Эльза Вернер - Два мира

— Да, тебе выпал счастливый жребий в браке, — серьезно произнес Зигварт, и словно в ответ на это из-за двери послышался поддразнивающий голос:

— Так поступите же как Адальберт. Почему вы до сих пор не попытались вытянуть свой счастливый билет?

— Потому что еще не нашел подходящей женщины.

Траудль вышла на террасу и, подсев к друзьям, продолжала со своим прежним веселым смехом:

— Пора бы подумать об этом серьезно. Мы долго ждали известия о вашей помолвке, почти так же долго, как и вашего приезда.

— Я не мог приехать раньше, никак не удавалось. Каждый год я имел несколько недель отпуска, но их было мало для поездки сюда, а мне хотелось довести до конца свою первую большую работу. Теперь я освободился, наконец, на целый год и думаю воспользоваться им также для научной цели. Я объезжу северные и южные города Америки. Уже одно мое пребывание в Нью-Йорке доказало мне, как много нам еще надо учиться. Я съезжу и в Хейзлтон, так как меня очень интересует эта будущая столица. Просто невероятно, что успел сделать Морленд за каких-нибудь десять лет. Вот это я называю энергией!

— Но зато он и правит самостоятельно своим городом, — сказал Гунтрам. — Ни в самом Хейзлтоне, ни в его окрестностях ничего не делается без его согласия. Ты навестишь его?

— Нет, мы расстались не особенно дружелюбно, а он принадлежит к людям, не умеющим забывать.

— Вы думаете, он сердится на вас за то, что вы тогда остались на родине? — спросила Траудль. — Вы ведь блестяще оправдали необходимость остаться там. Общения с Морлендом вам вряд ли удастся избежать, на днях сюда приедет Алиса. Она часто заезжает к нам. До Берклея всего три часа езды, а леса вокруг Берклея тоже принадлежат Морленду. Алиса — страстная охотница и на время охоты обычно останавливается у нас, иногда даже гостит по целым неделям.

— В самом деле, если я не ошибаюсь, Адальберт писал мне, что графиня подолгу живет в Хейзлтоне у отца. А перед отъездом сюда я слышал, что равенсбергские имения сданы в аренду сразу после смерти графа Бертольда.

Зигварт говорил таким равнодушным тоном, как будто речь действительно шла лишь о беглом знакомстве.

— Да, бедный Бертольд! — вздохнула Траудль. — Он умер таким молодым! Ведь ему было всего тридцать два года.

— У него всегда было слабое здоровье, — сказал Адальберт, — и при этом еще постоянные переутомления. Они ездили то в Египет, то в Норвегию, то для обновления впечатлений отправлялись в Индию, то навещали отца в Америке. Графиня постоянно искала новых ощущений, а ведь ее желания были законом. Она нисколько не заботилась о том, в состоянии ли ее муж выносить подобную жизнь.

— Ну нет, он умер от презрительного отношения к нему жены, — возразила Траудль. — Когда они были в последний раз в Хейзлтоне, он признался мне, как сильно страдает от этого. В глазах людей их брак считался счастливым: они вместе жили, вместе путешествовали, никогда не было слышно о разладе между ними, но с кончины дяди Равенсберга все пошло наперекосяк. Алиса только терпела своего мужа, никаких прав на нее он больше не имел. Она отчасти виновата в смерти дяди, потому что предоставила своему отцу полную свободу действий. Но все же известие о дуэли и смерти отца Бертольда глубоко поразило ее. Мне кажется, она и до сих пор не может примириться с этим, а бедному Бертольду пришлось за все расплачиваться.

— Он расплачивался главным образом за свою собственную слабость, — холодно возразил Зигварт. — Почему он так позорно бросил отца? Потому что боялся бедности и необходимости работать. Он предпочел остаться мужем своей богатой жены и позволил обращаться с собой, как с лакеем. Он один был во всем виноват.

— Да разве Бертольд был виноват, что родился и был воспитан таким слабохарактерным? — горячо возразила Траудль. — Кроме того, он не мог расстаться со своей женой. Она никогда не отвечала на его любовь и своей ледяной холодностью доводила его до отчаяния, особенно в последнее время, но он не мог побороть свое чувство.

— И представь себе, несмотря на все это Алиса до сих пор не вышла вторично замуж. Графской короной она не особенно дорожит, потому что Морленд считается теперь одним из наших «долларовых королей». Его единственная дочь и наследница может смело рассчитывать на какого-нибудь европейского герцога или принца, но об этом что-то не слышно.

Вскоре супруги вернулись в комнаты, а Зигварт остался на веранде и погрузился в воспоминания. Он хотел избежать встречи с Морлендом и его дочерью, но, раз это оказывалось невозможным, совершенно спокойно отнесся к предстоящему свиданию. Прошлое отошло от него очень далеко. Он всегда был уверен, что его страсть была лишь болезнью, лихорадочным бредом, и ясно сознавал, что женщина, к которой он так неудержимо стремился всем сердцем и всеми чувствами, только в том случае могла быть ему доступна, если бы он отдал ей свое личное «я», он понимал, что это было бы несчастьем всей его жизни. Теперь он избавился от страсти, его жизнь была полна больших задач, уверенного стремления вперед и дала ему все! Все ли? Ему показалось, что этот вопрос тихо прозвучал в надвигавшемся тумане, носившемся над поляной, в ответ он только гордо выпрямился.

— Да, все! А теперь — вперед, все выше и выше! Больше я ничего не хочу и не требую от жизни!

В лесу, на границе владений Гунтрама, шла усердная работа: готовили землю под пашню. С полдюжины негров под присмотром белого надсмотрщика рубили лесных великанов.

На краю просеки стояли Гофштетер и Зигварт, который с большим интересом следил за работой.

— Адальберт прав, вы хорошо продвинулись вперед, — сказал он, — Пройдет еще немного времени, и вы обработаете всю вашу землю.

— Я думаю, на это потребуется три или четыре года. Но и поработали же мы за это время! И больше всех сам Гунтрам. Да, из господина поручика вышел дельный человек, и моя баронесса — счастливая женщина. Вот этот лес надо снести весь, до последнего ствола. Там, у ручья, начинаются уже владения Морленда. Они тянутся на две мили, и эти участки не продаются и не заселяются, так как графиня любит здесь охотиться.

— Она так любит охоту? И ее ждут сегодня?

— Да, и, собственно говоря, я из-за этого-то и притащил вас сюда. Нам незачем стоять навытяжку при высочайшем появлении. Гунтрам и Залек поехали верхом на станцию встречать «ее величество», Герману одели новый матросский костюм, малюток разодели в белые платьица, а баронессочка только и думает о приезде графини.

В словах старика слышались досада и раздражение. Очевидно, Гофштетер до сих пор не забыл своей прежней неприязни к «золотой принцессе». Герман усмехнулся.

— Но баронессочка действительно искренне радуется этому посещению, она по-прежнему дружна с графиней.

— Да, — проворчал старый лесничий, — Наша Траудль — единственное существо на свете, которое графиня действительно любит. На остальных людей она и прежде смотрела как на пресмыкающихся, а теперь и подавно. С тех пор как Морленд стал владыкой Хейзлтона, он опускает в карман миллион за миллионом, как мы мелочь. Когда он идет по улице, люди готовы ползать перед ним на брюхе, как китайцы. Поэтому не удивительно, если он и его дочь воображают, что все человечество создано исключительно для того, чтобы чистить им сапоги. Хотя та дрянь, что вечно толчется около них, не заслуживает ничего лучшего.

— Да, в этом проклятие такого громадного богатства, — сердито проговорил Герман, — оно приобретается потерей веры в людей.

— Вполне согласен. Графиня — единственная наследница, и все мужчины бросаются к ней, сломя голову. Каждому кажется, что он может подстрелить эту птицу и забрать себе ее миллиарды. Мне кажется, что и Залеку это не раз приходило в голову, и именно потому, что графиня несколько раз позволила ему съездить вместе с ней на охоту. Это было бы очень на руку этому голодранцу. Но ниже принца она теперь никого себе не выберет.

— Что из себя представляет этот Залек? Он сильно смахивает на авантюриста.

— Да вряд ли он и есть кем-то иным. Его судьба похожа на судьбу Гунтрама, только ему не повезло. Он выходец из старого дворянского рода Залеков-Роткирхенов, их поместья лежат где-то на Рейне. Но майорат под опекой, и его владелец живет на маленькую пенсию, выдаваемую ему кредиторами. Младший брат был офицером и преспокойно делал долги за долгами, когда семья разорилась, ему пришлось немедленно выйти в отставку, он отправился за море искать счастья, но не нашел его. Несколько лет он провел в Южной Америке, потом добрался до Хейзлтона, где Гунтрам и подцепил его. Теперь он уже три месяца живет у нас.

— Мне он не особенно симпатичен, — холодно заметил Зигварт, — мне противны натуры, которые нигде не могут основаться и постоянно охотятся за счастьем, ожидая, что оно само свалится им на голову.

— И мне тоже, — поддакнул Гофштетер. — При этом он постоянно насмехается и издевается над всем в мире. Он озлоблен, потому что судьба не особенно к нему благосклонна. Ну а теперь нам пора домой, Герман. Сегодня мы не должны заставлять себя ждать.

Оба повернули обратно.

В доме Гунтрамов царило необычайное оживление, так как всего час назад приехала Алиса Равенсберг. На верхнем этаже фермы для нее были приготовлены три комнаты, всегда находившиеся в ее полном распоряжении. Она, как всегда, привозила с собой только свою горничную и берейтора с двумя прекрасными лошадьми для далеких верховых прогулок. Ей хотелось жить здесь «совсем просто».

Гунтрамовские мальчики немного боялись важной тети и в настоящую минуту мирно сидели на ступеньках террасы, занятые привезенными лакомствами, а маленькая Алиса с довольным видом мурлыкала на руках матери, сидевшей рядом с гостьей.

Алиса, откинувшись в бамбуковом кресле, слушала веселую болтовню Траудль. Она была по-прежнему ослепительно хороша, но так же горда и холодна как в то время, когда согласилась стать женой Бертольда. И все-таки что-то в ней изменилось. Ей недоставало прежней свежести и гибкости, во всей ее фигуре чувствовалось утомление, а прежняя надменная самоуверенность уступила место равнодушию и безучастности, которая замечалась даже теперь, в разговоре с подругой.

— Я так рада повидаться с тобой! — говорила Траудль. — Теперь наши встречи скоро прекратятся. Твой отец собирается строить для тебя отдельный охотничий замок, где ты и будешь останавливаться, а к нам, пожалуй, и не заглянешь?

— А ты пожалела бы? — спросила Алиса.

— Как ты можешь спрашивать об этом? Мне было бы и скучно, и грустно. Конечно, здесь тебе многого недостает, и ты вынуждена разделять нашу скромную жизнь, а в своем охотничьем замке ты можешь окружить себя приличной обстановкой и целым штатом прислуги.

— Ты думаешь, я притащу за собой целую свиту и буду принимать гостей из Хейзлтона и устраивать охоты? Нет, из этого ничего не выйдет. Правда, у папы была эта мысль, но я упросила его бросить эту затею. Я хочу останавливаться у тебя, хочу жить и видеть около себя людей.

— А разве, живя в Хейзлтоне, ты не окружена людьми? Тебе там скучно? Вот с этим я незнакома. У меня совсем нет времени скучать, особенно теперь, когда у меня двое таких милых гостей — ты и Герман Зигварт! Ты ведь знаешь, что он приехал к нам?

— Да, Гунтрам сообщил мне об этом, когда ехал сюда, — холодно и равнодушно подтвердила Алиса.

— Как мы обрадовались, когда он приехал! — продолжала Траудль. — Мы многим обязаны ему!.. Если бы он тогда так энергично не вмешался и не обратился к твоему отцу, кто знает, где и как пришлось бы Адальберту начинать свою новую жизнь? Впрочем, все это ты знаешь.

— Приблизительно. Мне кажется, папа интересовался этим Зигвартом и его талантом. Что же, вышло из него что-нибудь?

— Да ведь Зигварт — автор национального музея в Берлине, один из первых знаменитостей, наша слава! Он получил первую премию, заткнув за пояс лучших архитекторов и в силу этого отказался от предложения твоего отца ехать в Хейзлтон. Разве ты это забыла? Мистер Морленд лучше осведомлен об этом.

— Возможно, у папы великолепная память, — небрежно ответила Алиса. — А меня он и тогда мало интересовал. К тому же с тех пор прошло столько лет. Можно ли все помнить?

Траудль стало обидно. Для нее в то время решалась ее судьба. Но в эту минуту мальчики внезапно вскочили и помчались по лугу, завидев шедших к дому дядю Германа и Гофштетера.

Последний вытянулся в струнку перед гостьей, зная, как надо здороваться с дочерью Вильяма Морленда, но после этой неприятной обязанности быстро скрылся в одной из хозяйственных пристроек, пока Зигварт поднимался по ступенькам террасы.

— А, это вы, Герман! — воскликнула Труда. — Мы только что говорили о вас. Но не гордитесь этим, Алиса вас почти не помнит.