Сара Маклейн - Две недели на соблазнение

Джулиана резко развернулась к нему, и он заметил страх в ее огромных голубых глазах. Но страх тут же сменился раздражением, и она спросила по-английски:

— Вы давно здесь?

— Достаточно давно.

Она окинула взглядом стойло, словно искала путь к бегству. Словно боялась его. Но потом, похоже, вспомнила, что не боится никого и ничего. И, прищурившись, заявила:

— Подслушивать нехорошо, ваша светлость.

Он прислонился к дверной стойке и тихо сказал:

— Можете добавить это к списку моих недостатков.

— В Англии не хватит бумаги, чтобы перечислить их все.

Он с усмешкой ответил:

— Вы ранили меня в самое сердце, мисс Фиори.

Она нахмурилась и снова повернулась к своей лошади.

Потом пробурчала:

— Ваша светлость, разве вам никуда не надо?

Герцог пожал плечами.

— Я был приглашен на обед, но он слишком рано закончился.

— Судя по всему, было ужасно скучно, не так ли? Разве вам не хочется в ваш клуб? Могли бы рассказать там о сокрушительном ударе по нашей репутации другим надменным аристократам в облаке сигарного дыма, за стаканом скотча. И вообще, наверняка у вас есть дела поинтереснее, чем стоять в конюшне и смотреть, как я чищу свою лошадь.

— В вечернем платье. — «В потрясающем платье», — добавил он мысленно.

Она пожала плечами.

— Только не говорите, что на сей счет в Англии тоже есть правила.

— Правило существует. А именно: леди не должны чистить лошадей в вечерних платьях.

— Неужели?

— Да, не должны. И поверьте, я никогда не видел, чтобы лошадь чистила леди, так хорошо одетая.

— И сейчас не видите.

— Прошу прощения, не понял…

— Вы и сейчас не видите леди, делающую это. Думаю, после сегодняшнего вечера стало окончательно ясно, что я не леди, не так ли? У меня нет родословной, требующейся для подобной чести. — Помолчав, она пристально взглянула на него. — Зачем вы искали меня?

«Если бы я знал», — подумал Саймон.

Она вновь заговорила:

— Подумали, что теперь, когда наша мать вернулась, вы можете прийти ко мне в конюшню и я поведу себя так, как она? — Эти ее слова были на редкость дерзкими и неприятными, и Саймону захотелось схватить ее за плечи и встряхнуть хорошенько.

Но он не сделал ничего подобного. И по-прежнему молчал.

— Или, может, — не унималась Джулиана, — вы не смогли устоять против возможности лишний раз убедиться, что я испорченный товар после сегодняшнего вечера? Уверяю, вы не сможете сказать ничего такого, чего бы я уже сама не знала.

Наверное, он это заслужил. Но все-таки неужели она и впрямь подумала, что он воспользуется этой возможностью — этим вечером, — чтобы поставить ее на место?

— Джулиана, я… — Он шагнул к ней, но она выставила перед собой руку, останавливая его.

— Только не говорите мне, что это все меняет, Лейтон.

Джулиана никогда не называла его так, только «ваша светлость», насмешливым тоном, ужасно раздражавшим его, или изредка — Саймон. Но сейчас она использовала герцогский титул, и это очень его расстроило.

Саймон и на сей раз промолчал, а она рассмеялась холодным и колючим смехом, совсем не походившим на ее обычный смех, и добавила:

— Произошедшее сегодня лишь подчеркивает все то, что вы уже знали. Все, что знали с самого начала. Как вы там говорили? Что я форменный скандал? — Она склонила голову к плечу, притворяясь, что глубоко задумалась. — Что ж, возможно, вы были правы. И если у вас и были еще какие-то сомнения, то женщины, появившейся сегодня в столовой, было вполне достаточно, не правда ли? Эта женщина все погубила. Снова…

В ее словах была разрывающая душу печаль, и Саймон, не выдержав, проговорил:

— Она — не вы.

Джулиана, конечно же, не поверила ему. И воскликнула:

— Sciocchezze! — Глаза ее заблестели от гневных слез, когда она назвала его слова «чушью» и отвернулась от него. С минуту помолчав, тихо сказала: — Я плоть от плоти ее. Она то, чем я стану, разве не так бывает?

Эти ее слова страшно его разозлили. «Как она могла сказать такое?» — подумал герцог, потянувшись к девушке. Повернув ее к себе, он заглянул ей в глаза.

— Зачем вы так говорите? Неужели вы действительно так думаете?

Она невесело рассмеялась.

— А разве вы сами так не считаете? Разве не так думают аристократы — такие, как вы? Полноте, ваша светлость. Я встречала вашу мать, и она заявила: «Яблоко от яблони»… Понимаете, да?

Саймон нахмурился. Эти слова он слышал от матери множество раз.

— Она вам так и сказала?

— А разве вы сами мне это не говорили? — Джулиана с вызовом вскинула подбородок.

— Нет, не говорил.

— Возможно. Но вы так думаете, не правда ли? Это помогает вам свысока смотреть на нас, простых смертных. «Яблоко от яблони недалеко падает» — вот девиз герцога Гордеца.

Герцог Гордец… Он слышал и раньше, разумеется, как его шепотом называли так, когда он проходил мимо. Просто никогда особенно не задумывался над этим. Никогда не осознавал, насколько точным было это прозвище. И настолько правдивым.

Да, ему было гораздо проще оставаться герцогом Гордецом — не мог же он позволить, чтобы люди увидели то, что скрывалось за маской презрения и высокомерия.

Однако ему очень не понравилось, что Джулиана знала об этом прозвище. И не нравилось, что она думала о нем так.

Он снова посмотрел в ее блестящие голубые глаза и увидел в них не только гнев, но и глубокую печаль. И ее печали он просто не мог вынести.

Она прочла его мысли и гневно заявила:

— Не надо! Не смейте жалеть меня! Я этого не хочу! Уж лучше ваше безразличие.

Эти слова так потрясли его, что он невольно отступил на шаг.

— Мое безразличие?..

— Именно эти чувства я навеваю на вас, разве нет? Скуку, апатию и безразличие.

— Так вы считаете, что чувство, которое вы вызываете во мне, — скука? — спросил он с дрожью в голосе и снова к ней приблизился. — Считаете, что я отношусь к вам с безразличием?

Она в растерянности заморгала и отступила к боковой стенке стойла.

— А разве нет?

Он медленно покачал головой, продолжая надвигаться на нее, оттесняя ее в угол.

— Нет.

— Ох! Видит Бог, вы несносны!.. — Испуг промелькнул в ее глазах. — Да-да, совершенно невозможны…

Тут герцог взял ее за подбородок, и губы девушки словно сами собой приоткрылись. А он наклонился к ней поближе и тихо сказал:

— Нет, вы вовсе не скучная.

Она была словно околдована им, когда он надвигался на нее, заставляя пятиться до тех пор, пока ей уже некуда стало отступать. А его голос, низкий и густой, спутывал ее мысли, заставлял забыть, зачем она вообще пришла сюда, в полутемную конюшню.

Он возвышался над ней и ждал. Ждал, словно мог стоять тут часами, пока она решала, что делать дальше.

Но ей не нужны часы. И даже секунды не нужны.

Конечно, она не знала, что будет после этого вечера завтра или на следующей неделе. Зато знала точно, что хотела Саймона, хотела этих минут в темной конюшне. Хотела мгновений страсти, которые останутся с ней навсегда, что бы ни случилось потом.

Он был огромный, и его широкие плечи закрывали неяркий свет от фонаря в конюшне. Она сейчас не видела его глаз, но представляла, что их янтарные глубины вспыхивают от едва сдерживаемой страсти; возможно, ничего подобного не было, но Джулиана предпочитала верить, что так и было.

— Непохоже, чтобы вам было скучно, — сказала она неожиданно.

Он издал резкий смешок и прошептал ей в самое ухо:

— Даже если бы у меня была в запасе сотня лет, скука ни разу не пришла бы мне в голову.

Она заглянула ему в глаза и прошептала:

— Осторожнее, Саймон. Ты можешь понравиться мне — и что же тогда будет?

Он не ответил, а она ждала. Наконец, не выдержав, сама прижалась губами к его губам и со всей страстью отдалась этому поцелую.

И тут Саймон словно ожил. Заключив девушку в объятия, он крепко прижал ее к себе, возбуждая и воспламеняя. И его поцелуй разительно отличался от того, в Гайд-парке. Теперь это был поцелуй-отчаяние, поцелуй-ярость. И в то же время нынешний его поцелуй словно предполагал, что у них впереди целая вечность, чтобы узнавать друг друга. И, как ни странно, в душе Джулианы вдруг вспыхнула надежда — сейчас ей казалось, что у них и в самом деле впереди вечность. Более того, даже казалось, что и за целую вечность она не устанет от этого. От него. Она ахнула от наплыва ощущений, таких сильных и таких опасных…

В тот же миг поцелуй прервался, и взгляды их встретились в полумраке.

— Это было… — Она обвила руками шею Саймона и запустила пальцы в его мягкие золотистые волосы. — Это было…

— Бесподобно, — прохрипел он. И тут же, взяв лицо девушки в ладони, снова впился страстным поцелуем в ее губы.

У нее перехватило дыхание, ноги подкосились, но он подхватил ее на руки с такой легкостью, словно она весила не больше пушинки. Джулиана пыталась обхватить его ногами, но ноги путались в шелке и в нижних юбках, и у нее ничего не получалось. Когда Саймон прервал поцелуй, она проворчала:

— В этих проклятых юбках слишком много ткани.

Саймон поставил ее на ноги и провел ладонью вдоль выреза ее глубокого декольте.

— А я нахожу, что в определенных местах ткани как раз столько, сколько нужно. В жизни не видел платья более красивого.

Джулиана прильнула к нему, не в силах сдержать себя. Однако понимала, что ведет себя как настоящая распутница.

— Я сшила его для тебя, Саймон. — Она еще раз поцеловала его и добавила: — Подумала, что оно тебе понравится. Подумала, что ты не сможешь устоять.

— Правильно подумала. Но я начинаю понимать, что ты была права. Чересчур много ткани. — Он потянул за край ее декольте, обнажая заострившийся, отвердевший сосок одной из грудей. — Ты такая прекрасная… — Он приподнял ее подбородок и заглянул ей в глаза. — Да или нет?

И было ясно, что означал этот вопрос. Речь шла вовсе не о ее красоте или отсутствии таковой. Он предлагал ей в данный момент решить, чего она хочет.

И Джулиана тихо прошептала:

— Да, Саймон.

«Да, Саймон», — звучало у него в ушах. Но он пытался взять себя в руки. Он говорил себе, что прекрасно владеет собой, однако же…

Он коснулся языком ее соска, и она со стоном выгнула спину, как бы предлагая себя.

— О, Джулиана… — прошептал он.

И тотчас же раздался голос маркиза:

— Джулиана, ты здесь?!

Если бы конюшню объяло пламя, то и тогда она не была бы так потрясена, как сейчас, услышав голос брата.

Герцог выпрямился и, подтянув вверх ее платье, вернул его на место. А она пулей вылетела из угла, дрожащими пальцами оправляя юбки. Развернувшись, отозвалась:

— Я… я здесь, Гейбриел.

Джулиана подняла с пола скребок с жесткой щетиной и уже громче добавила:

— Ей особенно нравится, когда я вот так глажу ее бока.

— Я везде искал тебя. Но что ты делаешь одна в конюшне среди но… — Ралстон шагнул в стойло и замер, увидев герцога.

Однако маркизу не понадобилось много времени, чтобы понять, что произошло.

Он стремительно шагнул к Саймону и, не обращая внимания на вскрик сестры, схватил герцога за ворот и оттащил от стены, к которой тот прислонился, силясь выглядеть невозмутимым.

— Гейбриел! — закричала Джулиана, выбежав за мужчинами как раз в тот момент, когда брат одной рукой ухватился за жилет Саймона, а другой нанес ему удар в челюсть.

— Я двадцать лет мечтал сделать это, надменный ты ублюдок! — прорычал Ралстон.

«Но почему Саймон не сопротивляется?» — подумала Джулиана.

— Гейбриел, остановись! — закричала она.

Но брат ее не слушал.

— Поднимайся! — заорал он.

Саймон встал, одной рукой потирая челюсть, на которой быстро проступал синяк. Потом тихо сказал:

— Первый удар обошелся тебе бесплатно, Ралстон.

— С удовольствием заплачу за остальное, — ответил маркиз. И тут же нанес Лейтону еще один удар.

Джулиана поморщилась и снова закричала:

— Нет! Никто никому ничего не будет платить! Остановитесь. — Она протиснулась между ними, вскинув обе руки, словно рефери в боксерском поединке.