– До моего слуха донеслись разговоры, что кто-то здесь распространяет сказки о колдовстве. Мэг отослали в Уэльс по моему приказу. Она была женщиной со странными понятиями и привычками, но она не ведьма. Вера в сверхъестественное – это вздор и глупости. В Уорике я их не потерплю. Это всем ясно? – Бешеный взгляд графа обежал всех сидящих в зале. – У Джона Монтекута лихорадка. У него болит горло. Скорее всего из-за того, что ему пришлось стоять на посту в дождь. Отвар из огуречника и порция кларета быстро поставят его на ноги. – Потом граф приказал своему управляющему: – Поместите Монтекута в карантин. Если болезнь окажется заразной, слухи о колдовстве появятся снова.

Граф поздно отправился спать, зная, что впереди еще одна бессонная ночь. Он так тревожился о жене, что боялся лишиться рассудка. Его жена не могла терпеть его присутствие, а он не мог вынести ее отсутствие.

Гай отбросил одеяло, встал с постели, подошел к окну, выглянул наружу. Небо все еще раскалывалось от молний, но гроза уже уходила. Он снова подумал о жене. Раскаты наверняка слышны и в Уиндраше, только бы Джори не испугалась!

«Конечно, она боится. Не грозы, а предстоящих испытаний. Ей наверняка трудно справиться с мыслью, что ее мать умерла родами. И мне тоже».

Гай стал одеваться. «Господь всемогущий! Я же не могу к ней ехать, пока не станет ясно, что болезнь незаразна».

Услышав, что Брут скребется в дверь, Гай открыл и впустил волкодава. Брут бросил на хозяина сочувственный взгляд. Гай вернулся к окну и с яростью стукнул кулаком по каменному подоконнику. Сейчас он чувствовал угрызения совести, что не облегчил душу Джори рассказом о встрече с Робертом Брюсом.

– Не смотри на меня так! – прорычал он Бруту, который ответил ему таким же рычанием. – Я собирался ей рассказать за обедом и пошел в кухню за элем. Ну да, я хотел устроить грандиозное представление, объявив, что решил пощадить Роберта Брюса, чтобы Джори оценила мое благородство. Самовлюбленная скотина, вот кто я такой!

Брут кивнул в знак согласия.

«Она умоляла меня, а я лишь разжигал в себе ревность. – Гай сжимал и разжимал кулаки. – Когда я в самом деле встретился с ним, то ревность пропала, я ощутил, что Брюс исполняет свое предназначение».

– Почему я позволил ей уехать, не облегчив ее душу? Почему, дьявол побери, я вообще позволил ей уехать?

Брут печально повесил голову.

Прошла еще неделя. Гай осмотрел больного рыцаря и, к своему облегчению, понял, что лихорадка спадает, все симптомы заболевания стали слабее, а новых больных не было. Он уложил седельные сумки, сообщил Берку, куда едет, и приказал управляющему:

– Не пускай Брута за мной.

Рикард де Бошан был во дворе замка Уиндраш, когда заметил, что туда въезжает отец. Юноша бросился в конюшни, где Роджер Мортимер седлал коня, чтобы ехать на охоту.

– Отец! Думаю, он меня заметил, у него глаза, как у орла.

Уорик пулей подлетел к конюшням, соскочил с коня и прошел внутрь.

– Что вы двое здесь делаете?

Ричард старался избежать взгляда черных проницательных глаз отца.

– Почему ты уехал из Лондона? – потребовал ответа граф и, не давая сыну времени ответить, закричал: – Почему ты бросил службу у короля?

Отвечать стал Роджер:

– Эдуард вызвал Гавестона. Он отнял опеку над нами у Мортимера из Чирка и передал ее своему любовнику.

Наконец Рикард пришел в себя и заговорил:

– Этот павлин Гавестон со своими друзьями из Гаскони сделали жизнь невыносимой. Мы уехали в знак протеста.

– Значит, вы еще можете быстро вернуться ко двору. Вы – самые знатные из молодых приближенных короля. Нельзя оставлять поле боя иностранцам.

– Я не поеду, – упрямо заявил Рикард, демонстрируя своим отказом отцу некую долю храбрости, однако не сумел справиться со смущением и покраснел.

Глаза Уорика сузились.

– Что именно произошло?

– Мы поссорились с гасконцами, – заявил Роджер.

Уорик обернулся к Мортимеру и удивленно приподнял бровь.

– Рикард только чудом не перерезал Гавестону глотку.

– Этот долбаный козел посмел до тебя дотронуться? – прорычал Уорик.

– Я дрался с ним и приставил кинжал к его глотке. Я бы зарезал его, если бы Роджер меня не остановил, – признался Рикард.

– Эдуард бросил бы Рикарда в Тауэр, а потом казнил, если бы Рикард нанес вред его любовнику.

– Господь всемогущий! Эдуард Плантагенет объявил свою последнюю волю и указал в завещании, что Гавестон не может вернуться в Англию без согласия парламента, – заявил Уорик.

– Отец, Эдуард Плантагенет мертв. Теперь в Англии новый король, который полагает, что вправе всегда поступать по собственному желанию.

– Бароны очень скоро избавят этого юнца от иллюзии величия и от его гасконского прихвостня – тоже.

Рикард решил сменить тему:

– Надеюсь, ты приехал, чтобы помириться с Джори?

– Мне не следовало позволять ей уезжать из Уорика. Я совершил страшную ошибку. Все эти годы держал в доме Мэг, которая превратила нашу жизнь в ад.

– Я с детства знал, что ей нельзя доверять.

– Ее отправили в Уэльс. Она подмешала болотную мяту в эль для Джори, чтобы у Джори случился выкидыш. К счастью, графиня не стала пить.

– Леди Марджори не говорила мне, в чем причина вашей ссоры. Сказала только, что это личное.

– Джори думает, что это сделал я, потому что не хотел второго ребенка.

– Да, она права. Это действительно личное. Надеюсь, отец, ты справишься. – Рикард помолчал, потом добавил: – Только поосторожнее. Иногда ты бываешь суров.

– Забери-ка Цезаря. Я так нервничал из-за Джори и теперь хочу сам проследить, чтобы с ней все было хорошо. – Он снял седельные сумки и решительно направился к замку.

Встретив дворецкого, граф поздоровался и пошел к лестнице.

– Я доложу о вас, лорд Уорик.

– Я сам о себе доложу.

– Прошу прощения, милорд. Уиндраш принадлежит леди Уорик… Думаю, будет лучше, если я все-таки доложу, – справившись с робостью, возразил дворецкий.

– Значит, недостаточно суров, – с иронией пробормотал граф.

Дворецкий бросился наверх и постучал в дверь леди Уорик. Дверь открыла Кэтрин Мортимер и первой узнала поразительную новость.

– Подожди здесь, – прошептала она дворецкому.

Джори уже двенадцать часов мучилась периодическими болями в пояснице и теперь сидела в постели среди подушек и маленькими глотками потягивала отвар из ячменя и фенхеля, который сварила для нее Мэгги.

– Он не только облегчит боль, но и молока будет больше. К утру ребеночек и появится, – предсказывала повитуха.

Кэтрин подошла к кровати.

– Здесь лорд Уорик.

У Джори расширились глаза.

– Я не хочу его видеть!

– Я скажу дворецкому, миледи, – пробормотана Кэтрин.

– Нет! Уорик не станет слушать дворецкого. Иди сама и скажи ему, что я не хочу его видеть.

– Я, миледи? – в отчаянии прошептала Кэтрин.

– Ты оставайся здесь с леди Марджори, а я пойду и скажу графу, – храбро заявила Мэгги, открыла дверь и скомандовала дворецкому: – Леди Марджори не примет лорда Уорика. Пошли, мы вместе ему скажем. У меня не хватит смелости одной с ним разговаривать.

Граф ждал у подножия лестницы.

– Леди Марджори приказала подготовить вам комнату, лорд Уорик.

Мэгги, которая не решилась лгать графу, перебила дворецкого:

– Ничего такого она не говорила, милорд.

– А что же она сказала? – бесстрастным голосом спросил Гай.

Мэгги сглотнула и вскинула подбородок.

– «Я не хочу его видеть!» – вот что она сказала, милорд. Точные ее слова.

– Она здорова? – с тревогой спросил граф.

– Как положено в ее состоянии. Роды еще не начались, но признаки уже есть, – загадочно отвечала Мэгги.

Гай с усилием подавил охватившую его панику.

– Я займу покои, которые вы приготовите, – сообщил он дворецкому.

Слуга отвел графа в небольшую комнату на втором этаже рядом с покоями, занятыми Рикардом и Роджером.

– Я принесу вам воду и полотенца, милорд.

– Ты можешь достать кусок пергамента и гусиное перо? Мне надо написать записку жене.

– Я могу оторвать страничку из тетрадки с овечьими бирками.

– Подойдет. Поспеши, пожалуйста.

Гаю казалось, что слуга исчез на целый час, хотя тот вернулся всего через несколько минут. Гай схватил листок с куском древесного угля и попытался уложиться в минимум слов. Свернув листок, он отдал его слуге:

– Милейший, отнеси это моей жене.

Через десять минут записку уже разворачивала Джори, которой передала ее Кэтрин. Джори прочла слова мужа, и у нее перехватило горло.

«Роберт Брюс жив и здоров. Он – законный король. Мне надо было сразу сказать это, чтобы облегчить тебе душу».

Глаза Джори наполнились слезами. Она тихонько заплакала.

Кэтрин была потрясена.

– Что случилось, миледи? Что-нибудь плохое?

– Плохого – ничего… Мне… мне кажется, что… мой муж любит меня.

Этот приступ рыданий послужил у Джори началом родов. Внезапно все ее тело скрутило болезненной судорогой. Боль была просто невыносима. Джори схватилась за отвердевший живот и держалась за него, пока схватка не отпустила ее.

– Прости, Мэгги. Я больше не буду кричать, – пообещала она.

– Не надо давать обещаний, миледи, которых вы не сможете сдержать. Пойду за Мэри. Не бойтесь. Сейчас ничего еще не происходит.

– Благодарю, Мэгги. Я знаю, что первые роды бывают долгими и очень болезненными.

Мэгги вышла, а через минуту в комнату влетел Уорик. Кэтрин отступила к кровати в тщетной попытке защитить Джори от ворвавшейся к ним могучей мужской стихии.

– Все в порядке, Кэтрин. – Джори подняла глаза на смуглое лицо мужа и успела отметить страх в его глазах прежде, чем он успел его скрыть. – Боль прошла, Гай. Больше я не буду кричать.

Он накрыл руку жены, стараясь ее успокоить.

– Кричи сколько хочешь, Джори, если крик поможет тебе все это выдержать. Пусть хоть камни трясутся. Кэтрин, принесите ей ночную рубашку. Ей надо снять все эти одеяния.

Счастливая от того, что может оказать хоть какую-то услугу, Кэтрин нашла белую полотняную рубашку и принесла ее графине.

Гай расстегнул платье Джори и помог его снять, потом стянул через голову нижнюю сорочку и, прежде чем надеть на нее свежую рубашку, застыл, как зачарованный, глядя на тело жены. Нежная, сливочного цвета кожа была туго натянута на ее округлившемся животе, груди выглядели пышными и потяжелевшими. Его поразило то, что происшедшие в ней изменения лишь подчеркнули красоту Джори. Его охватило всепоглощающее желание защитить ее, а мысль, что он не сможет унять ее боль, привела в отчаяние.

Вернулась Мэгги и привела с собой Мэри. Обе женщины сочли, что присутствие графа может пойти на пользу. Ведь он – знаменитый граф Уорик, чья власть, в их глазах, лишь немного уступала божественной. Если хозяйка передумала и больше не хочет прогонять его от своей постели, они не станут спорить.

Женщины принесли пять больших простыней, свернули их вчетверо, так что получилось двадцать слоев. Гай поднял жену на руки, а повитухи разостлали простыни на кровати. Граф прижал Джори к сердцу и поцеловал в висок. Она была такой легкой, что Гай забеспокоился, сможет ли она перенести подобное испытание.

Он отвел Мэри в сторону.

– Она такая маленькая, – прошептал он.

– Маленькая – это хорошо, лорд Уорик. Крупные, толстые женщины очень тяжело рожают.

Мэри отослала Мэгги и Кэтрин отдохнуть, потому что они могут потребоваться ночью. Когда женщины ушли, повитуха уселась у огня, вынула крючок, клубок овечьей шерсти и начала вязать одеяльце для младенца.

«О Господи! Если эта женщина думает успеть связать одеяльце, значит, сегодняшний день будет самым длинным в нашей жизни».

Гай присел на кровать.

– Привались ко мне и отдохни, любовь моя. Закрой глаза, и пусть моя сила переливается в твое тело.

Он очень удивился, что в следующие несколько часов между схватками Джори временами погружалась в дремоту. Потом он вдруг забеспокоился, что схватки отнимают у нее слишком много сил и она совсем измождена.

Когда стемнело, схватки участились и стали продолжительнее. Джори, как и обещала, совсем не кричала и даже старалась не стонать. Это терзало сердце Гая. Между схватками он массировал ноги и спину Джори, стараясь отвлечь ее от нечеловеческой боли. Подавал ей напитки, но она ничего не могла взять в рот, и Гай решил не настаивать. Каждый час он обтирал ее лицо и руки и рассказывал истории из своего детства, говорил о разведении лошадей, она приваливалась к нему и заворожено слушала его голос.

На рассвете вернулась Мэгги и привела с собой Кэтрин, а вскоре отошли воды и начались потуги. Женщины тут же убрали сырые простыни и велели графине тужиться.

Кэтрин взяла льняное полотенце, чтобы завернуть в него младенца, когда он появится на свет. Гай неохотно отступил в сторону, уступая место двум опытным повитухам.