— Шармант, дамы и господа. Великолепно! — издевательски похвалила Ирэн, убирая в сумочку еще дымящийся «франкотт», и быстро подошла к полю битвы. Попутно она отвесила такой подзатыльник Северьяну, что тот качнулся.

— Ты чего стоял, болван, как вкопанный? Труса праздновал?!

— А вот черта лысого! — вскинулся оскорбленный Северьян. — Два на одного, да еще пьяного, — не по чести будет, да Владимир Дмитрич и сам бы управился… Дмитрич, ты рехнулся, что ли? Какого лешего я тебя десять лет китайскому мордобою учил?! Чтоб по-русски хари друг другу чистить?! С таким медведём по-русски драться — здоровье не беречь!

Но Черменский ничего не слышал. Он сидел на полу рядом с Софьей, обнимая ее, и скомканной салфеткой осторожно вытирал кровь с ее щеки. Растрепанная голова Софьи лежала на его плече, зеленые, широко открытые глаза не отрываясь смотрели в лицо Владимира. Губы, покрытые уже запекающейся кровью, что-то едва слышно шептали. Владимир так же тихо отвечал ей. Мартемьянов, сидя в углу, молча, упорно глядел на них из-под сросшихся бровей, но почему-то не двигался с места. За ним так же напряженно наблюдал напрягшийся, каждую минуту готовый броситься вперед Северьян. По стенке к дверям бесшумно двигались перепуганные зрители. Цыган уже давно словно сдуло ветром; последними убежали проститутки и половые ресторана. Ирэн не спеша, размеренно, как часовой, ходила по залу, держа на отлете папиросу; тонкие брови на бледном лице Кречетовской были мрачно сдвинуты. Наконец, резким движением отбросив в угол окурок, она подошла к Черменскому и Софье и отчеканила:

— Все это очень трогательно, господа, но я рекомендовала бы вам, мадемуазель, — журналистка холодно посмотрела на Софью, которая сразу же отстранилась от Владимира, — забирать свое буйное сокровище и поскорее уезжать. Полиция будет с минуты на минуту.

Зеленые глаза высохли мгновенно — Владимир даже не успел удивиться сей стремительной метаморфозе. Софья вытерла остатки крови со щеки, чуть поморщилась, задев ссадину, смерила Ирэн не менее ледяным взглядом и с достоинством ответила:

— Я рекомендовала бы и вам забирать своего… друга и уходить. Драка начата им, закончена вами, причем оружие первой достали вы. Хотя можно было вполне обойтись и без этого эффекта. Полиция действительно может приехать очень быстро.

По лицу Ирэн мелькнуло странное выражение изумления пополам с горечью. Оно, впрочем, тут же пропало, и заметить его успел только Черменский. Тут же Ирэн вскочила на ноги и деловито распорядилась:

— Черменский, делаем ноги, мадемуазель Грешнева права.

Владимир не ответил. Он продолжал смотреть на Софью. Та, отвернувшись от него, встала на ноги, болезненно поморщилась и начала отряхивать платье.

— Я поеду с вами, Софья Николаевна.

— Нет.

— Не спорьте, вы не справитесь с ним одна.

— До сих пор великолепно справлялась. — Софья обернулась, посмотрела на Владимира внимательно и грустно. — Где ваше воспитание, господин Черменский? Вы пришли сюда со своей дамой — следовательно, ее вы и должны провожать.

— Ирэн — не дама!

— Да? Как же она умудряется в таком случае быть вашей любовницей?

— Браво, — тихо сказала Ирэн, на лице которой застыла странная усмешка.

Владимир молчал. Впечатление было такое, будто ему плеснули в лицо кипятком. Чья-то рука с силой сжала его плечо, и он знал, не оборачиваясь, что это Северьян.

— Едем, Дмитрич. Не идет нам карта сегодня.

Он отчетливо понимал, что друг прав. И все же не мог ни сдвинуться с места, ни отвести взгляда от Софьи, которая, подойдя к сидящему на полу Мартемьянову, наклонилась и вполголоса произнесла несколько слов.

Федор опустил голову. Тяжело, не сразу поднялся на ноги, качнулся, удержавшись за стену, и медленно, шатаясь, пошел вслед за Софьей к выходу. Судя по страшному треску, донесшемуся спустя минуту снаружи, на улице он все-таки свалился.

— Северьян… — не глядя позвал Владимир, и тот молнией метнулся к дверям. Вернувшись пять минут спустя, доложил:

— Они-таки грохнулись на снежочке-то. Ну да ничего, хужей, чем есть, не будет. Я их в сани помог загрузить и Софью Николавну тоже подсадил.

— Она плачет? — зачем-то спросил Владимир.

— Не… Строгая такая сидит, молчит… Мне, правда, улыбнулась. Спасибо, говорит, Северьян, и как звать, не забыла… Тут недалече, скоро доедут. Мы-то куда сейчас, Дмитрич? Пойдем напьемся, что ль, с горя?

Черменский молчал. Ничего не говорила и стоящая рядом Ирэн.

— Я, пожалуй, вернусь в редакцию, — негромко, словно ни к кому не обращаясь, проговорила она. — Петухов наверняка еще там, сообщу ему сногсшибательную новость: премьера в Большом не состоится!

— Не пиши об этом, — не глядя на нее, попросил Владимир.

— Почему? — изумилась она. — Ты полагаешь, Грешнева сможет завтра выйти петь Татьяну с таким лицом?!

— Я давно ее знаю и полагаю, что она сможет все, — заверил Черменский. — Не пиши. Ты рискуешь оказаться в глупом положении.

— Если об этом раньше меня напишут другие, я окажусь в еще более глупом положении! — взорвалась Ирэн. — Черменский! Что, черт возьми, происходит?! Грешнева — твоя бывшая пассия? Вы встречались когда-то?

По затянувшемуся молчанию Ирэн поняла, что ответа не будет, с сердцем загасила папиросу о стену, сухо бросила: «Ну, как угодно…» и, подняв ветер распахнутым макинтошем, быстро вышла из ресторана.

— Дмитрич, как же она на тебя смотрела… — вполголоса произнес Северьян. — Из меня и то чуть слезу не вышибло.

— Кто — Ирэн?..

— Да Софья же! — рассердился Северьян. — Эка невовремя-то Ирина Станиславна влезли! Еще б чуть-чуть — и плюнула бы наша Софья Николавна на своего купца! И с нами бы укатила! Эх, ну вот завсегда это бабьё невпопад сунется!

Черменский ничего не сказал. Молча они покинули разгромленный ресторан, прошли мимо сгрудившихся у извозчичьих саней и о чем-то тихо спорящих цыган, пересекли Большую Грузинку, свернули на Садовую, и только на пустой, призрачно освещенной голубыми фонарями Тверской Северьян вдруг вспомнил:

— Дмитрич, а что ты ей говорил, Софье-то? Ну, когда она у тебя в охапке ревела, а ты ей кровянку вытирал?

— Я говорил, что люблю ее, — равнодушно, словно думая о другом, ответил Черменский.

Северьян осторожно посмотрел на его неподвижное лицо с уже взбухшим возле глаза багровым синяком, почесал затылок, неуверенно спросил:

— А она-то… что она тебе сказала? Ведь говорила чего-то, я видел!

Владимир не ответил. Северьян не рискнул спрашивать еще раз, и до самой Остоженки они шли молча.

* * *

— Матушка-заступница!!! — закричала Марфа, когда в проеме открытой двери показалось бледное, усталое, разбитое в кровь лицо Софьи. — Пресвятая Богородица, да что же это такое?! Где?! Где эта сволочь проклятая, да я сейчас, я ему!..

— Марфа, это не он, — торопливо произнесла Софья, опираясь плечом о косяк.

— А кто?!!

— Я сама… Я влезла в драку… Марфа, ради бога, я не могу уже говорить, я устала, у меня болит голова… Я сейчас поеду ночевать к Ане, здесь совсем рядом, я не отпускала извозчика. Там, в санях, Федор, он у меня заснул по дороге, я не могу его поднять, помоги… Да оденься!

— Ничего, небось не застыну! — Марфа в одной рубашке, босиком выскочила на заваленное снегом крыльцо. — А вы сами-то отчего раздетые? Салоп где? Платок где?! Это вы так от самых Грузин ехали?!

— Да… — растерянно проговорила Софья, только сейчас заметив, что на ней поверх черного, уже заиндевевшего платья нет ничего. — Боже мой…

— О-о-о, я ему завтра… Пусть только, сукин сын, проспится… — Марфа ловко, по-медвежьи переваливалась по сугробам к черневшим у забора саням, из которых доносился чудовищный храп. — Софья Николавна, я сама управлюсь, а вы сей же минут домой! Оденьтесь! Чаю выпейте! А там посмотрим, куда вам ночевать ехать! Да я лучше этого кромешника под забором замерзать оставлю, чем вас куда-то отпущу!

Не слушая ее, Софья сдернула с гвоздя старый Марфин полушубок и ковровый платок, оделась и быстро вышла из дома. Через четверть часа она была в Столешниковом переулке и звонила в дверь сестры. А еще через несколько минут лежала на кровати, запрокинув лицо с закрытыми глазами, горничная снимала с нее промерзшие насквозь валенки, а встревоженная, едва сдерживающая слезы Анна в кое-как запахнутом пеньюаре отрывисто говорила заспанной кухарке:

— Фекла, у нее сильный жар, достань липового цвету, приготовь обтирание, завтра нужно будет послать за доктором… Боже мой, боже, что же могло случиться?! Бедная моя, бедная, зачем… Будь она проклята, эта наша жизнь!..

* * *

На следующий день, ближе к двенадцати, Владимир Черменский стоял на крыльце дома графини Анны Грешневой. На звонок прибежала горничная и, узнав гостя, с ужасом уставилась на его синяки, за ночь приобретшие богатейшую палитру багрово-желто-сизых тонов.

— Господи, Владимир Дмитрич, да вас-то где угораздило?!

— Даша, доложи обо мне графине, — не отвечая, попросил Черменский. Час назад Северьян всеми силами отговаривал его наносить визит Грешневым, уверяя, что с такой физиономией Владимиру даже не дойти до Столешникова переулка: еще на Тверской заберет полиция. Черменский не послушался, но извозчика, чтобы не нервировать служителей правопорядка, однако же взял.

Горничная вернулась спустя пять минут, растерянная и смущенная.

— Владимир Дмитрич, барыня передали, что не принимают… и что вам навовсе от дома отказано. Уж простите, как есть говорю.

Черменский кивнул, ничуть не удивившись. Спокойно сел в кресло у стены и сказал Даше, что он с места не двинется, пока графиня не соблаговолит его принять. Горничная, ахнув, кинулась докладывать.

Ждал Черменский недолго: через несколько минут в приемную, шурша платьем, быстрыми шагами вошла графиня Грешнева.

— Господин Черменский, я, кажется, достаточно ясно дала понять… О-о-о, бо-о-оже, Володя, что с вами?!

— То же, что и с Софьей Николаевной, — с легкой досадой ответил Черменский, вставая и не решаясь привычно поцеловать графине руку. — Я, собственно, приехал справиться о ее здоровье и…

— Как вам не стыдно?! — взвилась Анна. — Соня приехала ко мне в три часа ночи, одна, насквозь промерзшая, в жару, с разбитым лицом, в слезах! Упала в постель, ничего не объяснив, у нее сразу началась горячка, она прометалась всю ночь, я опасалась за ее рассудок! Час назад был доктор, уверяет, что это нервное, да еще сильнейшая простуда! Соня в бреду, постоянно повторяет ваше имя! Я кое-как поняла, что вчера она была с вами, это так? Да или нет?! Как вы могли отпустить ее одну в таком состоянии?! Что это за побоище у Осетрова, в котором вы вместе приняли участие? О Сониной премьере уже и речи быть не может! Я лишь час назад послала в театр человека известить о ее нездоровье, а газеты уже пишут всякий вздор! Что вы натворили вчера? Почему об этом уже пишет «Московский листок» и мне прислуга рассказывает подробности?! Боже, Владимир Дмитрич, я не ожидала от вас!..

Черменский слушал эту обвинительную речь молча, все больше и больше темнея лицом. Под конец он перебил Анну самым невежливым образом, встав и потребовав сию минуту утренний номер «Московского листка». Графиня принесла его из комнаты, брезгливо держа двумя пальцами, и Владимир, забыв поблагодарить, развернул смятую газету.

Заметка Ирэн шла на первой полосе и называлась «Битва в Грузинах».

* * *

«С глубокой грустью редакция уведомляет москвичей, что так долго ожидаемая премьера «Евгения Онегина» в Большом Императорском театре не состоится. Причина этому весьма тривиальная: исполнительница партии Татьяны госпожа Грешнева была очень занята накануне премьеры, и отнюдь не шлифовкой очаровательных нот своего верхнего регистра. Известный в Москве костромской купец первой гильдии Федор Мартемьянов в течение недели развлекал собственную персону цыганским искусством, которым так знаменит ресторан Осетрова в Грузинах. Госпожа Грешнева, которая уже несколько лет является сердечной привязанностью господина Мартемьянова, напрасно ждала его в эти дни у домашнего очага и в конце концов…»

* * *

Далее на половине полосы спокойным, чуть ироничным, так хорошо знакомым Владимиру стилем было изящно изложено во всех подробностях вчерашнее происшествие у Осетрова. Ирэн даже указала полностью фамилии, чего, как правило, не делала, если ее об этом не просили, и только своего имени Черменский в статье не нашел. Подписан сей опус был традиционно: «Поручик Герман».

— Какая гадость, как это отвратительно! — отрывисто произнесла Анна, глядя через плечо Черменского на газетные строчки. — Что Соня могла сделать автору заметки? С какой стати он называет ее здесь «сердечной привязанностью» и «интимной знакомой» этого разбойника?! Да, все правда, мне ли не знать, но отчего такое злое, такое беспардонное вмешательство в частную жизнь?.. Неужели Мартемьянов ее избил?! Откуда все так быстро стало известно? Владимир, вы можете объяснить мне хоть что-нибудь? Этот фарс подписан неким поручиком Германом, но я в жизни не поверю, что мужчина способен на подобную мерзость! Такое только нашей сестре под силу… Соня все время зовет вас. Вы были вчера там, с ней? Как вы могли допустить это?