Холли Шиндлер - Две недели до любви

– Одного? – повторяю я.

– Ну да. Глубокие мышцы? Вот, смотри… – Она показывает на два коротких деревянных весла, которые я положил в каноэ.

– А, ну да, – отвечаю я. – Гребля. Весла. Глубокие мышцы.

Я помогаю ей забраться в лодку. Ох, ее кожа… Она манит меня больше, чем речная вода в жаркий день. От одного прикосновения мне хочется нырнуть в нее с головой. Беспечно дрейфовать, позволить ее водам унести меня по течению…

Как только она села, я тоже ступаю внутрь. И сразу замечаю, как задрались ее шорты.

Сосредоточься на чем-нибудь другом… На прикосновении весла к ладони, говорю я себе. Какая гладкая эта древесина на ощупь, после стольких рук, которые ее трогали.

Жаль, что того же не происходит с душой, когда по ней проносится тысячи раз одна и та же мысль. Жаль, что происходит ровным счетом наоборот. Я уже больше недели думаю о длинных золотистых волосах Челси, о тонком запахе персиков, что исходит от ее кожи. Но от мыслей этих у меня внутри одни зазубрины и занозы.

– Все дело в ритме. Видишь? – Я гребу веслом, отталкивая воду с одной стороны лодки. Челси работает на другой стороне. – Думай про Брэндона и его бас-гитару.

– Если я буду грести так же, как он играет, то мы оба переломаем себе бедра, – шутит Челси.

От улыбки у меня внутри все немного успокаивается.

– Послушай. – Я решаю заговорить об этой злосчастной белой обезьяне. – Вчера вечером я…

– Не переживай. Это все я виновата. Я просто… упала на тебя. Несчастный случай.

– Точно.

Мы оба знаем, что это чудовищная, нелепая ложь. Но по крайней мере мы заговорили о том, что случилось, и теперь можно об этом забыть. Я кладу весло на дно лодки и говорю:

– Теперь давай ты. Один гребок справа, один слева. А я буду наслаждаться пейзажем.

Я поворачиваюсь к ней спиной и смотрю на зеленые верхушки сосен и рябь света дальше по реке.

– Это что еще такое? – спрашивает Челси. – Я гондольером не нанималась.

– Слушай, это тебе нужны упражнения, а не мне. Слышишь, слышишь эти завывания? – Я прикладываю руку к уху. – Это воет призрак твоего прошлого! Хочет, чтобы ты привела в форму свою рыхлую задницу.

Она поднимает весло и брызгает в меня водой. В груди у Челси булькает хихиканье. Я поворачиваюсь, опускаю руку в воду и обрызгиваю ее в ответ. Она пищит, и голос ее эхом возвращается от речных берегов. Словно птичий крик. Словно голос какого-то дикого, свободного существа, которое никогда не знало печали. Голод? Возможно. Физическую боль? Временами. Но печаль – никогда.

Она поднимает руку, защищаясь от брызг. Ее весло, словно в замедленной съемке, плавно сползает в Рейни.

– Челс, – зову я. – Челс, осторожней…

Но она не слушает. Она все еще закрывает лицо рукой, ожидая града брызг. Я тянусь к ее веслу, но не успеваю.

Весло с бульканьем падает в воду, погружается на глубину и исчезает, оставляя после себя лишь круги на воде, как после того, как рыба вынырнет, чтобы проглотить жука.

Мы в унисон охаем, но потом наши взгляды встречаются, и мы хохочем. Слава небесам. Хохочем.

– Необязательно же так серьезно относиться к тренировкам, да? – спрашивает Челси.

Так хорошо видеть его улыбку. Так хорошо, что радость проносится по мне стремительно, как молния. И ведь я – это причина, по которой он улыбается. Клинт расслабляет плечи; его грудь уже не похожа на доспехи, как у средневековых рыцарей. И в этот момент он не кажется таким уж далеким и недоступным.

– Хорошо, что мы не отплыли далеко от берега, – говорит он. – Здесь довольно мелко.

И все же он достает из кармана компас и помещает его на дно каноэ, а потом ступает за борт, слегка раскачивая лодку. Вода едва доходит ему до пояса. Вытянув руки над поверхностью, он бредет по реке, затем наклоняется и хватает весло так легко, словно выловил камушек из банки с водой.

Но, прежде чем он успевает вернуться в лодку, я тоже схожу за борт. Река обхватывает мое тело, как губы – соломинку.

– Что ты делаешь? – спрашивает он, и его непринужденная улыбка меркнет, грозя совсем погаснуть. Он швыряет весло в каноэ и хватает меня за запястье. – Ты хоть знаешь, как скользко на камнях? – Отчитывает он меня, качая головой.

Мое тело работает на инстинктах, будто это движение, которое я тысячу раз отрепетировала перед игрой. Однако раньше мне не приходилось тянуться к мужчине, когда он так качает головой. Я никогда не шла в нападение, не искала бреши в его защите, не бежала к победе, не пыталась завоевать сердце, которое никак не давалось мне в руки.

А вот сердце Гейба принадлежало мне полностью. Оно было словно ожерелье, которое я вынула из коробки и поднесла к свету, размышляя, хочу ли я его надеть.

Я положила руку на запястье Клинта – даже не знаю, как это случилось, – когда мы поменялись местами. Теперь я касаюсь его. По моей руке и дальше, через плечо, бьет молния. Дыхание становится прерывистым.

Мускулы Клинта напрягаются, и он немного отстраняется; однако я вижу в его глазах, что он боится резко дернуться и сбить меня с ног. Боится причинить мне боль. Он в моих руках, и все, о чем я думаю, – это прикосновение его губ к моим там, у коттеджа. Все, о чем я хочу думать.

– Челси, – чуть не всхлипывает он.

Но я не кокетничаю. Я абсолютно серьезна. Я обхватываю его обеими руками за пояс. Мой мозг вопит: Гейб! Гейб! Что с тобой случилось?!

Но мне наплевать. Сейчас наплевать. Сейчас, когда Клинт стоит передо мной. Мир за его спиной исчезает, становится нераспознаваемым. Мы не стоим посередине реки. Мы не находимся в Миннесоте. Нас нет нигде. Нет ни дома, ни правильного, ни неправильного, ни бойфренда. Я притягиваю его ближе.

– Челси… – на этот раз шепчет он, но в голосе его не слышно жалобы. Он не просит меня остановиться. Он просто произносит шепотом мое имя, словно хочет его услышать, почувствовать на языке.

Мы с ним одного роста. Все вровень: глаза, носы, губы. Я наклоняюсь вперед, и рты наши нежно соприкасаются. Мои внутренности загораются, как запал фейерверка, и фитиль стремительно прогорает. И вот уже в груди раздаются взрывы и распространяются все ниже и ниже.

Я открываю рот, и язык Клинта проникает мне за зубы.

Шутихи трескаются за молнией моих шорт.

Но мне не страшно. Я не чувствую смущения. Я ни о чем не думаю, лишь ощущаю, как его рот закрывается, а затем раскрывается снова, и язык, размыкая мне губы, соприкасается с кончиком моего языка.

Я кладу обе руки на спину Клинта и привлекаю его к себе. Он снова напрягается. Вместо того чтобы поддаться, он хватает меня за запястья и отрывает мои руки от своего тела.

– Клинт… Я просто… Я хочу быть с тобой, – внезапно бормочу я. Слова льются изо рта, не подчиняясь мозгу. – Не потому, что отец тебе платит. Не ради тренировок. Я просто…

– Я не могу, – говорит Клинт, отводя взгляд и вглядываясь в воду, что бурлит вокруг.

– Он не твой бойфренд, – умоляюще говорю я. – Он мой, ага? Если кому-то об этом и волноваться, то только мне. Это моя проблема.

Клинт смотрит на меня пустым напуганным взглядом. Я что-то сделала не так. Но что же? Понятия не имею, где напортачила, поэтому настаиваю дальше.

– Это у меня бойфренд, – повторяю я. – И… я не знаю, что по-твоему значит измена. Может… может, я и правда изменяю. Может, это уже случилось. Но я… я просто ничего не могу поделать с собой. Какая разница, что у всего этого есть срок годности? Ну правда. Это же не значит, что мы не можем потрясающе провести время – может, это будет одна из историй, о которых вспоминаешь с благодарностью…

Клинт продолжает стряхивать мои руки всякий раз, как я к нему прикасаюсь. Он запускает пальцы себе в волосы, трясет головой.

– Забирайся в лодку, – говорит он.

– Клинт, пожалуйста, я…

– Забирайся в лодку! – вопит он.

Он помогает мне перешагнуть через борт. Пальцы у него жесткие, негибкие. Потом он сам забирается внутрь, берется за весло и гребет к берегу.

– Клинт, не надо возвращаться. Давай просто проведем этот день вместе, – пробую я уговорить его.

– Я не могу, Челси. Понятно? Нет, только не это.

Когда мы добираемся до берега, я снова пытаюсь к нему прикоснуться, но он яростно отмахивается, словно я – рой насекомых, жалящих его руку.

– Он мой бойфренд, – говорю я, словно он не слышал меня в первые сто раз. – И о папе не волнуйся…

– Перестань, Челси. Ты вообще ничего не знаешь. Я не могу, понятно? Не из-за твоего бойфренда. Не из-за того, что твой отец мне платит. Давай просто забудем, ладно?

Я жму на тормоз у ее коттеджа. Меня внутри словно ободрали наждаком.

Мы сидим в моем грузовике, и секунды пульсируют, как зубная боль. Почему Челси никак не выйдет из салона? Почему не оставит меня в покое.

Она думает, что я подам ей руку? После того, что случилось вчера? Я не хочу опять ее целовать. Я ничего больше не хочу. Я разве неясно выразился только что?

– Чего тебе, Брэндон? – стонет Челси.

Я резко поднимаю голову и вижу, что ее брат стоит впритык к пассажирской двери. Под мышкой у него зажат какой-то огромный черный сверток. Рядом с ним – Кензи со стопкой бумаги в руках.

Они смотрят внутрь с одинаково испуганными лицами. Наверно, боятся, что помешали чему-то.

– Ты ведь можешь отвезти Брэндона в «Заводь», да? – спрашивает Кензи. – Я сказала, что ты будешь не против.

– А зачем тебе? – обращается к брату Челси.

Брэндон переминается с ноги на ногу и показывает на сверток:

– Кензи помогла мне распечатать огромный плакат. Для «Обитателей». И флаеры тоже. – Он кивает на стопку бумаги. – Там, в главном здании. Эрл тоже был там… сказал, что у Клинта на сегодня никаких экскурсий. Так вы это… вы на каноэ катались, так?

Слово катались висит в воздухе. Я ощущаю мокрое прикосновение шорт к ногам. Челси все еще пахнет рекой. В кроссовках у меня целые озера разлились. Катались, ага. Я надеюсь, что Брэндон с Кензи именно так и решили.

– Я подумал… Мы можем повесить плакат в главном окне и разложить флаеры по всему городу, – говорит Брэндон.

– Брэнд, а тебе не приходило в голову, что его родителям не понравится, что ты захламляешь их ресторан своей макулатурой? – спрашивает Челси.

– Не спросишь – не узнаешь, – отвечает он. – Но прежде, чем они откажутся, пусть хоть посмотрят на мой плакат.

Дверь визгливо скрипит, когда он открывает ее. Брэндон пихает сестру ближе ко мне. Вот идиот…

– Я… у меня сейчас особо никаких дел… Могу помочь вот с этим, – предлагает Кензи, поднимая повыше флаеры.

– Ничего, мы справимся. Спасибо, – отвечает Челси.

Они же не будут из-за меня ссориться, правда? Я трясу головой. Все это так тупо. Сколько раз мне еще придется отказать этим девчонкам?

– Спасибо, Кенз, – отзываюсь я. – Но мы же справимся, так, Брэндон?

Кензи как-то погрустнела. Но что мне оставалось делать? В салоне места для нее нет; тут и трое-то еле влезают. Если я попрошу Челси выйти, это будет выглядеть как-то грубо, да? Дело не в том, что мне так уж приятна ее компания. Да?

Кензи передает Брэндону стопку флаеров.

– Давайте уже поедем, а? – зычно призывает Брэндон; голос его отпрыгивает от приборной панели. – Поехали!

– Клинт, – говорю я, когда мы все вываливаемся из грузовика. Брэндон зыркает на меня, перед тем как побежать к ресторану. Я отвечаю ему тем же. Тишина по дороге в Бодетт была просто невыносимой, и он не мог этого не заметить. Я, наверное, лопну, если не докопаюсь до причины, если не пойму, почему Клинт отталкивает меня.

Перед самым входом в ресторан Брэндон поворачивается ко мне, качает головой и исчезает в дверях. Я спешу за ним, пытаясь догнать Клинта.

– Эй, Клинт. Поговори со мной, – умоляю я, следуя за ним.

После обеденной суматохи на всех столах остались украшения в виде смятых салфеток и пустых тарелок с остывшим ломтиком картофеля фри или долькой помидора. От стаканов со льдом на отполированном дереве остались причудливые узоры. В воздухе висит густой запах масла для жарки и крема от загара; это сочетание так же привычно, как вода и мыло.

Мои слезы – как свора собак на поводках. Как ни пытаюсь сдерживать их, они все тянутся вперед. Я опускаю голову. Брэндон уже напал на Джина; он раскладывает на полу свой плакат. Сесилия улыбается ему; от усталости волосы ее поникли и висят вдоль лица.

Но вот она переводит взгляд на нас – на меня и Клинта, все еще мокрых до нитки и смущенных. Она внимательно осматривает злобно сжатые челюсти Клинта, изучает мое лицо, горячее от неловкости. Брэндон наконец заканчивает свою презентацию и переводит дух.