Ольга Горовая - Дурман

Оттянул ее белье в сторону, и пальцами, бл***, дрожащими, как у пацана, внутрь нее, туда, где горячо и влажно. Таня задохнулась, вцепилась в кожу, царапая ему шею. И так стонет, что, небось, все соседи в курсе уже, чего тут происходит. А ей по фигу. И ему тем более.

У самого испарина на затылке, и голос осип. А она стонет без остановки, подаваясь вперед, ему навстречу. Стянула пальто с его плеч. Рубашку дергает, пытается пуговицы по ходу расстегнуть и целует тут же его шею, подбородок, кадык. А он снова ее губы ловит, нападает, подчиняет. Наказывает за свою обиду и боль, и тут же заглаживает, дурея от того, когда ей хорошо. Не может отказать Тане в этом, самому необходимо, чтоб ей «в кайф». Колотит обоих. «Крышу» рвет.

— Тебя хочу! — стонет ему в рот. — Всего. Полностью! — и сама вперед, насаживается на его руку.

Твою налево! А он-то этого как хочет! Слов нет, чтоб рассказать ей.

Снова впился в губы, прижимая Таню всем своим телом к стене. Еле сумел презерватив из кармана вытащить, ей сейчас точно не до таблеток или свечей, которые они часто использовали. Послать все, на «авось» понадеяться, как у них иногда случалось? Так есть же, вроде, купил… Бли-и-ин! Что ж руки так дрожат, будто он литр виски выпил, а не бокал, и уже с бодуна? Еле справился с фольгой, продолжая при этом тихо материться и Таню целовать. А она и смеется, и стонет, и к нему ладони тянет, предлагая помощь. Ни хе*а, сам может справиться!

И хрипло рыкнул, заревел от удовольствия, от кайфа, когда вошел, в ее тело погрузился. Застыл, уткнувшись лицом в волосы Тани, впитывая в себя ее судорожные стоны-всхлипы. Намотал эти пряди на свою руку, чтоб не делась никуда. Чтоб ее обездвижить. Оттолкнулся немного, заглянул ей в глаза. Одуревшие и подернутые поволокой, дурманом этой их страсти, нужды друг в друге. Первобытной какой-то потребности тела в теле, чтоб запахи, пот смешался. И одно на двоих все.

На остальное — плевать сейчас! На все слова и претензии. Потом разгребать будут.

Потянул за узел, запрокинул ей голову. Второй рукой поддерживал за бедра, не давая прогибаться, смещаться. Сам хотел все контролировать. Прижался открытым ртом к бьющейся жилке на ее шее. Елки-палки! Вампирякой себя каким-то почувствовал в этот момент! Мог бы, вот честно, прокусил бы и выпил, чтоб у него внутри ее кровь текла! И одурел от своей в ней потребности. Сорвался. Забыл про все. Таня в его плечи вцепилась, царапая и целуя, горловыми стонами отвечая на каждый толчок, которым Виталий вколачивал себя в нее, как умалишенный.

Синяки будут у обоих. Стопудово. Она из-за него себе спину отобьет… Только по фигу все. Не мог сбавить обороты. В хлам мозг…

Утром все сложнее. И вопросов больше. И препятствий.

У нее, так точно. И тишина на голову давит. Разговор вообще не клеится.

А Казаку хоть бы что, сидит себе спокойно, и кофе пьет. Еще и с таким видом, что сразу ясно: считает напиток гадостью. Это все, что его сейчас интересует? Об этом думает?

А Таня в свою чашку уткнулась, и глоток сделать не может. Просто потому, что кофе в горло не лезет. А еще, до сих ведь пор трясет от всего, что ночью было, от того, как он ее утром «разбудил». И проснулась потому, что он уже на ее рот нападает, целует с такой жадностью, словно ночью два раза ее и не брал, и его горячее тело уже сверху, уже окружило со всех сторон, руки ее плечи, щеки сжимают, не дают сдвинуться… До сих пор отголоски жара в теле. И кожа «мурашками». Болит все, кажется, синяки, засосы на руках, на ногах, на шее и груди. И снова полоска под нижней губой от своих же зубов…

Даже не думала, что получит столько удовольствия при таком… «жестком» подходе. Но, с другой стороны, если посмотреть на Виталю, то и ему от нее досталось с не меньшей мощью. Неужели, это она его так? Таня и помнила, и не помнила одновременно. Но, памятуя о том, с какой силой их обоих колотило, что она испытывала в его руках сегодня ночью — трудно сказать, будто Таня жалеет. Или что она не испытала удовольствия…

Испытала.

Море. Океан. Болезненного, выжимающего до капли, мучительного для души… И такого желанного для тела. И для сердца, спокойного лишь тогда, когда Виталий был рядом. А для разума — опять шок. Очередной разрыв шаблона.

В этот момент Виталий осмотрелся и прошелся руками по брюкам, которые натянул, когда встал, прохлопывая карманы. Она сразу поняла:

— Ты у меня сигареты забыл, в комоде, в верхнем ящике… — хрипло.

Снова голос сорвала. Неудивительно, так кричала…

Отодвинула чашку. От кофе мутило.

Виталя глянул на нее исподлобья, усмехнулся как-то криво.

— Забыл… — медленно повторил. Хмыкнул.

Поднялся и вышел в коридор. Правда, судя по звукам, в комод не полез. Появился в дверях через минуту, с сигаретой в зубах, небрежно перекинув пальто через плечо, с со жменей, полной чего-то. И рылся в карманах пальто второй рукой при этом.

Подошел к столу, высыпал штук пять заготовок облепихового чая. Молча.

И у Тани не хватило слов, когда эти коробочки увидела. Затрясло всю. Не просто тронуло — потрясло. Пробило до сердца. Сжалось все внутри.

Глупо. Никакого здравого смысла ни в его поступках, ни в ее реакции.

Только нервы голые. Эмоции. Потребность в нем дикая. Как с этим жить? Как смириться? И как не быть с ним, в тоже время?

А Виталя уже сам одну заготовку вскрыл и ей размешал в другой чашке с водой, не успевшей остыть после того, как Таня им кофе варила. Пододвинул к ней, не комментируя ни своих действий, ни ее реакции, которую Таня не сумела скрыть. И вновь что-то ищет в пальто.

— Ты забыла…

Он как-то пригоршней выгреб из кармана пальто ее карточку и телефон, которые она ему отправляла с курьером. Ключи от его дома. Бросил на стол.

— Купи нормальный кофе и кофемашину, наконец, — достал зажигалку.

Прикурил. Затянулся и снова залез в карман.

— Меня и этот устраивает, — тихо заметила Таня, немного ошарашенная еще и его обращением с вещами.

— А меня — нет. Не собираюсь пить всякую муру, — отмахнулся Виталий, продолжая что-то искать в карманах. — Нахлебался по жизни.

Сел, открыл форточку, выдохнул дым. Снова затянулся. Хотела сказать, что замерзнет же, в одних брюках… Оно, конечно, первое марта на дворе, но не жара же… Однако не смогла, все еще глазами «хлопая», разглядывала стол. Она курьера заказывала, паковала все в специальные футляры. Страховала на истинную стоимость, чтобы ничего не повредилось, не дай Бог! А Виталя… вот так. Жменей. В кармане…

Тут до нее полностью дошел смысл его фразы про кофе. Да и значение факта всех этих вещей на столе. Таня подняла колени на табурет, снова натянув на них свою старую футболку. Обхватила ледяными пальцами чашку с уютным желтым чаем.

Стало зябко.

Или это из-за открытой форточки?

— Виталь, — протянула как-то неуверенно и жалобно.

Не знала, как сказать, как заговорить… Не прогоняла же его вечером… И все же. Ничего не решили… Так непросто. Невыносимо и тяжело.

Он снова глянул на нее исподлобья. Оторвался от поисков. И взгляд, как плита, тяжелый, давящий на ее волю.

— Мы же не решили ничего. И все — на том же месте. Ничего же не поменялось…

— Разбирайся со своими тараканами сама, — прервав ее лепет, Виталий выдохнул дым в ее сторону, стряхнул пепел в тарелку. — Я все для себя решил. Ты — моя женщина. Все. Точка. Для меня все понятно и ясно.

И тут, похоже, он, наконец-то нашел искомое, нащупав, вытащил из кармана ожерелье.

— Вот, держи, — и украшение бросил на стол около нее. — Забыла, — ухмыльнулся.

Отложил пальто прямо на пол. Вновь отпил кофе и затянулся.

А она, растерянная и сбитая с толку, не понимающая, как он может все так перекручивать и отметать существование огромных проблем, вдруг психанула.

— Я не просто так это все тебе отправила! — раздраженно огрызнулась Таня. — Виталь, ну невозможно так. Ты решил! А я? Ты понимаешь, что я не могу просто закрыть глаза…

— Очень даже могла ночью, — грубо отрезал он. — Ни одного слова против не услышал, Танечка. «Мой», даже, кричала.

Не в бровь, а в глаз. Он знал все ее слабые места. И куда бить, чтоб точнее и наверняка.

Таня уперла локти в стол и закрыла лицо ладонями. Что тут сказать? Да. Было. Сама кричала, что он ее, и чтоб не смел по другим женщинам шастать… И чувствовала это все.

Не зная, что ему ответить и как объяснить, Таня вместо этого скосила глаза на стол. Сделала глоток чая. Боже! Как же хорошо… И как больно. Ну как так можно одновременно?

— Я так боялась, что что-то повредится. И колье это… Страшно было, что потеряют, сломают, украдут. А ты — взял и бросил. В кармане принес…

Не с упреком, нет. Скорее растерянно.

Виталий зло рассмеялся. Грубо даже. Прикурил вторую сигарету от первой. Протянул руку и небрежно подцепил колье, вскинул кулак, словно рассматривал украшение в тусклом свете пасмурного утра. Цепочка закачалась, едва вися на его пальцах. Колечки звякнули.

— Да мне по х*ру, Танечка. Вся ценность этой цацки в том, что на тебе была. Что ты ее носила.

Таня зажмурилась. Почему-то больно было смотреть на его выражение лица. На эти руки, которые обожала, целовала каждый палец ночью, каждую полоску вены на запястье. И глаза Витали… Так ею любимые. Такие злые и обиженные сейчас…

— Ты же понимаешь, что я не могу опять это взять, Виталь? — как-то жалобно, наверное, из-за того, что голос охрип, прошептала Таня. — Ни это колье, ни карту, ни телефон. Ни ключи. И кофемашину…

— Не надо оно тебе? — Виталя прервал ее, в который раз за утро. Вновь потряс цепочкой над столом. — Ну и на фиг! Новую купим…

Резко повернулся и…

— Стой!! — заорала своим осипшим горлом. Даже больно стало.

Таня повисла на его руке, ощущая, как начинает колотиться сердце в горле.

И как только глаза додумалась открыть? Не успела бы иначе. Крепко держала, не пуская, не позволяя Виталию выбросить колье в открытую форточку. А ведь уже замахнулся. Совершенно серьезно. По глазам видела, что не шутит, и не «на слабо» ее берет. Потому что она его задела. Не специально, вроде, о другом говоря. А в самое больное место.

— Дай, Виталь. Оно мне надо…

А рука у него напряженная, не сдвинуть с места, как не пытается. Хоть и всем телом повисла на ней, растянувшись над столом. И сам весь, словно каменный. Желваки на щеках ходят. Дыхание резкое. Сигарета в зубах дымится. Забыл про нее? Не замечает уже, что пепел на стол сыпется? Но и Тане сейчас все равно.

— Что, Танюш? Передумала? — иронично и зло. — Захотела назад цацку? — сквозь зубы.

Второй рукой вынул-таки сигарету изо рта. Отложил на тарелку, куда раньше пепел стряхивал. А кулак с колье так и не отпускает. Вот-вот кинет. Видно же, что не шутит. Злой, как черт. И смотрит так же холодно, с сарказмом.

— Нет, — Таня покачала головой. Наклонилась и прижалась лбом к его плечу. — Я твой подарок назад хочу. Мой подарок…

Поцеловала в шею легко. Погладила ладонью его кулак, по пальцам, запястью, пытаясь добраться до сжатой ладони. Не трогала цепочку. Только его кожу. А глаза печет, слезы наворачиваются. Хорошо, что не видит он. Потому что Таня сдержать не может, ощущает, как они с ресниц на щеки скатываются. А она невозмутимый тон пытается держать. И целует его шею, плечо, ключицу…

Висела, лежала на нем почти.

Помнила, сколько это для него тогда значило.

Не могла.

Несмотря на все, что узнала теперь о Казаке. Не в состоянии так поступить. Все равно, что по его вскрытой грудной клетке ногами пройтись. Прямо по сердцу. Слишком сильно любила этого мужчину, чтобы так…

— Отдай, Виталь, — попросила, пытаясь скрыть, как голос слезами дрожит. — Мое же. Сам подарил…

Втуне все старания. Шмыгнула. Слезы ему на плечо скатились. По ее губам, по подбородку.

Он вздрогнул, словно до этого «отключился». А теперь, как в себя пришел.

Выругался. Тяжело. Грубо.

Обхватил ее второй рукой за плечи, сжал затылок, притиснув к своему плечу, шее — лицо Тани. Не сдвинуться, не пошевелится. Только и остается: шмыгать носом и гладить его второй кулак. Но Казаку и этого мало. Надавил на шею, потянул несильно за волосы. Заставил-таки угол стола обойти и на свои колени усадил. Все еще не пустил затылок, обездвижил теперь.

Стряхнул ее руки со своего кулака. Такая какая-то тоска сердце защемила. Таня даже зажмурилась. Все равно выкинет?