Интересное это место — городской парк Северообезьяннска. Когда-то на месте города рос роскошный сосновый бор, и первопроходцы, отмечая отличия высокой стройности от окружающих диких сопок, предпочитали останавливаться именно здесь, среди вековых сосен. Как известно, ветер разбивается о высокие деревья, да и река рядом, и северное, с песчаным, в последствии засыпанным гранитными обломками, берегом море. Удобно и красиво. Но затем появились первостроители, с бульдозерами, с шагающими экскаваторами, с самосвальными грузовиками и, вырубив удобные сосны, построили из них необходимые бараки. А первовоенные, по-обезьяннски — перводрилы, из того что осталось и из привезенного из других мест леса соорудили себе казармы. Позже, когда уже были готовы пристани для кораблей молодого северообезьяннского флота, и когда запустили пекарню, колбасный цех и главное — завод железобетонных изделий, то дома стали строить из блоков, а старые сосновые бараки за ненадобностью снесли. Но и сейчас северообезьяннские дети, правнуки первопроходцев, внуки первостроителей и сыновья первовоенных, играя в прятки или бомбистов, все еще бегают среди кое-где сохранившихся огромных пней.

Но обезьянн, как известно, звучит гордо, он преобразователь природы, поэтому первообыватели, вспомнив сосны, с энтузиазмом осушили близлежащее болото и разбили на этом месте парк, а дренажные траншеи со временем превратились в очень даже живописные каналы. Правда, парк получился без сосен — уж очень долго они растут.

Да, парк получился ничего — небольшой, но симпатичный, в полторы аллеи. Так что свидания северообезьяннские влюбленные стали назначать как раз на пересечении этих самых полутора аллей, у памятника самому известному русбанду — Великому Тоталитарину. Тоталитарин и в самом деле был велик — он вовремя узнал два точных ответа на два срочных вопроса: "Кто виноват?" и "Что делать?", а указующим перстом указывал — делать, собственно, куда. Он считался первейшим из революционеров и создателем Союза Сообезьяннских Сохлюпий Русбандии, сокращенно — СССР, и поэтому в каждом мало-мальски уважающем себя парке торчал обязательный ему памятник.

А жители Северообезьяннска, покрасив героя истории и его перст в золотой цвет, с годами переменив почитание на снисхождение, тем не менее не изменили привычке собраний и все так же продолжают встречаться у его сияющих ботинок. А вот золоченых куполов и белых минаретов в Северообезьяннске никогда не было, зато есть ЗАГС. Позабыв о Боге, помни о ЗАГСе, спешащий на свидание обезьянн!

Вот и Примат, а сегодня он резвый малый, не изменил общегородской традиции и назначил Шимпанзун свидание у Блистающего Тоталитарина, на вечер. А проходя мимо ее дома и мимо цветочно-газетно-сигаретного киоска, не удержался и, поддавшись хорошему настроению и влиянию надгоризонтного Олнцеса, обещающего теплый вечер и подменяющий в этих широтах и в это время ночь, купил-таки розу, но на этот раз белую. Начало лета, и белых роз полно — скоро экзамены и затем гуляющие белыми ночами выпускники, так что цветы пользуются спросом. Понимая, что поддался скорее чувству, а не разуму, и немного стесняясь цвета, он остановился у олнцесноносных ботинок знаменитого революционера.

Шимпанзун он увидел издалека — косые лучи бесконечного северного заката пронзают светлую и еще неплотную листву, и аллея от этого кажется полосатой, а фигуры прохожих изменчивыми. Приближаясь, Шимпанзун как бы мигала в этом теплом свете, сияла в его глазах, а он, не забывая о цвете розы и принимая волнующую его субъективность, соответственно волновался и любовался ею — в такт света и тени. У киоска было легче — там или пан, или пропал, а здесь свет и тень, и быстрая их смена, вот он и растерялся, немного, от этой игры. Чувствуя себя полным да к тому же напряженным валенком, он молча протянул подошедшей обезьянне белую розу.

— Где-то это я уже видела, и кажется, совсем недавно, — приветливо улыбнулась Шимпанзун, однако в глазах ее блеснула необходимая, но незлая издевка — не без этого, а в голосе зазвенел вопросительный смех, — дежавю?

— Жулемашпасизжю, — попытался пошутить и выбраться из своего войлочного состояния Примат, — вот только цвет другой.

— Я заметила, спасибо, — чувствуя в его поведении войлок и понимая причину, еще лучезарнее улыбнулась прекрасная обезьянна. — А почему белая? Не скажу когда, но школу я уже закончила.

— Я понимаю, — все еще борясь с непослушными валенками, оправдательно согласился на вид суровый обезьянн, — захотелось белую подарить, вот и все. Понимаю, что не совсем к месту, но устоять не смог. Цветок очень понравился… А тебе?

— И мне. Спасибо за цвет, и за цветок.

Хитрец Примат применил первое "ты" — он же не бабник, и для него это относительно трудно. Да еще валенки мешают!

— Нет, если не нравится, то можно помадой подкрасить, — не на шутку валенкообразно расшутился он.

— Или лаком для ногтей?

— Перламутровым? — сквозь стихающий свист улетающих за границы парка валенков предположил отважный сегодня обезьянн.

— Я уже начинаю разбираться в твоих вкусах.

О! Это ответно "ты"? И валенки, преодолев трудные границы, упали в океан, намокли, утонули. Только вкус здесь ни причем — он подсмотрел, а она это видела. Но что говорить, в общем-то, не очень важно, важно что слушают и отвечают, и не важно — что.

— Так быстро? — якобы удивился приободренный обезьянн. — И спасибо — я рад слышать, что у меня есть вкус. Правда, во мне уже поселилась ревность — ты всегда так наблюдательна, со всеми?

Ответное дежавю? О! О! О!

— С интересными мне людьми.

Но все-таки некоторая скованность осталась. Или это просто статичность?

— Пройдемся? — желая разрушить неподвижность, то есть помеху устремлений, предложил Примат.

— Пройдемся… а куда?

— А не все ли равно? Слишком уж Тоталитарин ботинками блестит, и мне кажется, подслушивает. И подглядывает тоже.

— Стесняешься?

Шимпанзун улыбнулась, а он не ответил. Они пошли по аллее, по той, которая половина. Там меньше обезьянн и больше тени, а в конце недлинная лестница в несколько широких ступеней, и эта лестница имеет — такое случается у обезьянн, свой тайный смысл.

— Ты мне про школу напомнила…

— Кто кому напомнил, — усмехнулась в белую розу Шимпанзун.

— Да, конечно, — поспешил согласиться Примат. — В школе, если ты помнишь, не только учатся…

— Я помню, я еще не такая старая.

— Извини, — опять поторопился он. — Так вот, классе, кажется, в восьмом, мы с друзьями начали бегать за девчонками. Какие-то романы завязывались, скорее — показательные… Тем более я был подающим надежды чемпионом, кем, в общем-то, и остался. Влюблялись — а как же, не без этого. Время пришло.

— Время виновато?

— Конечно. И тогда само-собой родился прием борьбы с неловкостью первой встречи, так это назовем. Хочешь, испытаем? Я вспомню старое, а ты узнаешь что-то новое.

— А это не опасно?

— Я буду рядом.

— Это и пугает, — снова спряталась за белую розу Шимпанзун. — А это испытание, оно не сложно? Я ведь чемпионка без всяких надежд. Не хочу погибать в расцвете лет, — объяснила она.

— Ничуть не сложно, — попытался успокоить ее Примат, — вот послушай: гуляешь со своей возлюбленной, кормишь ее мороженым…

— Интересная подробность.

— Запомнил. Ешь, естественно, и сам, и незаметно, случайно, то есть ненарочно подводишь ее к какой-нибудь лестнице — размеры не важны. Чем меньше — тем смешнее. И тут начинаются страхи: "Посмотри, какая крутая! А ступени какие неудобные! Дай руку, а то упадешь! Держись, а то разобьешься!" Хватаешь возлюбленную за руку, и… вниз, или вверх. Без разницы. Смешно и весело, а главное — первый барьер сломан и синдром преодолен, к последней ступеньке вся скованность исчезает. Все, такой вот простой приемчик.

— Интересный метод. А мы не к лестнице случайно идем?

— Именно случайно! Вон она, затаилась совсем рядом.

— Лестница в кустах?

Примат кивнул, уличенный в праведной лжи. Лестница в несколько ступеней, и он, встав на первую, честно протянул руку помощи прекрасной обезьянне. Символизм, но часто именно символы остаются в памяти и со временем наполняются глубинным смыслом. Шимпанзун, подчиняясь предложенным ей правилам игры, поймала его руку. Глаза, улыбки, белый цвет — они шагают вверх, рука в руке, ну а когда настанет секс — игра для взрослых, то очарование руки исчезнет, и это тоже правило.

На верхней ступеньке Шимпанзун остановилась, обернулась, как бы прислушиваясь к чему-то у себя за спиной.

— Ты ничего не слышишь? — спросила она у Примата, заглянув в его степные глаза.

— Нет. Сердце громко стучит, — простодушно признался он.

— А ты послушай. Там, внизу, падают обломки первого барьера.

— Торопиться не будем? — промедлил с догадкой счастливый и бравый обезьянн.

— Не будем, — спокойной улыбкой поблагодарила за догадку красивая своей обезьяннской природой обезьянна.

* * *

13. Резьюм.


На этом завершился четвертый день на планете обезьянн. Казалось бы, сухой отчет, протокол наблюдений за началом взаимодействия одной из пара-форм, его и ее, Примата и Шимпанзун. Но для них это был длинный день — такие случаются в жизни. И его трудно размолоть на отдельные пылинки, чтобы потом удобнее рассматривать в зеркальный телескоп, здесь не поможет даже электронный центрефуг.

Землянин! Если в твоей жизни не было длинных дней — ты зря прожил эту жизнь, бросай все и беги их искать. Ну а если захочется конкретики, то зачем утомлять ожиданием угрюмого читателя — читай Минздрав. Но если ты, о земной или очень уж приземленный читатель, осилил четвертый день Мезли — то выходит, что ты не Бандер Л.? А если осилила, то не Ванна К.? Выходит, что так.

А в этом дне было еще много чего: белая ночь, еще лестницы, со смехом внизу и наверху, касание Олнцеса горизонта, открытая волна, спокойная по случаю белой ночи и хорошей погоды, и намек на летние сумерки — пора домой. Все как у людей, в смысле — как у обезьянн.

А был еще поцелуй, едва прикосновение. О, Необандерлог! О, Антикакка! О, Читалишче! Вспомни, брат по изгибу серых извилин или неудрученная их отсутствием сестра, как Примат, глядя на идущую по аллее Шимпанзун, вдруг затерялся в игре света и тени, и как остановилась Шимпанзун, прислушиваясь к звуку падения барьера. Вспомни, будь ты братэлла или сеструхэн, и ты поймешь, что большой и суровый на вид обезьянн и чарующая красотой и ленью длинноногая обезьянна по-своему не чужды эстетики. И хоть они не чересчур образованны и не слишком начитаны, но не зная точно, они все же подозревают о законах красоты, иногда противоречащих целесообразности.

Объяснение — это едва прикосновение, чтобы запомнить движение губ навстречу, когда пространство близкого взгляда, сокращаясь, не измеряется длиной, а жизнь вдруг проникает прямо в воздух. Первый поцелуй не должен быть долгим, тем более страстным, движение и ожидание — вот главное в нем. И интересно — а знал ли при жизни об этом Тоталитарин, сейчас наблюдатель многих поцелуев?

— Вот и второй барьер сломался, — сказала Шимпанзун, разглядывая лицо Примата. Хотя тому конечно же хотелось, чтобы она ткнулась носом ему в плечо, или грудь, или прижалась щекой, или чистым лбом.

— Я не сильно тороплюсь? — все же осведомился он.

— Нет, не сильно, — успокоила его она. — До завтра?

— До завтра.

Целуясь впервые, учись эстетике, читатель, и ежиков паси.

Но для тебя, о молчаливый в себе декламатор, это завтра не наступит никогда — потому что пройдет целый месяц. Так решил сочинитель. А если ты чем-то не доволен или озабочен срединным любопытством, то читай выше — у обезьянн все как у людей: белые зубы, мягкие губы, тугие струи, и обозначенное и недосказанное здесь не чуждо эстетики, избегающей, как ты уже знаешь, конкретики. Знай и то, читатель, что в этот летний месяц — длинный праздник чувства тел, больше не придумывались белые медведи и не снились непонятные сны, и не было странных серых мужиков, роняющих то ли листья, то ли перья из-под длинных плащей. Все путем: месяц-праздник, хотя, наверное, и в отсутствие ангела, во время отдыха и взаимной тесноты их посещали бредовые мысли — подвластен ли демонам скрип? Подчинены ли им вещи? Замечают ли они их? А нас? И чем тогда отличается обезьянн от вещи? Наличием души, умением считать, придумкой рая?

Рай был найден.

— Тебе не нравится Коломбус?

В Русбандии очень популярен сериал о великом сыщике из Лос Попенса — Коломбусе. Длинные серии крутят, как правило, по пятницам, по вечерам, а телевизор, как известно, интереснее смотреть вдвоем и лежа.

— Нравится, — в нос ответила Шимпанзун. Она к телевизору и к Коломбусу спиной, и не смотря на сопротивление Примата, зарылась носом ему в подмышку.