А сюрприза для Лени с ее приездом не получилось. Он уже все знал – мама ему сама позвонила, поспешила обрадовать. Шел ей навстречу по перрону – аккуратно-квадратный такой, в строгом черном пальто, белый шарфик навыпуск трепещет, чуть разлетается концами в стороны. Мода такая была в те времена среди состоятельных людей. Чтоб непременно черное пальто и сверху белый шарфик навыпуск. И очки в дорогой оправе – «директор» называются. Квадратные, толстые, солидные. Ему это очень все шло, кстати. К месту было. Он и впрямь был директор – молодой, перспективный. Букет белых роз в руке. Для нее, стало быть. Женщины оборачивались, смотрели завистливо, переводили досадливые взгляды на своих обыкновенных курточно-джинсовых мужей. Глупые, глупые… Цените то, что имеете! Любовь, она ж не замечается, не видится, пока ее не придут и не отнимут. Не дай бог вам, женщины, такого «счастья», как ей. Идет, улыбается навстречу мужу и даже глазами изо всех сил пытается радостно сиять, а на душе кошки скребут. Больно. Больно. И до машины идти – больно. И в машине до дома ехать – больно. Так больно, что…

– Майя! Ты где? Ты не слышишь меня совсем! Очнись!

– Ой, прости, я задумалась… Что? Что, Лень?

– Я говорю – в квартиру подниматься не буду, ага? У меня через час совещание…

– Да, да! Конечно! Спасибо тебе, что встретил! Ты в котором часу придешь? Я ужин сделаю.

– Я постараюсь не очень поздно. Как смогу. Соскучился, сил нет… Пока, Май!

– До вечера, Леня…

– До вечера. И учти – у меня будут хорошие новости!

– Какие?

– А не скажу! Вот жди меня теперь и волнуйся! И трепещи! И предвкушай. Очень, очень хорошие новости…

Квартира встретила ее холодно, будто обиделась на измену. А может, это она такая зашла – уже обиженная. Только кем, непонятно. Мамой? Димкой? Судьбой?

Усевшись в кресло, Майя запрокинула голову, сглотнула скопившийся в горле противный комок. Что ж, надо жить. Надо начинать все сначала. Как начала тогда, год назад, когда свалилась Лене на голову несчастной гостьей. Тогда же у нее все получилось. И сейчас получится, еще не вечер…

Вечер, впрочем, наступил очень быстро – не успела она и опомниться. И ужина не приготовила. Бросилась на кухню только после Лениного звонка – еду, мол, жди. Застучала торопливо молотком по отбивной, чуть палец себе не отшибла. А новости у Лени и впрямь были хорошие. Просто чудо, что за новости! Пришлось, хочешь не хочешь, снова сиять глазами, и улыбаться, и даже верещать восторженно. Как и полагается умным хорошим женушкам. Тем более не каждой жене такие новости муж преподнести нынче может – про покупку квартиры. Абсолютно новой, в новом доме, с иголочки. Завтра можно поехать и посмотреть. Ну ладно, можно и не завтра, можно и послезавтра…

– Май, ты не рада, что ли? Я думал, ты до потолка прыгать будешь… Думал, немедленно меня туда потащишь…

– Ну что ты, Лень, я очень рада! Просто… устала, наверное. Меня в поезде укачивает, потом вообще несколько дней подряд плохо соображаю.

– Ну ладно… Скажи лучше, как там наши?

– Кто – наши? – вскинула она на него испуганный взгляд исподлобья.

– Ну, мама твоя, братья, сестренка…

– А… Да все у них нормально, в общем…

– Знаешь, я тут подумал, прикинул… Надо бы им от нас постоянную денежную помощь организовать. Что-то вроде ежемесячного пособия. Чтоб на достойную жизнь хватало. И маму твою освободим – пусть себе детьми занимается. Они же мал мала меньше, им как раз сейчас мать нужна! И тебя рядом тоже нет… Чего молчишь?

– Я не молчу, Лень. Я даже не знаю, что мне сказать. Спасибо тебе.

– Да ну… Какое спасибо? Мы же одна семья. А из класса нашего видела кого-нибудь? Я понял, ты у Динки Новый год встречала?

– Ага. У Динки. Она скоро родит, кстати.

– Да ты что? Вот здорово! А… Димка этому обстоятельству рад, наверное?

– Рад. Конечно же рад. Ты кофе будешь или чай? А может, еще отбивную? Да, мама же твоя с нашими подружилась! В гости теперь к ним ходит, гостинцы всякие носит… Они ее просто обожают, особенно Юлька! Ой, я же маме так и не позвонила, она ж просила…

Она еще что-то говорила торопливо и невпопад, смешивая новости в одну кучу и при этом наблюдая себя со стороны будто. Да, это она. Веселая, лживая. Это из нее сейчас плещет в бедного Леню противная перепуганная истерика. А он ничего, принимает с благодарностью… Хотя ей совсем от этого не легче. Что ж, надо привыкать жить вот так – раздвоившись пополам. Ничего, она привыкнет. Она в любой среде выживать умеет – и в бедности, и в предательстве, и в нелюбви. Она будет хорошей женой – именно так, ровно на одну себя половину. А другая половина пусть живет памятью. Есть память – и слава богу. Можно в нее возвращаться, можно даже уходить в нее полностью, заново переживая каждую минуту из тех коротких и недавних безумных встреч… Интересно, у Димки осталась эта память или нет? Или для него это все так прошло – легким приключением? А впрочем, какая теперь разница… Пусть время идет, пусть расставит все по местам. Жизнь – на одно место, память – на другое. Время – оно ей друг. Год назад выручило и сейчас выручит…

Поначалу и правда все уложилось во времени и пространстве так, как ей хотелось. Тем более приятные заботы по обустройству в новой квартире увлекли, потянули время на себя, отнимая у памяти ее территорию. В какой-то момент ей даже показалось, что память сама белый флаг в этой войне выбросила и мирно сосуществовать уже не отказывается. Да только зря ей так показалось. Обманулась, видно, расслабилась. Не тут-то было.

Случилось все совершенно неожиданно – просто встала однажды утром без настроения. Куда взгляд ни кинет – все раздражает до крайности. Хотя, если уж по совести, радоваться надо бы не переставая, останавливаясь взглядом на деталях красивого новоквартирного интерьера. Вон спальня новая шикарная – вся в пастельных тонах. Вон мебель мягкая кожаная, как из модного журнала – даже садиться жалко. А на кухне что творится! Да такую красоту можно только в кино показывать, а не жить в ней изо дня в день. Откуда оно в ней взялось, это раздражение? Целый день ее мучило и к вечеру не прошло. Леня пришел – так на него сорвалась, что перепугала до смерти. Потом плакала, извинялась, снова истерила бесконтрольно… И на другой день – то же самое. А уж когда причина этого состояния понятна стала, она совсем в панику ударилась. Тут и память, на время притаившаяся, вышла наружу гордо, руки в бока – победила меня, говоришь? А я вот она, я и не собиралась сдаваться… Я так о себе напомню, что мало не покажется…

Действительно. Мало не показалось. Противнее всего было то обстоятельство, что Леня ее беременности совершенно искренне обрадовался. Носился с ней, обалдев от счастья, ублажить старался, по врачам дорогим таскал… Даже дела на фирме слегка забросил, чем вызвал крайнее неудовольствие дядюшки Хельмута. Тот только плечами пожимал – подумаешь, беременность! Обычное дело. Просто у твоей молодой жены, как он объяснил, сейчас невроз. Вроде того – у всех так бывает. Некоторые женщины, говорит, в этом положении вообще своих мужей на дух не переносят, жуткую идиосинкразию к ним испытывают. И вообще, надо поменьше ей, беременной жене, на глаза показываться, чтоб не усугублять состояние…

Леня с удовольствием ему поверил. И самоустранился. Приходил вечером, тихо-мирно ложился в гостиной на диване, утром уходил на цыпочках… Господи, да если бы ей от этого легче было! Нисколько не легче. Душа сопротивлялась обману, и не было сил ее убедить, что это и не обман никакой, это всего лишь жизнь. Вторая часть жизни, половина то есть. Ну да, там, внутри у нее, происходило какое-то невероятное чудо, там поселилось и вовсю развивается их с Димкой совместное счастье – что с того? Все равно ведь ничего не изменишь. Или изменишь? И насколько ей сил хватит жить вот так, глядя на счастливого Леню? А может, взять и бросить все к чертовой матери, оборвать эту мучительную раздвоенность, встать с кровати, поехать на вокзал, купить билет и…

И что?… Нету для нее никакого «и»! Вчера письмо от мамы благодарственное пришло, пропитанное сплошными «спасибами» в Ленин адрес. И с полным отчетом по поводу потраченного пособия – и как ботинки Ваньке новые ходили покупать, и куртку Сашке… А Юльку, так ту вообще в платную танцевальную студию отдали. Там сказали, что у нее способности выдающиеся… А еще мама спрашивала, можно ли ей для себя «обувину» новую справить – старая-то совсем развалилась. Интересно, Леня прочитал это письмо или нет? Она его специально вчера вечером на столике возле дивана оставила… Надо встать, посмотреть. Или лучше позвонить ему, спросить… В любом случае надо с постели вставать. Хватит уже лежать, в идеальный потолок с красивой люстрой пялиться. Надо жить. Надо жить. Надо жить…

И все-таки она не выдержала – сорвалась с места на девятом уже месяце. Вот так же встала утром и сорвалась. То есть начала собираться. Аккуратно сложила вещи в сумку, плотно позавтракала, села Лене письмо писать. Очень сумбурное получилось письмо. Состоящее из сплошных «прости» да «не обижайся». И еще попросила – не приезжай за мной. А причину своей просьбы не объяснила – рука не поднялась. Подумала – потом объяснит. Вот приедет домой, соберется с мыслями и объяснит. А может, Леня из ее письма сам все поймет. Он же умный. Чего ж заставлять его ждать, когда она, как та беременная радистка Кэт, нечаянным криком себя выдаст…

Всю дорогу, лежа на нижней полке и отвернувшись к стене, она рисовала себе картину, как обо всем этом она Димке скажет. Вот позвонит ему и скажет – у нас с тобой будет ребенок… Или нет! Лучше она предложит ему встретиться. Он придет, увидит ее и сам все поймет. А потом… Потом…

Дальше этого «потом» мысли уже не шли. Спотыкались сразу. Не могла она думать, что будет потом. У них и тогда, в те окаянные новогодние и счастливо-безумные дни об этом «потом» речи не заходило. А может, речь бы и зашла, не сбеги она так скоропостижно? Может, все бы по-другому случилось? Не знает она теперь. Ничего не знает. Запуталась, завралась, заигралась в дурную войну. Артистка. Теперь вот рожай да кричи «мама» по-русски. Пусть выведут тебя на чистую воду. Только никакой Штирлиц тебя не спасет. А может, и хорошо, что не спасет. Может, там тебе самое место и есть – меж двух стульев. Провалишься и будешь сидеть, раз таланту настоящего артистического Бог не дал. И туда тебе и дорога. Нет, все-таки Димке сначала позвонить надо. Сказать сначала…

Позвонить Димке она не успела. Схватки начались под утро, аккурат за два часа до прибытия поезда. Она и до машины скорой помощи, к поезду срочно вызванной, успела на своих ногах дойти, и в предродовой полежать. Это уж потом начались настоящие муки беспамятные – роды оказались тяжелыми, затяжными. Уже на исходе этих мук все поплыло перед глазами – мелькали в вязком пространстве лица акушерок в белых медицинских колпаках, и серый больничный потолок наплывал волнами, и крик писклявый откуда-то вдруг прорезался… Она сразу и не поняла, что это Темка кричит. Сын. Артем, стало быть, Леонидович. Простите, Дмитриевич. Конечно же Дмитриевич…

Первое, что она помнит потом, так это записку от Лени. Он ее потерял, оказывается. Пришел домой, прочитал письмо и рванул за ней – на самолете. Если б рейс не задержали, точно бы к поезду успел. А так нет, не успел. Приехал потом к ее маме, а она руками развела – ничего не знаю, мол, не видела… Ну, поругал ее в записке за такой легкомысленный поступок – мягко так. А дальше восторги пошли отцовские. И ни слова насчет ее просьб «не искать», «забыть» и так далее. Как будто их и не было. Наверное, он тогда опять все это на странности ее беременного положения списал. Как учил его мудрый дядя Хельмут. Ох уж эта мужская мудрость! Не что иное, как слепая вера в то, что удобно мужчине услышать. Или очень хочется услышать. Вот как Лене, например.

Встречали ее из роддома торжественно – с цветами и шампанским. Мама с Анной Альфредовной кудахтали над Темкой, как две заполошные клуши, звенели радостными детскими голосами Сашка с Юлькой, Ванька в стороне щелкал новеньким дорогим фотоаппаратом – Леня ему на радостях такой подарок сделал. И дома тоже устроили праздник. Гостей позвали. Соседей, друзей. И Динку с Димкой тоже. Леня сам Динке позвонил – подруга любимой жены все-таки. Они пришли. С ребенком. Танюшке тогда восемь месяцев как раз исполнилось – забавная, пухленькая такая. На Динку похожа. Сладкая булочка. А Димка расплылся навстречу в улыбке – немного хитрой, немного самодовольной. Даже подмигнул едва заметно. И достаточно противно. Так подмигивают друг другу циничные любовники в присутствии своих законных половинок. Потом долго и уважительно еще и Ленину руку тряс – молодец, мол, сына родил. А у меня вот, смотри, девка получилась, как на грех. Ее вдруг насквозь этим цинизмом прошило, как раскаленной иглой, – чуть не разревелась от обиды. А потом подумала – он же и не догадывается, наверное, что это не Ленин сын… Надо же ему сказать как-то… Надо выбрать момент, поговорить…