Вера Колочкова - Дважды дрянь

– Да дурак был…

Сунув ей в руки вновь захныкавшую Ксеньку, он развернулся и быстро ушел на кухню. Сбежал, значит. Ну-ну. Неприятно, конечно, про себя правду слушать. Потому и хамит. Хотя по большому счету он прав, конечно. Она ж не дура, она понимает, что настоящие деньги зарплатой наемного работника не добудешь. Но только этот «большой счет» к Димке все равно никакого отношения не имеет. Потому что если б даже и свалился ему на голову вожделенный первоначальный капитал, о котором он так страстно мечтает, все равно бы ничего из него не вышло. Не сможет он свое дело раскрутить. Не хватит его на это. Порода мужицкая не та. Нет, он не дурак, конечно, но тут и не в уме особенном дело… Тут хватка нужна, особая жадная и наглая страсть нужна… Даже жалко его. Вот вбил себе в голову, идиот, эту мечту про первоначальный капитал и носится теперь с ней как дурень с писаной торбой…

Усмехнувшись, как ей показалось, по-женски мудро, она перекинула с руки на руку Ксеньку, проследовала за мужем на кухню. Димка сидел за столом, уложив подбородок в ладони, изучал незатейливую лубочную картинку на стене. Цветочки в вазочке. Аккуратные красные розочки, развернутые старательно выписанными головками к зрителю. В ясных коричневых глазах его стояла ненависть. Сочная, звонко дрожащая ненависть. Лед в стакане с виски. Красиво, черт. Как там в песне поется? Ты любила холодный, обжигающий виски? Точно, любила. Это про нее. И сейчас любит. За эту вот звонкую ненависть и любит. Что ж, сиди, ненавидь. Все равно никуда не денешься. При мне будешь. Что с ненавистью, что без ненависти…

– Ты есть будешь? – проговорила Дина почти нежно. – Там картошка на плите. Жареная.

– Нет. Не хочу.

– Хм, странно… Уже покормили, что ли?

– Где это меня покормили? – перевел Димка глаза с картинки на стоящую в дверях кухни жену. – Что за странные выводы?

– Ну, я не знаю где… Там, наверное, где был весь вечер, и покормили…

– Хорошо, давай свою картошку. Лучше съесть, чем с тобой объясняться.

– Да ладно… Чего ты запсиховал опять? Я ж просто так спросила…

– Дин, ты никогда и ни о чем просто так не спрашиваешь. Просто так – это не для тебя. Мне вообще иногда кажется, что ты не живешь, а в какую-то игру играешь, для самой себя завлекательную. И что все мы для тебя – я, Танька, Ксенька – просто фишки в этой игре. Косточки для выбрасывания такие. Сегодня выбросила так, завтра по-другому… Мне иногда не по себе становится…

– Да ладно тебе, Димк… Не сочиняй. Какие фишки-косточки? Просто я устаю очень. Целый день дома одна, Ксенька капризничает… Танька опять же нервы треплет, помощи от нее не дождешься… Ой, Дим, я же вспомнила, куда она ушла! У них же сегодня вечер в школе! Как его… Осенний бал, вот! Ты помнишь, какой у нас в школе был всегда осенний бал? Третья пятница сентября… Помнишь?

– Помню…

– Ты еще танцевал с нами по очереди. Танец со мной, танец с Майкой… Кстати, она звонила сегодня. Спрашивала, что мне на день рождения подарить.

– А ты что, собираешься устраивать день рождения? Учти, у меня зарплата только после двадцать пятого будет…

– Да ничего я не собираюсь устраивать! Майка придет, посидим… Она, между прочим, всегда со своим «хлебом» приходит. И вино принесет, и закуску…

– А тебе не стыдно ее этот «хлеб» есть? День рождения-то у тебя все-таки!

– Ой, да ладно…

– Чего – ладно? Она, между прочим, тоже на одну зарплату учительскую живет.

– Кто? Майка? На зарплату? Да ты хоть знаешь, какие она от Гофмана алименты получает? Там, в этих алиментах, пять твоих зарплат заложено, между прочим! Если не десять!

– Да ничего она не получает! Он, как в Германию укатил, ни разу ей ничего не выплатил!

– А ты откуда знаешь?

– Да ничего я не знаю… Так, догадываюсь просто… И вообще… Давай свою картошку! Я и впрямь есть захотел.

– Сам возьми, раз захотел! Видишь, у меня ребенок на руках!

Ксенька, словно почувствовав материнское недовольство, закряхтела, вывернулась упругим плотным тельцем, потянула руки к отцу. Потом захныкала требовательно, сжимая и разжимая пухлые ладошки.

– Ну что ты рычишь все время, Дин… – протянул руки к ребенку Дима. – Смотри, она уже боится тебя…

– Да никого она не боится! Просто спать хочет. Ты тут ужинай, я пойду ее уложу…

Резко развернувшись в дверях, она вышагнула в узенький коридорчик, унося недовольную Ксеньку. Тоже сбежала, получается. От соблазна сбежала. Испугалась дальнейшего развития разговора. Вот всегда у них так! Как только про Майку речь заходит, сразу опасная недосказанность повисает в воздухе. Хотя и не сказать, чтобы она очень уж тяжелая была, эта недосказанность. Это как поход по тонкому льду. И страшно, и все равно пройти тянет. Нервы себе пощекотать…

А иногда, черт возьми, так хочется взять и расставить все по своим законным местам! Сорвать маски, обнажить правду. Получить удовольствие от разоблачения. Обхамить Димку, вывести Майку на чистую воду… Очень хочется. Однако нельзя. Интриги потому что не будет. Пусть Димка думает, что она ничегошеньки про их отношения не знает. И Майка тоже пусть так думает. Пусть она корежится, пусть плюхается в своей затянувшейся тоске-любви. Все равно своего никогда не получит. Фиг тебе, дорогая подруга. Что мое, то мое. И всегда моим будет. А ты крутись дальше, тоскуй да облизывайся. И делай вид, что дружишь. Иного-то тебе ничего не остается…

Ксенька зевнула наконец, выпустив из розового рта пустышку, всхныкнула напоследок и задышала ровно. Если ее в коляске трясти, она быстро засыпает. На цыпочках прокравшись по коридору, Дина осторожно заглянула в кухню. Димка сидел в той же позе, положив подбородок в ладони, изучал картинку на стене. Так и не стал ужинать, значит. Ну-ну. Давай сиди, мечтай дальше. Слабак…

– Привет… Я не поздно? Мне Темка сейчас сказал, что ты просила перезвонить…

– Да нет, не поздно. Нормально. Ты же знаешь, я рано никогда не ложусь, – что-то торопливо прожевывая, проговорила Мстислава. – Хорошо, что позвонила. У меня для тебя очередные новости есть. Ты ж у меня клиентка особенная, никак мы с тобой не расстанемся. Пора уж и близкими подружками называться, наверное.

– Ну да… Сколько мы с тобой уже… дружим? Четыре года почти?

– Ага! Как только я частной практикой занялась, так и дружим! Спасибо твоему упорному мужику, никак не успокоится. Представляешь, уже до Европейского суда дошел! Сначала, пока у него наше, российское гражданство было, подал жалобу в Европейскую комиссию по правам человека, а потом, когда гражданство сменил, эту жалобу в Европейский суд передали. Представляешь? Ужас, что творит! Мне когда позвонили, я не поверила… Там, в этом суде, даже палата специальная создана для рассмотрения его дела. «Гофман против Российской Федерации» называется.

– Господи, Мстислава… И что? Что теперь будет?

– Да ничего не будет! Рассмотрение на пятнадцатое октября назначено.

– Тебе надо будет туда ехать?

– Да прям! Кто бы меня там ждал! В Европейском суде уполномоченный специальный есть от Российской Федерации. Тут дело уже не в тебе, как ты сама понимаешь, тут уже к нашему законодательству претензии предъявлены. Нет, каков оказался твой бывший муженек, а? Права его человеческие нарушены, видишь ли! Как будто убыло от него с алиментов этих! Наследство от дядюшки получил хорошее, так и поделись, чего тебе стоит? Подумаешь, обманули его! Лишний раз только убеждаюсь, что все мужики – сволочи.

– Нет. Леня не сволочь. Это я – дрянь, а он не сволочь…

– Ну, начались старые песни… Хватит, Майя! И никакая ты не дрянь! Ты обыкновенная женщина. Как все. Сотый раз тебе повторяю и еще повторять буду – чтобы выжить в этом мире, всем женщинам надо немного суками быть. А иначе сожрут. Раздавят. И скажи спасибо, что тебе наше законодательство такую удачную лазейку предоставило. Все решения наших судов четко основаны на законе, между прочим! Вроде и генетическая экспертиза не признала отцовства, а фишка такая, что все равно алименты плати! Бьюсь, бьюсь с тобой, никак ты своего счастья уразуметь не можешь!

– Ну почему не могу? Как раз и могу. Давно уже уразумела. Я ж сама этот процесс алиментный затеяла, никто меня к тебе на веревке не тащил.

– Вот именно – не тащил! Я для тебя вон как расстаралась, а ты себя дрянью называешь! Даже и слышать неприятно… – обиженно протянула Мстислава на другом конце провода. – Тебе алименты в размере двух тысяч евро помесячно обеспечили, а ты все дрянь да дрянь! Ты чего это, клиентка бессовестная? Прямо слышать этого не могу! Ладно бы мужик твой из алкоголиков неимущих был, тогда б я еще поняла. А так… Ты же вот-вот в счет не выплаченных за четыре года алиментных обязательств квартиру в Питере в собственность получишь! Я вчера звонила туда, там приставы уже арест наложили на его долю…

– Ага. Спасибо, Мстислава. Прости. Огромное тебе человеческое спасибо. Или не человеческое? Или сучье? А что? Раз мне надо научиться сукой быть, как ты говоришь, то и спасибо мое, выходит, тоже сучье…

– Посмотрите-ка, она еще и ерничает! И это вместо законной ко мне благодарности! Вот скажи вообще – чего мне от него, от «спасиба» твоего? Какой такой на сегодняшний день навар? Ты не забыла, что я пока на тебя бесплатно работаю?

– Нет. Не забыла, конечно. Извини.

– Да ладно… А вообще, честно тебе признаюсь, я твое дело с большим азартом веду. Хотя, если уж совсем честной быть, все время удивляюсь – как это ты, вся из себя такая тихоня совестливо-страдающая, все это четыре года выдержала? Как тебя угораздило на это вообще решиться?

– Ну, так вот, угораздило… Долго объяснять. Да и не хочется. И вообще, не изводи меня попусту дурацкими вопросами. Я и в самом деле дождаться не могу, когда все это мучение закончится.

– Ой, да в чем мучение-то? Не зли меня, Майя! Опять страдания включаешь?

– Ладно, не злись. В конце концов, это ж мои страдания, к тебе, как к адвокату, они вообще отношения не имеют… Пока, Мстислава. Спокойной ночи…

– Погоди! Я ж тебе главного не сказала! Мне на днях обещали из Питера эту самую жалобу по факсу переслать… Ну, ту, которая в Европейском суде будет рассматриваться. Хочешь почитать, как твой бывший в обиженных своих человеческих достоинствах перед миром изгаляется?

– Не знаю. Хочу, наверное.

– Ну, тогда я перезвоню тебе, как ее получу. Идет?

– Идет… Пока, до встречи… Торопливо положив на рычаг трубку, Майя зажала холодные ладони меж колен, втянула голову в плечи и даже содрогнулась слегка, будто пытаясь сбросить с себя неприятный осадок после разговора. Всегда вот так и происходит с ней после разговора с молодым адвокатом Найденовой. Будто встряхнуться хочется. Нет, против Мстиславы, как таковой, она ничего не имеет, конечно. Умная девчонка. Хоть и молодая еще. А только иногда кажется – век бы ее не видать, Мстиславу эту…

– Ты чего, доченька? Случилось что? – тревожно спросила Алевтина. – Что она тебе сказала, адвокатка твоя? На тебе прямо лица нет… Новости плохие, что ль?

– Да нет, мама. Все хорошо. Просто еще один суд будет. Теперь уже Европейский какой-то.

– Ох ты господи… Да когда же это все кончится? Одни сплошь суды и суды… Девку мою извели судами этими!

– Да ладно, мам… Леню тоже понять можно…

– А тебя? Тебя-то что, нельзя понять? Растил-растил Темку, как своего, и вдруг на тебе! Ничего, обойдется твой Леня! И тебе тоже должно было что-то перепасть за судьбу твою горькую!

– У меня не горькая судьба, мам. Чего ты…

– Ой, да как же не горькая-то, доченька? Неуж я не понимаю, каково это – любить одного, а с другим жить… Это я, дура неграмотная, во всем виновата… Ты уж прости меня, Майка!

Алевтина тяжело уселась на диван рядом с дочерью, всхлипнула тихонько в ладошку, виновато скосила глаза на Майю. Потом всхлипнула уже громче, ткнулась лбом в ее жесткое мосластое плечо и тихо, сквозь слезы, запричитала:

– Ой, прости, прости меня, доченька… Да если б я знала, что так оно все будет, да я б ни за что не снарядила тебя тогда к этому Леньке… Это я, я во всем виновата, дура старая…

– Мам, прекрати. Ни в чем ты не виновата. Ну не надо, мам…

Резко поднявшись с дивана, Майя ушла к себе в комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Села перед зеркалом, взяла в руки бутылочку с тоником, смочила им ватный тампон и стала неторопливо смывать косметику с лица. Она знала по опыту – всегда в такие минуты надо чем-то занять руки. Не сидеть сиднем. Пусть автоматически, но надо что-то делать. Надо обязательно отвлекаться на постороннее. Помогает. Не такой дрянью себя чувствуешь. Просто живешь, просто что-то делаешь… Вот так, как сейчас. Промыть от косметики один глаз, потом второй, щеки и лоб освободить от тонкого слоя пудры…

Лицо без косметики стало совсем несчастным. Она даже попыталась растянуть губы в улыбке, только ничего хорошего из этого не получилось. Какая такая улыбка, если там, в глазах, совестливая тоска плещется. Лучше и не стараться, не насиловать себя, а отдаться этой тоске сполна, отпустить на волю, пусть душа отдохнет… И с мамой она зря так – встала, ушла, ничего не сказала… Она ведь и правда не виновата ни в чем. Она ж как лучше для нее хотела. Да и сама не пожалела тогда, что к Лене в Питер уехала. Спаслась, можно сказать… И все у них тогда хорошо складывалось, в первый их совместный с Леней год. На удивление даже хорошо, если вспомнить…