Что, если бы он не перестал ненавидеть меня?

Нет, время еще было. Впереди. Я ждал, когда сын достаточно подрастет, чтобы все понять. Тогда я мог бы стать его отцом.

– Пока он рос, я старался поддерживать с ним контакт, – перечислил я свои оправдания. – Я не пытался отсудить право на опеку над ним, потому что то и дело куда-то уезжал, а Бринн время от времени позволяла нам с Кристианом видеться, если он этого хотел. Но у него появились друзья, спорт, внеклассные занятия, и я позволил ему жить своей жизнью. Мы еще больше отдалились друг от друга.

– Но сейчас он с тобой, – заметила Истон с надеждой в голосе.

Однако я не разделял ее оптимизма. Проживая под одной крышей с Кристианом, я чувствовал, что мы стали друг другу более чужими, чем когда жили раздельно.

– Как-то раз в июне мы договорились, что я заеду за ним и повезу ужинать, – объяснил я, – и он меня продинамил. Отправился на бейсбольный матч со своим другим отцом. – Я сделал ударение на слове «другой». – Я разозлился и поехал туда за ним, а Бринн позвонила и начала кричать, чтобы я оставил их в покое. Она заявила, что из-за меня они все страдают, но мне лишь хотелось провести один вечер с сыном.

Я ощутил жжение в глазах и поморгал, вспоминая, как дерьмово мне было услышать от Бринн, что у меня нет никаких прав на Кристиана.

– И я разозлился, потому что мои оскорбленные чувства никого не интересовали, – признался я. – Бринн была права. Я стал чужим сыну. Я бросил его на произвол судьбы. И из-за меня они все страдали.

Официант принес счет, и я вынул бумажник из нагрудного кармана и протянул ему пару купюр.

– Сдачи не нужно, – бросил я, не глядя на него.

Истон подперла подбородок рукой и безотрывно смотрела на меня. Я снял салфетку с колен и бросил ее на стол.

– Когда Бринн сообщила, что они едут в Египет на год, – продолжил я, – и что она берет с собой Кристиана, я был против. Сказал ей, что не выпущу сына за пределы страны, и мы поссорились. Сильно. Но мне надоело быть трусом. И я хотел видеть сына рядом.

Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы Истон это поняла.

– Мне казалось, что уже слишком поздно, когда ему исполнилось два года. И когда ему исполнилось десять лет, я считал, что уже опоздал. А теперь, когда ему четырнадцать, я наконец понял, что никогда не бывает слишком поздно.

Я взболтал остатки коричневой жидкости на дне бокала, размышляя о том, что так и не завоевал доверие сына, и гадая, что Истон думает обо мне. Может быть, я слишком много выложил ей о себе и все испортил. Я приехал к ней домой сегодня вечером, потому что прочитал в интернете об ее прошлом и не хотел заставлять ее страдать по моей вине. Я не тешил себя надеждой, что могу сделать ее жизнь лучше – она, похоже, и без меня отлично справлялась, – но вспомнил, что люди не такие, какими обычно кажутся со стороны. Я многого не знал про Истон, но точно знал, что она что-то скрывает.

Она заслуживала счастья, и мне почему-то захотелось сделать ее счастливой.

Но моя собственная подноготная вполне могла оттолкнуть ее. Женщины, как правило, не прощают мужчинам слабости и ошибки, но Истон с таким вниманием слушала меня, что я невольно выложил ей все.

Вообще-то, раньше я никому не рассказывал столько о себе.

Я отсалютовал ей бокалом, натянул фальшивую улыбку и внезапно почувствовал, что совершил огромную ошибку, открывшись ей.

– Ну вот, – шутливо произнес я. – Так я и решил заниматься политикой.

11

Истон Что же он творит со мной?!

Я сидела, практически не открывая рта, и слушала историю жизни Марека. Про ошибки его юности, про мудрые слова профессора, про сына, который ни во что его не ставил, и про все то, что Тайлер не знал, как исправить. И больше всего на свете мне хотелось слушать его бесконечно.

Мне нравилось, что он учился на своих ошибках и стремился к успеху. Тайлер не опускал руки перед трудностями. В моменты, когда он отводил взгляд или начинал говорить с сомнением в голосе, я понимала, что в глубине души этот мужчина все еще чувствовал себя тем двадцатидвухлетним парнем. Разменявший четвертый десяток строительный магнат, который вел собрания в конференц-залах и собирал толпы слушателей, до сих пор не считал себя взрослым.

Я не сомневалась, что у матери Кристиана имелись все основания сердиться и не доверять ему. Это естественно, ведь она тоже была молода, а он бросил ее с младенцем на руках. Но я видела, как Тайлер пытается скрыть сожаление и боль, вспоминая, сколько лет не общался с сыном. И он не намерен сдаваться.

Человек, стремящийся стать лучше, уже превосходит великих людей.

Марек взял меня за руку и повел к выходу из ресторана, и я переплела наши пальцы и постаралась скрыть улыбку, когда ощутила мурашки на коже от прикосновения к нему. Оказавшись на улице, мы остановились на тротуаре, чтобы полюбоваться на праздник под открытым небом, которому не мог помешать даже проливной дождь. Крупные капли падали на землю сплошной стеной, и мне приходилось щуриться, чтобы разглядеть лица людей, танцующих в разгаре гуляний.

Слева от меня заиграл трубач, и я оглянулась, увидев пожилого мужчину с седеющими волосами, который стоял под навесом, раскачиваясь в такт музыке, и исполнял When the Saints Go Marching In[6]. Обратив внимание на поток людей, идущий по улицам и вдоль тротуаров, на их промокшие под дождем и прилипшие к телу черные с золотом футболки спортивных фанатов, я догадалась, что в понедельник вечером состоялся футбольный матч. The Saints[7], должно быть, победили. Я равнодушно относилась к футболу, но позавидовала тому, как люди умеют радоваться даже подобным мелочам.

Увешанные бусами женщины стискивали в кулаках длинные горлышки зеленых бутылок с коктейлем Hand Grenade[8] и пританцовывали, поднимая брызги в потоках воды, бегущих по Ройал-стрит, а мужчины улыбались и брели нетвердой походкой. Все вокруг смеялись и, вероятно, наслаждались одним из лучших моментов своей жизни, потому что сейчас чувствовали себя по-настоящему свободными. Хаос, затерянный в хаосе. Возможность стать частичкой всеобщего безумия. Не ловить на себе косые взгляды, не подвергаться осуждению со стороны. В этом таилась желанная свобода.

– Ты разочаровалась во мне, – произнес стоящий рядом со мной Тайлер, продолжая смотреть на дождь. – Не так ли?

Я с подозрением взглянула на него и покачала головой.

– Нет.

– Я уже не тот человек, каким был раньше, Истон. – Он посмотрел на меня сверху вниз. – Теперь я забочусь о том, что принадлежит мне.

Он твердо и прямо смотрел мне в глаза, и я захотела, чтобы все его слова нашли подтверждение на деле. Будет ли он со мной грубым, но не причиняющим боли? Возбудит ли во мне желание большего? Заставит ли меня навсегда остаться с ним рядом?

Я отвернулась и шагнула с тротуара, тут же оказавшись под дождем. Обувь в один миг промокла, а юбка и блузка прилипли к телу. Я закрыла глаза, чувствуя, что Тайлер наблюдает за мной. Прохладный дождь намочил волосы, и я откинула голову назад, чтобы капли остудили лицо.

Почему Марек? Почему именно он пробился к моему сердцу и почему я позволила ему это сделать?

Теплое мужское тело прижалось ко мне сзади, и я почувствовала, как его рука легла на мое бедро. Я повернула голову, и он коснулся ладонью моей щеки и накрыл мои губы своими.

Тайлер.

Я провела языком по его губам и почувствовала, как у меня перехватило дыхание. Тело горело, низ живота отяжелел от желания, и я углубила поцелуй. Коснулась языком его верхней губы, легонько прикусила и потянула нижнюю, а затем позволила Тайлеру проделать то же самое со мной. Марек скользнул руками к моей талии, развернул меня и прижал к себе, одновременно целуя так, что мое дыхание сбилось. Дождь хлестал, одежда прилипла к телу. Тайлер провел языком по моему подбородку, собирая капли с кожи.

– Тайлер, – выдохнула я, зажмурившись, потому что его прикосновения доставляли мне такое удовольствие, что казались практически болезненными. – Тайлер, это неправильно.

Я отстранилась от него и отвернулась, тяжело дыша. Нелегко отказаться от своих желаний, и меня учили, что некоторые ошибки, конечно, можно исправить, но есть такие, которые вообще не стоит совершать. В глубине души мы всегда знаем, что правильно, а что нет. Разобраться в этом не трудно. Трудность заключается в том, чтобы правильно оценить последствия своего плохого поступка и его необходимость.

– Мне нравится твой сын, – призналась я Мареку. – И я люблю свою работу. Ты – публичная персона. Мы не можем себе этого позволить.

С этими словами я уронила руки вдоль тела так, словно они весили тысячу фунтов. Я не устала, но почему-то чувствовала себя совершенно разбитой. Марек посмотрел на меня исподлобья и слегка придвинулся.

– Истон, мы вместе едем домой, – заявил он тоном, не предполагающим возражений.

Измученное сердце забилось сильнее, умоляя меня согласиться. «Если ты не сдашься, то всегда будешь хотеть его. Отправляйся с ним домой. Ложись с ним в постель. Переступи через себя, иначе это безумие не закончится».

Но я не могла.

Что, если все станет еще хуже? Я не могла вынести мысли, что больше никогда его не увижу.

Новый Орлеан, может быть, и большой город, но здесь все равно все друг друга знают. Кто-нибудь – кто угодно – обязательно увидит нас вместе, и вскоре наш роман будет обнародован.

Нет.

Я подняла взгляд на Тайлера и тихо попросила:

– Отвези меня домой, пожалуйста. Ко мне домой.

Он прищурился и стиснул зубы, но я не стала дожидаться возражений. Развернувшись, я пересекла Ройял-стрит и свернула на более тихую боковую улочку, направляясь к парковке. Дождь насквозь промочил одежду, озноб пробирал до костей. Марек догонял меня, и я ускорила шаг, чтобы избежать дальнейших разговоров, быстро миновала вход в отель и двинулась дальше по тротуару. Если Тайлер продолжит настаивать, я точно не устою перед искушением и сдамся.

Но он остановил меня, схватив за локоть.

– Ты мне нравишься, ясно? – глядя себе под ноги, произнес он с таким видом, словно признание далось ему нелегко, и шагнул ближе. – Ты мне очень нравишься, сам не знаю почему, ведь чаще всего ты чертовски несчастна рядом со мной. Ты редко улыбаешься. Никогда не смеешься, зато любишь спорить, но по какой-то необъяснимой причине я хочу видеть тебя рядом. Мне хочется рассказывать тебе о себе, нравится нести всякую чушь. Почему мне кажется, что все это неправильно?

Я склонила голову, надеясь, что он не заметит моей улыбки. Он абсолютно правильно подметил. Чаще всего я ощущала себя несчастной, и было странно, что я так сильно понравилась ему. И в другой ситуации, возможно, я бы дала ему шанс. Возможно.

– Марек? – сквозь шум ливня долетел до нас чей-то голос. – Это ты?

Мы с Тайлером отпрянули друг от друга. Я посмотрела по сторонам и увидела группу людей, стоявших под навесом у входа в отель, мимо которого мы только что прошли. Лицо Тайлера сразу же приобрело суровое выражение при виде четырех одетых в деловые костюмы мужчин, курящих сигары. Он взял меня за руку и направился к ним, удерживая меня немного позади себя, а не рядом.

– Блэквелл. – В глубоком голосе Тайлера слышалось раздражение.

Мейсон Блэквелл – я видела его лицо по телевизору и слышала, как его имя упоминали при обсуждениях городского совета, – выглядел совершенно непринужденно и, казалось, находился в хорошем настроении, чего я никогда не замечала у Тайлера. Его черный галстук был ослаблен, а рука покоилась в кармане брюк. На губах играла легкая улыбка, и я почувствовала аромат зажатой в его пальцах сигары, когда он улыбнулся Тайлеру. Сам Марек выглядел напряженным, и я сразу поняла, что ему далеко не комфортно общаться с Блэквеллом.

– На Западном берегу объявили комендантский час из-за непогоды, – сказал тот. – Но здесь вечеринка в самом разгаре.

Его белозубая улыбка погасла, когда он поднес сигару ко рту и затянулся. Несколько девушек, одетых в короткие коктейльные платья, хихикая и спотыкаясь, выбежали из дверей отеля, остановились перед группой мужчин, и каждая из них прижалась к своему спутнику. Юная брюнетка, волосы которой были чуть светлее моих, положила руку на грудь Блэквелла и прильнула к нему.

Тайлер прочистил горло.

– Как поживает твоя жена, Мейсон? – спросил он весело и презрительно одновременно.