Рис сунул ей лампу и снова принялся отрывать доски.

— Нужно развести огонь.

Он не мог говорить об этом сейчас. И предпочел бы вообще никогда об этом не говорить.

— Рис…

Крак… Он переломил доску надвое. Затем, бросив обломки в кучу, продолжил готовить дрова для костра.

— Взгляни на дым от лампы, — велел он, намеренно сменив тему.

Черные кольца дыма поднимались к потолку.

— Он идет наверх, — пояснил Рис. — Это означает, что где-то есть отверстие. Оно либо в завале, либо над нами. Когда настанет день, я сумею найти выход. Придется подождать до рассвета.

— И молиться за бедную Кору. — Мередит шмыгнула носом. — Рис, чем я могу помочь?

— Собери соломы для трута. Полагаю, у тебя нет штопора, чтобы откупорить бренди.

— Нет, штопора у меня нет. Зато есть другой способ.

— О, в этом я уверен.

Если он собирался провести ночь в этой дыре, то следовало не только согреться, но и напиться до беспамятства.

Они нашли небольшую ямку, где можно было развести костер. Рис сложил домиком сломанные досточки, а Мередит заполнила остальное пространство соломой. Потом камнем отбила горлышко бутылки и плеснула бренди на доски с соломой. Поднесла горящий фитиль лампы, и…

Вот они и с костром.

На секунду-другую огонь вспыхнул так ярко, что Рис замер, одолеваемый воспоминаниями. Перед ним возник Нетермур, охваченный ревущим пламенем. Сердце его учащенно забилось. На лбу выступил пот. Но бренди быстро выгорело, и теперь костер горел ровно и казался совсем небольшим. Его можно было назвать уютным. Даже романтическим.

Решив провести ночь в роскоши, Мередит развернула фантастически дорогой афганский ковер и разложила его у костра.

— О, смотри! — воскликнула она, открыв только что обнаруженный сундук. — Меха!

Вскоре на ковре выросла груда собольих и горностаевых шкурок.

— Господи Боже! Рис, да здесь у нас небольшое состояние!

Пока Мерри искала чашки, Рис взял лампу, в которой почти не осталось керосина, и пошел осматривать вход. Как он и ожидал, произошел камнепад, почти полностью забивший проход. Камни можно было убрать, поставив доску или балку в нужное место. Но пока сюда не проникнет дневной свет, он не сможет этим заняться.

Когда Рис спустился вниз, Мередит уже стряхивала солому с серебряного чайного сервиза. Подняв верхнюю юбку, она вытерла чашки чистой нижней.

— Ну вот! — объявила она, наливая бренди в чашку и протягивая ее Рису. — Не так уж все безнадежно, верно?

— Совершенно верно. Но не стоит пытаться выбраться ночью.

Они полулежали на мехах — лежали рядом, но не обнявшись. Перед ними простиралась долгая ночь, и Рису казалось невозможным, что они проведут ее, не поговорив. Поэтому он, очертя голову, бросился на штурм.

— Мерри, так каков будет твой ответ?

Она молчала, и Рис нервно глотнул бренди.

Мередит тоже выпила, потом наконец прошептала:

— Я все еще не уверена…

Он покачал головой и тихо выругался. Затем снова глотнул бренди. На этот раз порция спиртного была куда больше. Он знал, что оно обожжет ему пищевод и желудок, и заранее радовался этому.

— Рис, ты сердишься?

— Почему я должен сердиться?

— Ты имеешь на это полное право. Не знаю, как ты вообще можешь сидеть тут и оставаться спокойным.

Он и сам этого не знал. Возможно, бренди имело к его спокойствию некоторое отношение. Рис опять выпил и прислонился головой к сырой стене.

— Хочешь поговорить об этом? — спросила Мередит.

— О чем? О свадьбе или об отсутствии таковой? Я думал, мы все уже сказали друг другу.

— Не о свадьбе, а… о прошлом. Об этом месте.

Рис не ответил, надеясь, что она окажется достаточно умна, чтобы понять: он не желал вспоминать о подобном.

— Я знаю, что он избивал тебя именно здесь.

Он стиснул зубы и вновь промолчал.

— И все слуги в Нетермуре знали, — продолжала Мередит.

— Эта яма… звуконепроницаема, — выдавил он наконец. — Никто понятия не имел, что здесь происходило.

— Полагаю, точно никто ничего не знал. Но разве можно было не замечать свидетельств происходившего? И что, по-твоему, он делал, когда ты уезжал в школу? Или считаешь, что на это время он отказывался от насилия?

Горячий уголек шевельнулся в его груди. Он едва сумел выговорить:

— Он бил тебя?

— Нет, не меня.

Капля пота покатилась по лбу. Слава Богу!.. Узнай он, что его отец обидел Мередит… Рис наверняка потерял бы контроль над собой.

— Мой отец был очень осторожен, — сказала она. — Никогда не позволял мне бегать по холлу. Не позволял работать на него. Но были и другие, у которых не было заботливого отца.

— А потом появлялся я, отец которого и творил все это…

— Рис, расскажи, что происходило. Выпусти все, что наглухо заперто в твоей душе, и тебе сразу станет легче.

Он искренне в этом сомневался. Но они пробудут здесь ночь, и кажется, Мерри не собиралась оставить прошлое в покое. Что же, прекрасно! Он выложит ей все, а потом напьется до бесчувствия. А когда проснется утром и выползет из сырой дыры, оставит это место. Навсегда!

Рис откашлялся и постарался говорить бесстрастно, безо всяких интонаций.

— Через месяц после смерти матери отец привел меня в подвал и велел стать в центре — тогда здесь ничего не было. А сам словно растаял во тьме. Неожиданно из темноты вылетел кулак, и я упал, ошеломленный и ничего не понимающий. Я не сразу понял, что это отец меня ударил. Подумал — какая-то случайность. Он приказал мне встать, и я встал. А потом он ударил меня снова. Еще сильнее. «Вставай, — приказывал он. — Вставай, жалкое отродье». И я кое-как поднимался. Мы играли в эту веселую игру отца с сыном несколько раз в неделю. Все мое детство. Я стоял примерно здесь… — Рис указал на самую середину подвала. — Я стоял, а он избивал меня. Пока я не мог больше встать. Каждый раз это занимало все больше времени.

— Почему же ты не мог просто лежать?

— Не знаю.

И он действительно не знал. Наверное, будь он умнее, притворился бы побежденным. Но ему было девять лет, а старик был его единственным близким родственником. Рису просто в голову не приходило ослушаться. Отец приказывал встать — он вставал. И летел на пол от очередного удара. И это делало отца… странно счастливым. А чего еще должен хотеть сын, как не доставить отцу радость и счастье?

После стольких лет избиений голос отца словно стал его, Риса, частью. Он слышал его в каждой драке, в каждой битве. Всякий раз, когда он получал удар или мушкетную пулю, от которой падал на землю, слышался резкий грубый приказ, звучавший у него в мозгу: «Встать! Встать, дрянь! На ноги! Вставай и получи заслуженное наказание!»

Поэтому он всегда поднимался. Как бы отчаянно он ни хотел ускользнуть в другой мир и оставить этот, голос отца никогда не позволял ему лечь и закрыть глаза.

— Не понимаю, почему отец это делал. Но сейчас он мертв. Так что и никогда не узнаю. Может, он избивал мать и ему понадобилась замена. Может, испытывал от этого извращенное наслаждение. Иногда я думаю… он просто хотел сделать меня сильным. Сильным и несокрушимым.

— Рис, мне очень трудно коснуться тебя сейчас.

— Не нужно! — выпалил он. — То есть… я предпочел бы, чтобы ты этого не делала.

— Да, понимаю. — Она помолчала. — У тебя есть полное право сердиться. А я злилась на этого ублюдка постоянно. Когда до нас дошла весть о его смерти, мне хотелось сесть на первое же идущее в Ирландию судно, чтобы плюнуть на его могилу.

— Я не злюсь, — солгал Рис. — Мерри, скажи-ка, чего ты хочешь от нашей беседы? Пытаешься убедить меня, что мой отец был безумным ублюдком? Но я уже знаю это. Или стараешься сделать так, чтобы мне стало легче? Мое сердце должно согреть сознание того, что ты, твой отец и каждый слуга, каждая горничная прекрасно понимали, что меня избивали до полусмерти, но все же стояли в сторонке и ничего не предпринимали?

— Нет, — прошептала она, придвигаясь к нему поближе. — Конечно, нет. Именно поэтому ты и должен злиться. Не только на него, но и на все эти места. Мы все подвели тебя, Рис. Поэтому ты ничем не обязан нашей деревне.

Ее нога задела его бедро, и он вздрогнул.

— Рис, ты держишь в себе столько эмоций! Я чувствую, как они волнами вырываются из тебя. Отпусти их на волю!

Но он испустил только долгий вздох, пытаясь успокоиться.

— Отец мертв, — сказал он наконец. — А если я рассержусь, то просто сорву на ком-то злость. На ком-то или на чем-то. И это ничего не изменит. — Он откашлялся. — В конце концов, несмотря на все попытки убить меня и на все мои попытки умереть, я жив. Все идет так, как предназначено судьбой.

— Меня уже тошнит от таких разговоров! — крикнула Мередит. — Вовсе не рука судьбы привела тебя сюда в это время! Ты выжил благодаря своей силе, уму и отваге. Я знаю это, потому что тоже привыкла выживать. И ужасно досадно слушать о судьбе, роке и о том, что нам якобы предназначено. Ведь именно я держала эту деревню на плаву тяжким трудом и жертвами. Я осталась, когда остальные уехали. Работала, когда остальные сдались. Бог видит, я вышла за человека, который был старше моего отца! Ты оскорбляешь меня, рассуждая подобным образом! Ты остался жив не потому, что тебя хранила судьба, а потому, что ты сильный. Мужественный, сообразительный, стойкий и добросердечный человек. И мне больно каждый раз, когда я слышу, что ты это отрицаешь.

Он не знал, что на это ответить. Поэтому поднялся и добавил дров в огонь.

— Еще бренди? — спросила Мередит, когда он снова сел.

Рис молча взял чашку.

— А я придумала историю озера, которую будет рассказывать Деррил. Хочешь послушать?

Он не слишком этого хотел, но Мередит приняла его молчание как знак согласия.

— История немного похожа на ту, что ты рассказывал в Бате. Деррил переиначит ее по-своему, но, думаю, она должна звучать примерно так… Давным-давно, когда пустоши были покрыты лесами, в которых царила магия, на месте Бакли-ин-зе-Мур была совсем маленькая деревушка. По ночам в ней свирепствовал кровожадный волк. Пока жители спали, он утаскивал слабых, стариков, детей и пожирал их в лесу. Но в один прекрасный день явился защитник, сильный и добрый, полный решимости защитить людей. Каждую ночь он бился с волком, не обращая внимания на укусы и раны. По утрам, когда волк возвращался в свое логово, наш герой уходил к священному озеру, чтобы омыть свои раны и исцелиться.

В деревне жила молодая девушка, очень любопытная и очень одинокая. Она тайком следила за ним каждое утро, наблюдала, как он купается в озере, смывая кровь и дожидаясь, когда раны заживут. Для нее защитник был самым красивым на свете мужчиной. И самым храбрым. Она влюбилась в него, хотя он ее не замечал. И чем сильнее становилась ее любовь, тем больнее было видеть метки, оставленные волком. Каждый день его раны становились все глубже и опаснее. Потому что волк обезумел от голода.

Как-то ночью ей не спалось. Она тайком вышла из дома, чтобы посмотреть на поединок волка и человека. Мужчина боролся искусно и яростно, но в ту ночь отчаяние заострило волчьи клыки. На глазах перепуганной девушки волк свалил защитника на землю и стал над бесчувственным телом, готовясь схватить его за горло своими мощными челюстями. Девушка взяла стрелу и вложила в лук. Когда же волк приготовился напасть, она выстрелила горящей стрелой в волчье сердце, убив его на месте. — Мерри немного помолчала. — Полагаю, здесь нужно объяснение… Надо пояснить, почему девушка стала такой искусной лучницей. И почему раньше не пыталась убить волка. Еще бренди?

— Нет.

Она налила остатки в свою чашку и отбросила бутылку в темноту.

— Как бы то ни было, девушка оттащила раненого к озеру. И поливала его холодной водой, пока все раны не зажили. Когда же он попытался открыть глаза, она ускользнула и спряталась, боясь, что герой устыдится своей наготы. Жители деревни, найдя труп волка, старались дотронуться до него. Все радовались и веселились. «Все хорошо! — кричали они. — Волк уничтожен, и деревня спасена!» Они поздравляли и прославляли своего защитника, но он распрощался с ними. Его работа здесь была закончена. Он отправился на другие битвы, чтобы защитить других людей. Девушка больше никогда его не увидела. Но ждала у озера, втайне надеясь, что он вернется и ответит на ее любовь. — Мередит допила бренди. — Ей бы следовало превратиться в камень, или цветок, или дерево, или во что-то еще. Во что-то такое, что можно будет показать гостям деревни. Ведь так обычно заканчиваются эти истории?

— Не знаю. Почему ты меня спрашиваешь?

— Не знаешь? Я думала, все вполне очевидно.

Рис потер пальцами виски. От бренди у него уже раскалывалась голова.