Сара Маклейн - Две недели на соблазнение

Эти слова сестры, такие искренние, чудесным образом подействовали на него, и он решительно заявил:

— Мне плевать на скандал! Мне нет дела до леди! Все, что мне нужно, — это Джулиана. Хочу, чтобы она стала моей навсегда! Но если я так поступлю, если погублю Пенелопу… Что Джулиана подумает обо мне? Как она сможет доверять мне, если я был так бессердечен по отношению к другой?

На несколько долгих минут в детской воцарилось молчание. Наконец герцог со вздохом сказал:

— Нет, не могу я этого сделать, не могу поступить недостойно, так уронить себя в ее глазах…

Но даже после этих слов он понимал, что никогда не будет достоин Джулианы — ее яркости и ее красоты, покоривших его с самой первой минуты. Но все же…

Разрази его гром, если он откажется от нее!

Он нашел ее.

Он хочет прожить с ней жизнь!

— По крайней мере дай Пенелопе возможность выбрать, Саймон, — сказала Джорджиана, которая с каким-то материнским сочувствием наблюдала за его мучениями, за его борьбой. — Она заслуживает шанса сделать выбор. И, видит Бог, вы с Джулианой заслуживаете шанса на счастье.

Это по крайней мере было правдой. Откашлявшись, он спросил:

— Думаешь, существует вероятность того, что Пенелопа отпустит меня?

Джорджиана улыбнулась, и было в этой ее улыбке нечто такое, что он не вполне понимал. Казалось, она знала какую-то тайну.

— Да, отпустит.

Они снова замолчали, и Саймон стал наблюдать за малышкой Кэролайн, спящей на плече матери. И он вдруг представил другого ребенка — с черными волосиками и голубыми глазками, — спящего на руках у своей мамы.

Саймон со стоном закрыл глаза. Он понял, что хотел этого ребенка. Своего ребенка. И хотел, чтобы Джулиана была матерью этого малыша.

Но сначала он должен был попросить прощения у сестры.

— Я совершил ошибку… и с тобой тоже, — пробормотал герцог.

— Только одну?

Саймон нахмурился, а Джорджиана, рассмеявшись, спросила:

— О какой ошибке ты говоришь?

— Я не должен был оставлять тебя здесь, в Йоркшире.

Сестра задумалась над его словами.

— Но я сама захотела остаться здесь.

— Да. И ты могла здесь остаться. Но я не должен был оставлять тебя тогда. И так. Мне следовало больше беспокоиться о тебе и меньше — о скандале. — Он прошел к окну и устремил взгляд на вересковую пустошь. — Я не могу этого изменить, но очень сожалею.

— Спасибо, — отозвалась сестра.

«Как же она повзрослела, — думал Саймон. — И как я этого не замечал?»

— Я хотел бы все исправить. И хотел бы, чтобы ты сказала мне, кто…

— Он далеко сейчас, — перебила сестра.

— Но я мог бы отыскать его. И мы могли бы…

— Ты его не найдешь. И ничего уже не исправить, Саймон. Думаю, ты прекрасно это понимаешь.

Саймон тяжко вздохнул.

— Да, верно. Уже поздно искать отца ребенка. Но ты же герцогская дочь. Наверняка мы сможем найти того, кто женится на тебе. Того, кто будет тебе хорошим мужем. И хорошим отцом Кэролайн.

— Перестань, Саймон, не надо…

— Но неужели ты полагаешь, что сможешь оставаться здесь, в этом захолустном уголке Англии, всю оставшуюся жизнь? А что будет, когда Кэролайн подрастет? Как ты ответишь на ее вопросы?.. Где ее отец? И что будет, когда она узнает правду? Я не смогу прятать тебя тут вечно, Джорджиана.

Сестра пристально посмотрела на него.

— Я никогда не просила тебя прятать нас. На самом деле я бы предпочла не прятаться. Моя репутация окончательно погублена, Саймон. Так что не пытайся что-либо изменить, — добавила Джорджиана.

И герцог понял, что ее слова — чистейшая правда.

— Но ты заслуживаешь…

— Заслуживаю того, чтобы быть матерью. Чтобы растить ребенка, который будет здоровым и сильным и будет знать, что он любим.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, Джорджиана.

Она улыбнулась.

— И я буду счастлива со временем. Но не так, как ты планируешь.

От него не ускользнула ирония ситуации. Ведь Джорджиана — сестра одного из самых могущественных аристократов. И все же он, ее брат, не может изменить ее жизнь. Да, он не в силах восстановить ее репутацию и заглушить сплетни, которые рано или поздно настигнут ее — настигнут их всех. Но зато он мог дать ей свою поддержку. И свою любовь.

— Джорджиана… — Его голос чуть охрип от волнения. — Джорджиана, пусть все будет так, как ты пожелаешь, как решишь для себя и для Кэролайн. А я поддержу вас.

— Ты уверен, что хочешь… испытать судьбу?

Он с улыбкой кивнул:

— Уверен.

— Я спрашиваю потому, что это твое решение может подвергнуться проверке уже довольно скоро.

Он вопросительно взглянул на сестру.

— Что это значит?

— Только одно: я хочу, чтобы хоть кто-то из нас двоих обрел наконец свое счастье. И раз уж не я, то, следовательно, счастлив должен быть ты.

Джулиана! Только она его счастье, его страсть.

Он должен ехать за ней. Тотчас же!

Саймон встал и подошел к сестре с племянницей. Наклонившись, поцеловал сначала в макушку Кэролайн, потом, в щеку, Джорджиану.

— Я должен ехать. Должен вернуть ее.

Сестра улыбнулась.

— Мама будет вне себя от ярости.

Саймон пожал плечами.

— Зато из мамы выйдет отличная вдовствующая герцогиня.

Джорджиана рассмеялась.

— Только не говори, что намерен сослать ее в деревню.

— А что?.. Неплохая идея. — Герцог направился к двери.

— Саймон! — окликнула его сестра.

Он обернулся, и она с улыбкой сказала:

— Твой свадебный подарок уже на пути в Лондон. Поцелуй от моего имени маму.

Джулиана сразу же отправилась повидаться с матерью.

Был поздний вечер — не самое подходящее время наносить визиты, — когда она, ожидая мать, стояла в приемной лондонского дома Ника и Изабель, заполненной греческими и римскими мраморными статуями, собранными во время пребывания Ника за границей.

В центре комнаты располагалась статуя Афродиты с Эросом — потрясающее изображение богини любви, держащей на руках сына, тянувшегося к чему-то за ее плечом. Все мышцы божественного младенца были напряжены, руки вытянуты, а пухлые ножки отталкивались от материнской груди — очень уж он хотел дотянуться до чего-то необычайно привлекательного, но недоступного ему. И эта статуя была прекрасным напоминанием о том, что если, даже богам порой отказано в их желаниях, то уж простым смертным просто глупо ожидать чего-то другого.

Поездка из Йоркшира была ужасной, Джулиана всю дорогу не могла ни есть, ни спать. И она постоянно думала о Саймоне, ощущая тупую ноющую боль в груди.

Разумеется, она понимала, что бегство не самый разумный поступок, однако чувствовала, что не сможет оставаться в Йоркшире и не поддаться соблазну вновь оказаться в объятиях Саймона, в его постели, в его жизни… Но, увы, она недостаточно хороша для него, так как не имела того, что он так высоко ценил, — отличной родословной, незапятнанной репутации и должного воспитания. Все, что у нее имелось для него, — это сомнительное прошлое и ее любовь.

Как это ни печально, иногда одной любви недостаточно…

Она вздохнула и провела пальцем вдоль идеально вылепленной стопы Эроса. Ох, не следовало ей находиться здесь в такой час. Да и вообще не следовало.

Однако время, проведенное в карете наедине со своими мыслями, пробудило в ней отчаянное желание проверить себя. Потому она и пришла сейчас к матери.

Она едва не сошла с ума, вспоминая последние недели и часы, проведенные с Саймоном — все их разговоры и страстные объятия.

В какой-то момент, держа ее в объятиях, он заставил ее поверить, что она, возможно, сможет остаться с ним — несмотря ни на что. Но все же она оказалась не настолько наивной, чтобы окончательно поверить в такую сказку.

Джорджиана поняла: чем скорее она уедет, тем лучше будет для них обоих. Им никогда не быть вместе, никогда она не станет для него подходящей спутницей жизни. Он навсегда останется герцогом, а она — особой сомнительного происхождения. Но все это не уменьшало ее любви к нему, как бы она того ни хотела.

Она не сможет доказать ему, что совсем не такая, как считалось в лондонском свете. Но она могла доказать это самой себе. Потому и ждала свою мать.

Она здесь из-за скандала. Из-за того, что поступки матери окрасили неверным светом всю ее жизнь. Из-за того, что поведение матери вынуждало ее сомневаться в собственных поступках и собственных желаниях. И еще ей хотелось убедиться раз и навсегда, что она совсем не такая, как ее мать. Что она другая. Что она лучше.

Много лет она прожила в тени матери, и сейчас ей наконец пора выйти на солнце.

— Странное время для визита, — проговорила Луиза, входя в комнату в одном лишь халате. Но выглядела она прекрасно. Как всегда.

Мать села, окинув Джулиану критическим взглядом: оглядела ее платье, помятое и пыльное с дороги, заляпанные грязью ботинки и волосы, выбившиеся из прически.

— Ты выглядишь просто ужасно… — добавила Луиза.

Джулиана подавила желание пригладить волосы — она ничего не должна доказывать матери! Тоже усевшись, она наблюдала, как Луиза наливала себе шерри.

— Стало быть, ты пришла навестить меня в тюрьме?

— Едва ли в тюрьме, — отозвалась Джулиана.

Луиза небрежно взмахнула рукой.

— Все эти статуи создают у меня впечатление, будто я в музее.

— Но никто не вынуждает тебя оставаться в Лондоне.

— Да, верно. Но мне больше некуда ехать, дорогая.

Джулиана промолчала, а мать спросила:

— Гейбриел не решил еще, что делать со мной?

— Нет, не думаю.

— Что ж, надеюсь, он все же сделает это рано или поздно. Хотелось бы уехать отсюда до того, как я стану бабушкой. Мне не нужно напоминание о том, что я старею.

Джулиана невольно улыбнулась.

— Не думаю, что Гейбриела очень интересуют твои планы.

Луиза закатила глаза.

— О, я, конечно, рада за него. Они с женой кажутся вполне счастливыми. Но эта жизнь… дети, которые плачут… цепляются за тебя, чего-то хотят… — Она откинулась в кресле. — Нет, это не для меня.

— Неужели?

Луиза прищурилась, глядя на дочь.

— А ты стала такой же дерзкой, как твой отец.

Джулиана пожала плечам и, зная, что этот жест раздражал мать.

— Других примеров у меня не было.

Луиза вздохнула.

— Что ж, если ты здесь не для того, чтобы передать известие о моем будущем, то что же привело тебя ко мне в такой поздний час?

Как типично для матери. Забота исключительно о себе — и все.

— Ты жалеешь? — спросила Джулиана.

Луиза была не глупа. Она не стала притворяться, что не поняла вопроса.

— В целом не жалею, нет. Не жалею о том, что была маркизой и даже женой коммерсанта, хотя твой отец оказался не так богат, как сначала давал понять. Но не всегда жизнь с ним была легкой…

— Уверяю тебя, жизнь не стала легче после того, как ты бросила нас.

— Бросила? — фыркнула Луиза. — Какое драматическое слово!

— Ты бы назвала это как-то иначе?

— Джулиана, это была… моя жизнь. И я жила так, как хотела. Наверняка ты понимаешь это, дорогая. Ведь ты явно идешь тем же путем.

— Ты о чем?

— Только о том, что многое узнаешь, сидя тут взаперти и читая колонки светских сплетен. Твое поведение оказалось таким же скандальным, как и мое. Все эти тайные свидания в саду… Опрокидывание овощных пирамид… И еще — падение в Серпентайн! — Луиза рассмеялась. — Должно быть, это выглядело очень забавно!

— Это было ужасно. Я чуть не утонула.

— Ох, уверена, что ты преувеличиваешь. И тебя спас красавец герцог! Наверняка я бы и сама выкинула нечто подобное, если бы по глупости не вышла замуж в очень юном возрасте и не стала матерью. Говорю тебе, если бы можно было все вернуть, я бы устроила что-нибудь еще более скандальное.

— Разве тебе мало того, что ты уже сделала?

— Но меня ведь здесь не было, чтобы вкусить плоды, дорогая, а это означает, что ничего не произошло, — ответила мать так, словно разговаривала с ребенком. — Но ты… Ты живешь своим собственным скандалом.

Это неправда! Она жила репутацией, которую унаследовала от этой женщины. Но той, похоже, плевать на то бремя, которое она взвалила на плечи своих детей.