В свои первые недели воздержания Керри-Энн старалась держаться в тени. Ей не хотелось рассказывать о себе перед собравшимися, но со временем она обнаружила, что исповедь дается ей все легче. Эти люди, при всей их внешней непохожести, стали для нее, в некотором роде, семьей, кланом. Она могла рассказать им то, чего никогда не рассказала бы никому другому, зная, что увидит лишь их понимающие кивки, а не осуждающие взгляды. В этой комнате она не боялась ни испытать стыд, ни натолкнуться на жалость. Здесь сочувствие приберегали для тех, кто сидел раньше на стульях, которые сейчас оставались пустыми.

Вечером следующего после судебного заседания дня, болезненные воспоминания о котором отчасти сгладил Олли, Керри-Энн встала и заняла свое место на подиуме перед группой из сорока с чем-то человек. Откашлявшись, она заговорила.

— Привет, меня зовут Керри-Энн. Я — наркоманка…

В сотый раз излагая свою историю, она вдруг поняла, что еще одна потерянная ею частичка себя вернулась на место. Не имело значения, как часто она выступала на таких вот собраниях. Всякий раз здесь появлялись новые люди, которые еще не слышали ее историю, и в их печальных и понимающих взглядах, равно как и в мудрости старожилов, она черпала так необходимые ей силы. «Ты не одна, — говорили эти глаза. — Мы с тобой». Родители, мужья, жены, братья, сестры — все те, кто стал чужим своим родным и близким из-за собственной страшной, пагубной привязанности. Иногда им удавалось воссоединиться со своими любимыми, иногда — нет. Но лозунг всегда оставался неизменным: «Никогда не бывает слишком поздно. Верь и сражайся».

На этот раз, когда она обвела взглядом разношерстную компанию, собравшуюся в комнате, ее вдруг охватило чувство, очень похожее на любовь. Здесь была самоуверенная и дерзкая рыжая Сью, которая не употребляла наркотики вот уже двадцать лет и которая считалась неофициальной хозяйкой этих собраний. Большой Эд в своей усеянной заклепками кожаной жилетке, с татуировками, покрывающими чуть ли не каждый дюйм его огромной туши весом в двести восемьдесят фунтов. Девон, бывшая администратор, способная одновременно рассмешить вас до колик и довести до слез своими рассказами о том, как пыталась выжить в корпоративном мире, совмещая работу с приемом наркотиков. Маленький, с лицом, похожим на свиной пятачок, Коротышка, потерявший во Вьетнаме ногу, но отнюдь не чувство юмора. А рассказанная спонсором Керри-Энн, Луизой, «футбольной мамашей» троих молодых отпрысков, история ее позора, когда заначка вывалилась у нее из сумочки прямо на родительском собрании на глазах у остальных мамочек, неизменно вызывала сдержанный смех и сочувственные восклицания.

Сегодня у них появился новичок. Она не могла разглядеть его лицо — он сидел в заднем ряду, спрятавшись за колонной, и ей видны были только его длинные ноги в некогда голубых джинсах, застиранных до снежной белизны, и ковбойских сапогах. И только когда собрание закончилось и все разбились на небольшие группы и, болтая, потянулись к выходу, он встал и подошел к ней.

Узнав его, Керри-Энн застыла как вкопанная.

Прошло все-таки много времени, и его прежде изможденное, худощавое лицо заплыло жирком. Но она все равно узнала бы его. Как и эту улыбку — улыбку, которая некогда освещала для нее весь мир.

— Иеремия! — ахнула она.

* * *

Он ничего не сказал, а просто стоял и смотрел на нее, как будто кроме них двоих в комнате никого не было. А потом он знакомым жестом приподнял руку.

— Привет.

Керри-Энн потеряла дар речи.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она наконец, когда к ней вернулась способность говорить. Не слишком оригинально. Но в таком состоянии на большее она оказалась не способна.

Его незамысловатый ответ потряс ее до глубины души.

— Я пришел, чтобы повидаться с тобой.

Теперь она видела его совершенно отчетливо, как если бы смотрела на него сквозь мутное увеличительное стекло и с каждым мгновением его размытое изображение становилось четче: раскосые глаза с вертикальными золотистыми зрачками, как у тигра, уголки которых приподнимались к вискам, придавая ему сходство с Киану Ривзом; гладкая, цвета коричного масла, кожа и высокие скулы, которыми можно было резать стекло; торчащие во все стороны темные кудри. Он постарел и чуточку обрюзг, но сквозь нынешние черты проглядывало его прежнее мальчишеское обличье, сводившее девчонок с ума.

— Как ты меня нашел? — с дрожью в голосе поинтересовалась она.

— Так, поспрашивал кое-кого. Твоя подруга Шошанна просила передать тебе привет, кстати.

— Стерва. — Но Керри-Энн уже смеялась.

Теперь, когда Иеремия стоял перед ней — живой и восстановленный «Техниколором», — она простила свою бывшую соседку по комнате, выдавшую ее нынешнее местопребывание. Она жалела только о том, что ее сердце закалилось недостаточно, чтобы она могла разозлиться на него.

Иеремия обвел взглядом комнату, в которой стояли, разбившись на кучки, недавние участники собрания. Большой Эд бережно облапил за талию Уизи, которая выглядела так, словно собиралась вот-вот расплакаться. Уизи только что потеряла сына из-за болезни, которая едва не свела в могилу и ее саму. В дальнем углу чему-то смеялись Луиза и Сью. А у стола с прохладительными напитками Адмирал оживленно беседовал с кем-то из новичков, бледным и нервным молодым человеком, в котором Керри-Энн безошибочно распознала амфетаминщика.

Иеремия вновь взглянул на нее.

— А ты замечательно выглядишь.

Она едва успела прикусить язык, чтобы не брякнуть: «Ты тоже». Вместо этого она лишь передернула плечами и сказала:

— Да, давненько мы с тобой не виделись.

— Так что, может, зайдем куда-нибудь? На чашечку кофе?

«Не так быстро», — подумала Керри-Энн. Иеремия возник перед ней, как чертик из коробочки, и уже рассчитывает на прощение? Нет, ему придется постараться, чтобы заслужить его.

— Кофе вон там. Угощайся. — И она показала на электрическую кофеварку на столе с прохладительными напитками.

— Благодарю покорно. Я уже угостился. — Он скривился, и она понимающе рассмеялась: на этих встречах кофе явно был не лучшим угощением.

Керри-Энн приняла решение.

— У тебя есть машина? — Он кивнул, и она сказала: — Хорошо. Ты можешь подвезти меня домой.

Они вышли наружу, в вечернюю прохладу; по улицам уже расползался туман. Городок походил на старинную литографию: верхушки домов и цвета дня тонули в сумрачной дымке, затягивающей все серыми красками ночи. И ей показалось, что она шагнула из настоящего в прошлое. Керри-Энн вдруг вспомнила прежние вечера, подобные этому, когда она сопровождала Иеремию на концерты. Даже его движения, когда он зашагал рядом с ней, были ей знакомы, как свои собственные: слегка косолапая подпрыгивающая походка — облагороженный вариант его обычных передвижений по сцене.

— Я все понимаю, — с горьким смешком сказал он, когда они подошли к его машине — огромному старому «кадиллаку» 82-го года выпуска, больше похожему на сухопутный крейсер, с позолоченными бамперами и плавниками хвостовых фонарей — кажется, на таком раскатывал Элвис, когда жил в Вегасе. — Он принадлежит моему приятелю, который сейчас мотает срок. Он разрешил мне покататься на нем до своего освобождения.

«Интересно, не следует ли расценивать упоминание о “приятеле” как намек на тех людей, с которыми он теперь водит дружбу?» — подумала Керри-Энн. Если так, это не есть хорошо. Но кто она такая, чтобы судить его? В свое время она сама не чуралась отбросов общества.

Вскоре они уже мчались в «кадиллаке» по автостраде номер 1. Когда они приблизились к повороту, ведущему к дому Линдсей, Иеремия нервно поинтересовался:

— Послушай, тебе действительно нужно возвращаться прямо сейчас? Я думал, мы куда-нибудь зайдем и поговорим. Я ведь понимаю, что должен все тебе объяснить.

— А почему ты думаешь, что я захочу тебя выслушать? — резко бросила она, но не стала протестовать, когда он проскочил поворот.

Они доехали до заповедника Бин-Холлоу-Стейт-Парк, где Иеремия припарковал машину. В этот час на берегу никого не было. «Еще бы!» — подумала она, дрожа от холода в своей тоненькой курточке, когда они зашагали по песку, а пронизывающий ветер с океана кусал ее за щеки и трепал волосы. Они шагали молча, и тишину нарушал лишь шум прибоя и скрип песка под ногами.

Когда они наконец укрылись за дюной, Керри-Энн продрогла до костей, и ей пришлось прижаться к боку Иеремии, чтобы окончательно не замерзнуть. Но она постаралась сделать так, чтобы они соприкасались лишь руками. Керри-Энн села на песок, поджав колени к груди. Ей не хотелось, чтобы у него вдруг зародились всякие фривольные мысли.

— Ты сказал, что вроде бы должен что-то объяснить? Ну так вперед! Я слушаю. — Ей хотелось закатить ему звонкую пощечину. Подумать только — исчезнуть на пять лет и не удосужиться даже позвонить за все это время! Но ее гнев куда-то испарился. Разве не были они родственными душами, она и Иеремия? Они оба не выдержали испытания жизнью. И он ничуть не более ее был виноват в том, что все так обернулось.

Он присел на корточки, по-прежнему не говоря ни слова. Она заметила, что он весь дрожит.

— Все та же старая история. Я просто вышел и задержался. Надолго. Очень надолго. — Он стал как бы коллективным голосом многих собраний, подобных сегодняшнему. — Какое-то время у меня не было даже крыши над головой. Я жил на улице, воровал, сутенерствовал и курил «крэк». Если бы не отец Том, сомневаюсь, что я выжил бы. — Иеремия пояснил, что отец Том — бывший священник, который заботится об уличных бродягах. — Он поместил меня в реабилитационный центр.

— Где, в Лос-Анджелесе? — Ей стало дурно при мысли о том, что в то время она могла запросто пройти мимо Иеремии на улице, скользнув взглядом по еще одному бездомному бедняге и даже не подозревая, что это мог быть он.

— Не-a, в то время я обитал в Фениксе. Но, как бы то ни было, отец Том потянул за нужные ниточки и пристроил меня в Хиллсдейл, государственный реабилитационный центр, что в Прескотте. Это, конечно, не номер «люкс», зато бесплатно, и там заправляют нормальные ребята. Через двадцать восемь дней я вышел оттуда новым человеком. — Он иронически рассмеялся, и она вполне понимала его, потому что то же самое произошло и с ней самой, только в другое время и в другом месте. Это было начало подъема на Эверест. — Я только что получил свой значок «90 дней». — Иеремия выудил из кармана монетку и положил ее на ладонь Керри-Энн.

— Поздравляю, — без намека на сарказм откликнулась она.

— Спасибо. — По его ровному, лишенному всякого выражения голосу она поняла, что он вполне отдает себе отчет в том, какой длинный путь ему предстоит.

— Ну, и чем ты теперь занимаешься?

— Ничего особенного — всего лишь стараюсь свести концы с концами. — Он выдернул жесткую травинку, пробившуюся сквозь слежавшийся слой песка. — Я работал на стройке, но недавно меня уволили. Пока я кантуюсь у приятеля в Эхо-Парке и пытаюсь найти работу.

— А как же твоя музыка?

Иеремия презрительно фыркнул.

— Моя музыка? Группа, ты хотела сказать. Давай посмотрим… Вейланд работает в «Офис Макс»[66], а Мазерски отбывает срок за торговлю наркотиками. Карлсон — единственный из нас, кому повезло. Его взяли в настоящую группу. Прошлым летом они работали на разогреве у «Бон Джови» на Голливудском бульваре. Впрочем, он всегда был единственным из нас, кто мог на что-то рассчитывать.

— Ты тоже был хорош! — Старые привычки умирают медленно — она непроизвольно встала на его защиту.

Он смотрел на нее, и губы его кривились в сардонической ухмылке.

— Неужели? Должно быть, именно поэтому ни один из агентов, которые приезжали послушать нас, ни разу даже не заговорил со мной. Эй, все нормально — все эти годы в глубине души я понимал, что мне не стать знаменитостью. Так что за мечтой я перестал гоняться довольно давно.

— Значит, ты проделал такой путь, чтобы рассказать мне все это?

— Нет. Я приехал, чтобы попросить прощения. И… — Он глубоко вздохнул. — Я знаю, что не заслуживаю этого, но я хочу увидеть Беллу.

Керри-Энн крутила в пальцах монетку. Теперь она понимала, что это — не просто символический значок общества «Анонимных наркоманов». Это был входной билет. Входной билет Иеремии в ее жизнь и жизнь Беллы. И она испугалась. Откуда ей знать, может ли она доверять ему? А что будет, если он завоюет сердечко Беллы только затем, чтобы потом снова бросить ее? Только этого недоставало их маленькой девочке, особенно сейчас!

Посему она ответила с большой осторожностью:

— Это не так легко устроить, как тебе представляется.

Он кивнул:

— Да, я понимаю.

Она поморщилась, сожалея о том, что Иеремия присутствовал сегодня на собрании, когда она рассказывала о своей жизни. С другой стороны, поскольку он не имел никакого права осуждать ее, она была избавлена от презрительных взглядов и реплик, которых привыкла ожидать от других.