама и нашла его…

— И что? — даже заинтересовавшись уже историей ее семьи, Виталий вздернул бровь. — Сразу поняли, что судьба? — он улыбнулся, так и продолжая ее крепко держать. — Помог отчим?

— Помог… — Таня как-то странно улыбнулась. — Только отчимом он не тогда стал. Он, вообще, женат был на тот момент, если откровенно. И мама не думала ничего такого. И он, вроде. Помог с Женькой… Только, даже я видела, как их тянуло друг к другу, и как он к нам без всякого повода приезжал. Просто на кухне сидел, пытался на ходу тот самый повод придумать. А мама ему чай делала и тоже сидела, делала вид, что верит… Сложно это было тогда. Не могли они разойтись, хоть и пытались поначалу просто общаться… Я злилась страшно, знаешь?

Таня снова посмотрела ему в глаза. Протянула руку и провела пальцами по бровям Казака, по его носу. Он дернулся, поймав эти пальцы губами. Сжал легко. Таня улыбнулась. Сладко так. Только ему.

— Переходной период начинался, казалось, что все лучше всех знаю. Осуждала их, считала, что мать об отце должна помнить и ему хранить верность, — Таня даже с какой-то неловкостью пожала плечами, не забирая свои пальцы от его губ. — Хоть и видела, как трясет обоих, а они старались, держались. Даже не касались друг друга, говорили просто… Знаешь, возможно, мне так и боязно, сомнительно, потому — что я только сейчас, когда тебя встретила, поняла, как это — когда не можешь отлепиться от человека. И помню, как они маялись, сколько намучились. Страшно…

Таня скривилась, прикрыла глаза, будто и ей не очень нравилось о своем прошлом вспоминать, о том периоде. Виталя не торопил. Ему просто в кайф было, что она от его откровений — не шуганула в кусты, а свою жизнь перед ним выворачивать стала. Не отвернулась, не побрезговала…

А ее смущение о своих бзиках в том возрасте — как сладкая вата на языке. И тепло слушать.

— Мать Михаила прогоняла сначала, к жене отправляла, а он возвращался. Это так тяжело было. Я — малолетка еще, а и мне смотреть тяжко на все это казалось. А потом мать сдалась… только ж, не официально. Любовницей стала. И Михаил психовал постоянно, что живет на две семьи. Мать плакала, когда его не было… Он хороший, знаешь, такой — честный, прямой. Сразу пошел к жене, сказал, что другую встретил. Но она ему развод не давала еще три года, угрожала, что не даст с детьми общаться. Куча требований было… У меня две сестры сводных, мы, правда, не общаемся, — как-то неловко призналась Таня, будто стеснялась, что такая, что не нашла общий язык с этими “сестрами”. — В общем, все друг другу мотали нервы. Ну и я свою долю в это семейной развлечение внесла, не без того. А потом перебесилась, поумнела, перестала на себя “одеяло” тянуть. Да и кроме меня — хватало всем проблем. Женька снова… — Она вздохнула. Помолчала опять, так и не окончив. — И они, наконец-то, расписались.

Таня замолчала. Он тоже не говорил. Вопросов сейчас пока не было. Хотелось, чтобы она так и сидела. А он ее держал.

Все. Нирвана, как она ночью и сказала.

Так и просидели минут пять, наверное. А потом Таня вдруг подняла голову:

— Виталь, — слишком уж серьезно и собрано позвала она.

Казак кивнул головой, не понимая, почему Зажигалочка напряглась в его руках.

— У тебя много женщин было? — с некоторым сомнением, но решительно, вдруг спросила она.

Он не отвернулся. И юлить — не видел смысла. Начистоту ж, типа, говорили сейчас.

— Много… Девок.

Таня еще больше выпрямилась, но не встала, не высвободилась из его рук. Просто ровно села, обхватив его ногами со спины.

— Блин. — Таня выдохнула через нос. — Я не маленькая. И вижу, как на тебя смотрят. И понимаю, что до меня… А все равно, неприятно так. Я ревнивая, оказывается. Никогда бы не подумала…

Она хмыкнула и перевела глаза ему за спину.

Казак молчал, взвешивая, стоит ли что-то говорить или лучше подождать?

А Таня опять ему в глаза глянула.

— Виталь, я ж говорила, что сложная, когда ты знакомиться пытался. И честная, — она не отводила взгляд, говоря это все. — И у меня достаточно самоуважения. Мне не нужен рядом тот, кто изменять будет. Так что, может, еще подумаешь со своим предложением о переезде? Оно тебе надо? — Таня пытливо наклонила голову к плечу.

А его порвало просто изнутри. И на лицо дурная улыбка лезла.

Может он и не ловил кайф от переговоров и словесных стратегий, как Димка, но научился их вести. И понимать то, что и сам собеседник еще не до конца о себе понял. Таня почти сдалась! Последние отговорки сейчас искала.

Дернул ее на себя, заставив прижаться всем телом. Ухмыльнулся все-таки:

— Танечка, свет мой ясный, я за свои слова — отвечаю. — Снова принялся ртом на ее шею нападать, на щеки. — И если сказал, что тебя не отпущу — шутки тут, ни грамма. Я с поезда того, просто, не вижу никого, меня трясет, когда тебя на работу отвожу. Я в тебя, как на трассе, на максимальной скорости въехал… И в лепешку.

Таня, которую лихорадить начало, он чувствовал ладонями, скользящими по ее спине, поймала его голову руками, сжала щеки, заставив оторваться от ее кожи. И посмотрела на него каким-то бесшабашным взглядом:

— Это меня трясет, Виталь, — выдохнула ему в рот, но не коснулась губ, которыми он пытался жадно прижаться к ее рту. — Знаешь, как меня бесят все эти девки, глазеющие на тебя? Никогда такого не испытывала, но просто хочется заорать им — “мое”. Поставила бы на тебе свою печать. Везде, где дотянулась бы. На лбу, чтоб видели! И засосы…

Она это с напором шептала, хоть и делала вид, что улыбается. Старалась.

А он уже не улыбался — смеялся, узнавая самого себя в каждом ее слове. Е-мое! Вот уж, точно, половинки!

И горел, вспыхнув с полуоборота. Закинул руку, ухватил свою футболку, рывком стащил через голову.

— Ставь, — ухмыльнулся ей, ощущая, как нарастает между ними жар. — Где хочешь и что хочешь. Хоть набей татуировку, хоть ножом свое имя вырезай — мне по фигу. Уже и так впаялась в кость…

Таня несколько секунд смотрела на него широко раскрытыми глазами. Он пялился в ее черные, расширившиеся от удивления зрачки. Прижала ладони к его коже на груди. Над сердцем прямо. А потом как-то обмякла и толкнула его, навалилась всем телом, заставив Казака откинуться на теплый ровный камень голой спиной. А ему по боку было. Не врал — хоть резать его могла, коли приспичит.

Таня за ним потянулась. Наклонилась, нависла сверху. Рывком прижалась к губам. Почти укусила. Оторвалась, не дав ему перехватить поцелуй. Резко вдохнула. И, уперев руки в его плечи, замерла. Ее волосы, которые он с утра не позволил собрать, окружили их обоих, сквозь них солнце пробивалось, делая все — каким-то нереально шикарным, почти на ощупь сладким. Как шоколад. А Таня заломила бровь, улыбнулась, намеренно прикусывая губу:

— Где твое шампанское, Виталь? Особое? — чуть наклонилась и лизнула его щеку. Подула, заставив его рассмеяться от такого прямого и открытого своего подхода. — Или ты мой переезд праздновать не собираешься?

— Собираюсь, — улыбаясь, как ненормальный, ухватив ее за талию, он перекатился, аккуратно уложив Таню на свою руку.

Придавил бедрами ее ноги, чтоб не ерзала.

В голове фейерверк и грудь распирает. И жар такой… Не жажда даже, и не тела хочется — всю Таню. С этим смехом, мягким каштаново-шоколадным отсветом волос в солнечных пятнах на полу. С кожей, которая под его руками всегда покрывалась пупырышками и становилась горячей. И плавилась, как та самая шоколадка. С губами, дразнящими его улыбками. Всю! Проглотить ее, что ли? Не унять эту жажду по ней иначе, казалось. Сам навис над Таней, пока только глазами “пожирая”.

— Ща как отпразднуем, что ты на работу не доберешься завтра, — пригрозил ей осипшим голосом.

— Давай! — не испугалась она, по ходу. — Я отгул, в кои-то веки, возьму! Праздновать, так праздновать! — Таня, совершено не пытаясь выбраться из-под него, раскинула руки в стороны. — С шампанским и икрой! И трюфелями шоколадными! Обожаю их… У тебя икра есть? — неуверенно покосилась в его сторону. — Если что, я и тем, что в холодильнике обойдусь. Непритязательная.

— Э, нет, — Казак покачал головой. — Не надо мне тут заднюю включать. Гулять, так гулять! Будет тебе и шампанское, и икра черная, и трюфеля шоколадные, бельгийские. Ты сама — шоколадная, сладкая… — сам наклонился и лизнул ее кожу, как она недавно его облизывала — Любой каприз, Танюша…

— Я про черную не заикалась, зачем…

Казак наклонился и поцеловал, смел ее улыбку с губ Тани. Ему самому ничего, кроме этой женщины и нужно-то сейчас не было. А удовлетворить ее желания — это ж в кайф! Прямо радость какая-то ненормальная, что уломал, убедил. И дать ей еще, к тому же, то, что она и хочет — без проблем может.

Оторвался, когда Таня уже стонать под ним начала. Приподнялся, не обращая внимания на ее недовольно сморщившийся нос и то, что Таня его назад потянула.

— Виталь… — требовательно протянула она.

Он не мог прекратить с ней улыбаться. Не помнил, вообще, когда столько смеялся, как за эти две недели, которые ее знал.

— Подожди, Танюш. Сейчас, заказ твой озвучим людям, а потом вернусь к поцелуям. Я сегодня твой фей, по ходу. И исполнять твои желания — моя работа, — Казак подмигнул, набирая номер помощника.

Заказал, все чего хотелось его Зажигалочке. И снова целовать начал.

Так и провалялись в беседке на полу, просто целуясь и впитывая тепло камня, отдыхая. Пока помощник не отзвонился, что подъезжает.

Сентябрь Таня просто не ощутила. Да и октябрь тоже. И раньше замечала, что с каждым годом время будто бы иначе течет, дни сливаются, заставляя терять ориентиры. Чем старше становилась, тем больше. Но сейчас — недели просто пролетали мимо нее. И при этом каждый день казался настолько насыщенным, что оставалось стойкое, хоть и неуловимо-необъяснимое убеждение — не успевает всего, не все замечает, еще что-то упускает из виду. Однако не было сил “притормозить” и проанализировать свои ощущения, да и времени не хватало. Как сказал однажды Виталий (и Таня не могла не согласиться с таким сравнением), они словно летели по скоростной трассе, где остановки разрешены только в экстренной ситуации. А у них таких вроде бы и не было. Экстренных. Или, наоборот, все в их жизнях теперь, сами их отношения были настолько экстраординарны, что останавливаться и не хотелось. Да и зачем?