— Вы нашли донора? — спросила она меня с надеждой.

— Да, мы уже едем.

— Дайте ему трубочку.

— Это тебя, — протянула я ему телефон.

— Хорошее имя, — принимая у меня трубку, сказал Берестов.

— Что? — не поняла я, недоуменно посмотрев на него.

— Я говорю: Максим, хорошее имя, — чуть улыбнулся он и приложил трубку к уху. — Да?

И принялся отвечать на вопросы:

— Берестов, Сергей Константинович. Нет. Нет. Нет. Нет. Да. Несколько дней назад. Нет. Витя, через сколько будем?

— Минут через пятнадцать, — ответил водитель.

— Через пятнадцать минут, — продублировал ответ Берестов, помолчал, слушая, что ему говорят. — Я дам водителю трубку, и вы ему сами объясните. — И передал трубку Виктору.

А я молилась про себя и держала, держала в узде изо всех сил накатывающие волнами ужас, панику и отчаяние, не давая им прорваться и затопить меня, и чувствуя, как в голове тикают часы, отсчитывающие такие важные для жизни моего ребенка минуты! Нет, я не подведу своего сына, я верю, что все будет хорошо, что его спасут все, кто может и кто должен спасать! И я снова молилась!

Берестов меня больше ни о чем не спрашивал и молчал всю оставшуюся дорогу, только посматривал на меня и о чем-то думал. Мы практически вбежали в двери, за которыми нас уже с нетерпением ждала старшая медсестра, быстро спросившая:

— Вы Сергей Константинович?

— Я.

— Идемте скорее за мной!

И они побежали, а я за ними, пока какая-то другая медсестра не перехватила меня у очередных дверей, за которыми они скрылись.

— Вам туда нельзя! Там операционный блок! Ждите здесь, — и показала мне на ряд стульев у стены.

И я ждала. Я не знаю, как тянулись эти минуты ожидания, превращаясь в часы или не часы? Я не чувствовала времени, потому что поторапливала его и одновременно молила, чтобы оно шло как можно медленнее, чтобы этого его медленного течения хватило для спасения Максима. И ждала. И вскакивала каждый раз, когда открывались двери и оттуда выходила деловито спешащая куда-то медсестра, и я кидалась к ней, а она строго выговаривала мне:

— Ждите, пока все идет нормально! — и уходила.

Я ждала! Позвонил Игорь.

— Как там? — осторожно спросил он.

— Пока ничего не известно, — отвечала я. — Идет операция. Маме не сообщай.

— Нет, конечно! — даже испугался он и подбодрил: — Раз идет операция, значит, все хорошо будет.

— Да… — только и смогла сказать я.

И я снова ждала. Не знаю, через какое время открылись обе створки дверей, из которых вывезли на каталке Берестова, переодетого в больничное и прикрытого сверху простыней. Очень бледного, с закрытыми глазами и с какой-то капельницей, вколотой в руку, штатив системы внутривенного вливания катила рядом одна из медсестер. Я кинулась к нему, наклонилась.

— Как ты?

Он открыл глаза и даже улыбнулся.

— Нормально, — негромко ответил он и подбодрил: — С ним все будет хорошо, мне врачи обещали.

И снова закрыл глаза.

— Куда вы его везете? — шла я рядом с каталкой.

— В палату, Сергей Константинович сегодня у нас в больнице полежит, — пояснила медсестра.


Я снова ждала, произнося про себя все молитвы, которые знала хоть частично, правильно или неправильно, но молилась.

И врач Геннадий Павлович вышел из двери. А я вскочила со стула и боялась тронуться с места, подойти и спросить — ноги не слушались.

— Все нормально, — он сам подошел ко мне и снова взял обе мои ладони в свои большие руки. — Вы очень вовремя привезли донора! И повторил: — Очень вовремя! Да еще такого героического! Он сдал слишком много крови, больше максимальной нормы, но он мужик крепкий и здоровый, быстро восстановится, за несколько дней. А Максим ваш теперь в полной безопасности, сейчас ему наложат швы и в палату отвезут. У него были множественные повреждения внутренних органов, но, как я уже говорил, не особо серьезные, — после восстановления и реабилитации от них даже воспоминания не останется, будет, как новенький. И артерия будет в полном порядке. У него еще перелом руки и ключицы, но и это ерунда. Словом, Мирослава Витальевна, даже последствий не останется у вашего сына.

— О господи! — радостно выдохнула я и кинулась ему на грудь обниматься. — Спасибо! Боже, какое вам спасибо!

— Это вы своему донору скажите, — похлопывая меня по спине, посмеялся он моей порывистости. — «Больше — опасно», — говорю я ему, а он: «Мальчику надо?» — спрашивает. Надо, отвечаю, тогда берите, говорит. Крутой мужик.

— Ему что, плохо?! Его лечить надо? — перепугалась я.

— Ну уж точно не хорошо, но лечить не надо, — хохотнул доктор. — Мы ему капельницу восстанавливающую поставили. Слабость у него, конечно, сильная будет несколько дней. До завтрашнего утра у нас полежит, мы ему кое-что из препаратов поколем и подаем. А завтра может домой ехать, но только покой, лежать, меньше двигаться, никакого спорта несколько дней и много пить. Ну, я все ему напишу и объясню.

— Его можно будет сегодня навестить?

— Разумеется, только он спать, наверное, будет. Сейчас его девочки чаем горячим, сладким напоят, а потом ему необходим покой.

— Я быстро и ненадолго, — пообещала я, — вот только Максима дождусь.

— Быстро и ненадолго можно, — согласился Геннадий Павлович.

— Спасибо. А с Максимом остаться на ночь можно?

— Он под наркозом будет, а потом под действием снотворного до утра, так что нет смысла оставаться рядом с ним. Вам бы самой успокоиться и отдохнуть, вы ему здоровая и полная сил понадобитесь. Состояние у него стабильное, не критическое, ничего плохого с ним уже не случится.

— Я все равно не смогу находиться в другом месте, а не рядом с сыном, — взмолилась я, сложив ладони просящим жестом.

— Ну, оставайтесь, раз не сможете, — похлопал он меня по руке. — Но вы бы лучше вашему герою-донору гранатовый и лимонный соки натуральные привезли, да водицы дорогой минеральной. Да еще покормили бы его часика так через два.

— Конечно! Напишите, что надо, я все привезу и сделаю!

— Напишу, зайдите попозже, минут через двадцать, в ординаторскую.

И тут вывезли на каталке моего сына. Он показался мне таким маленьким и беззащитным, измученным и был бледным, с совершенно белым, как бумага, лицом.

— Максим! — кинулась я к нему.

— Он вас не слышит, — придерживая меня за плечо, пояснил Геннадий Павлович.

А я уже не слышала его. Я семенила, согнувшись, рядом с каталкой, на которой везли моего ребенка, гладила его по лицу, поправляла растрепавшиеся волосы, держала его ладошку. Меня не отгоняли, понимали, наверное, да и разве я первая мать в этой больнице, чуть не потерявшая своего сына?

Макса привезли в палату, переложили на кровать, поставили капельницу, подключили к нему какие-то аппараты, тихо запищавшие сигналами, прикрыли одеялом, а я не могла отвести от него взгляда, пока одна из медсестер, осторожно обняв меня за плечи, мягким голосом не пояснила:

— Он еще под наркозом, а когда очнется, мы ему сразу введем снотворное и обезболивающее, чтобы спал. Вы пока позвоните родным, успокойте, да и вам самой надо успокоиться, прийти в себя, поесть что-нибудь.

— Да-да! — словно опомнилась я.

Позвонить родным! И, посмотрев на Максима еще раз, вышла из палаты и пошла в приемный холл, где можно было звонить по сотовым телефонам. И увидела там Виктора, водителя, сидевшего в уголке и читавшего какой-то журнал. Заметив меня, он тут же встал и подошел.

— Как ваш сын?

— Его спасли, говорят, что теперь все будет хорошо, — улыбнулась я, сообщая радостную новость.

— А Сергей Константинович?

— Он сдал слишком много крови и до завтрашнего утра его оставят здесь. А утром его можно будет забрать и отвезти домой. Работать несколько дней ему запретили.

— Я за ним приеду, — и отдал мне ключи от моей машины, про которые я совершенно забыла.

Мы попрощались, и я позвонила Игорю.

— Игорь, он жив, — сразу сказала я, как только он ответил. — Состояние стабильное, врачи говорят, что самое страшное уже позади, теперь все будет хорошо.

— Слава богу! — выдохнул Игорь и тут же спросил: — Что-нибудь надо?

— Надо! — спохватилась я и уточнила: — А сколько времени? Рынки еще открыты?

— Времени седьмой час, а рынки наверняка еще открыты.

— Тогда пошли Олега купить натуральные выжатые гранатовый и лимонный соки, и пусть привезет мне сюда, в Склиф, в приемную «Скорой помощи».

— Все сделаю. Жди. Ты Надежде Владимировне позвони, — напомнил он.

Это было труднее. Сил на этот разговор у меня не было. Но я позвонила маме и, стараясь быть максимально спокойной и убедительной, рассказала ей про Макса и еле уговорила не приезжать прямо сию минуту, нагрузив срочными поручениями. Пусть займется конкретным делом, это ее мобилизует и не даст паниковать.

А у меня дела. И я отправилась искать Берестова.


Он был в палате один, вторая койка пустовала. И спал. Бледный, с ввалившимися щеками, с заострившимися чертами лица, отчего казался резко похудевшим. Я стояла, смотрела на него и не знала, где можно найти такие слова, чтобы выразить свою благодарность этому мужчине.

Он даже не знал о существовании моего сына, для него это посторонний, чужой мальчик, и я посторонняя женщина, к тому же отказавшая ему в продолжении интимных отношений. Но он, не задавая никаких вопросов, пришел и спас этого ребенка. Меня спас! Две жизни! Я не знаю и знать не хочу, и думать не буду, что бы случилось со мной, если бы Максим погиб. Но то, что я бы не жила больше, это точно! И совсем не в физическом смысле.

И я смотрела на него, спящего своего спасителя, и отчетливо понимала, что мой долг ему огромен, значительно выше и больше, чем можно представить, и что суетно-житейская ерунда, казавшаяся мне еще вчера такой важной и непреодолимой, оказалась просто мутной пеной налета на прошлом!

Ничто не имеет значения! Все такая тупая, бестолковая человеческая глупость! Я чуть не потеряла сегодня сына! И на фоне этого факта хрень, которой мы забиваем свои головы, видится в истинном свете: суетливой ничтожностью нашего эго, которое убивает, уничтожает в нас все самое главное и важное, и единственно ценное!

Я осторожно села на край кровати, наклонилась и поцеловала его в холодные губы. Берестов вздохнул и с трудом открыл глаза.

— У меня начались эротические видения? — тихим, немного севшим голосом спросил он с видимым усилием.

— Пока нет, — улыбнулась я и снова его поцеловала. — Спасибо. У меня нет слов передать, как я тебе благодарна.

— Как парень? — спросил он.

— С ним теперь все будет хорошо. Благодаря тебе, — улыбалась я ему, — ты его спас.

— Он сам себя спас, — старательно выговаривал слова Берестов. — Мне врачи там рассказали, пока я мог еще что-то слышать. Он сам себе перетянул артерию и еще пытался помогать другу. У тебя отличный парень.

«У тебя тоже, — подумала я. — У тебя тоже!» Но я расскажу ему об этом не сегодня. Скоро.

— Спасибо тебе, — еще раз поблагодарила я.

— Не плачь, — помолчав немного, сказал он.

— Я не плачу. Я не могу плакать, — улыбнулась я.

— А что у тебя течет по щекам? — улыбнулся он в ответ.

— По щекам? — удивилась я.

Я приложила ладони к лицу и почувствовала на них влагу, и удивленно уставилась на мокрые кончики пальцев, даже провела по ним большими пальцами, дабы убедиться.

— Я не плакала много лет, — посмотрела я на Берестова. — Однажды, очень давно, я выплакала все слезы, и что-то там сломалось внутри меня, и я больше не могла плакать, даже когда очень хотелось, когда это могло бы мне помочь.

— Просто у тебя еще не было такой радости, — сказал он потрясающе верно.

— Да, — согласилась я, — такой радости у меня еще не было.

— Слушай, я тут посплю, — полусонно проговорил Берестов, закрывая глаза.

Я наклонилась и еще раз поцеловала его в губы:

— Поспи.

И тут подумала, что сначала от страха, а потом от радости и облегчения совсем забыла выяснить важные обстоятельства произошедших событий, что нужно срочно наверстать. И я отправилась в приемную регистратуру узнать, что с Темкой и его родителями.


Я выяснила не только это, но и подробности случившейся аварии.

Они в общем потоке начали движение на зеленый свет светофора, когда из-за поворота, на свой красный свет, вылетел на запредельной скорости мажор на «БМВ», который решил проскочить перекресток перед уже тронувшимися машинами. Игра у них такая, развлекуха адреналиновая!

Крайний в левом ряду водитель успел его заметить и притормозить, а Лешка, шедший в среднем ряду, из-за этого маневра вылетевшей машины не видел, и «БМВ» на скорости, превышающей сто пятьдесят километров, врезался в них, в левый бок. И машина, отлетев, другим, правым боком ударилась в идущую рядом и перевернулась, а там пошла цепная реакция.