В это мгновение Стив понял, насколько важно для него то, что эта женщина оказалась рядом с ним. Кто знает, окажись он один, стал бы он бороться за жизнь?

– Энни, скажи мне, о чем ты думаешь? – спросил он.

– Ты знаешь, я вижу лица, слышу разговоры… И так ясно, отчетливо, – ее голос звучал сонно, как будто издалека. – Вижу и слышу все, что было раньше. Говорят, такое случается, а?

– Да. А что было раньше, Энни?

Она вспомнила прошлое Рождество, украшенную елку у окна. Бенджи, которому еще только два годика, удивленно открыл ротик, широко распахнул глазенки и тянется к ее сиянию.

– Сыновья… Вижу только их. Они растут, изменяются и все равно остаются детьми. Если своих детей нет, то этого не поймешь. Впрочем, мне кажется, что вообще мужчинам этого не понять.

– Ну вот, так-то лучше, – подумал Стив, уже не слушая, что она там говорит. Ее голос звучал увереннее, тверже:

– Пока детей не было, я об этом не думала. Даже когда мы решили, что у нас будет маленький, и потом, когда я была беременна, я не знала, что это будет значить для нас.

Когда ей пришло время рожать, она поехала в больницу с Мартином. И только много позже она поняла, что эти несколько дней, которые она провела в родильном отделении, полностью изменили их. Те юные Мартин и Энни, независимые и беспечные, остались в прошлом. В настоящем был их сын, их Томас, комочек из черных волос и красной плоти, со сморщенным сердитым личиком.

На всю жизнь она запомнила мгновение, когда он открыл свои глазки и посмотрел на нее.

В последующие за этим дни она почти физически ощутила, какая огромная ответственность за это крохотное существо легла на нее. Любовь к ребенку захватила все ее существо настолько, что порой ей казалось, что она парит над миром. Плач малыша ранил ее в самое сердце, а часы, когда ему было хорошо, переполняли всю душу никогда не испытанным наслаждением.

И снова Стив внимательно слушал Энни, захваченный какой-то необыкновенной нежностью, звучащей в ее голосе. А по-привычке продолжал думать:

– Ну-ну, это все хорошо известно. Она из тех женщин, которые расстегивают за обедом кофточку, чтобы сунуть грудь, пахнущую молоком, младенцу. Она почти наверняка ходит на лекции, чтобы узнать, как правильно воспитывать детей, а потом демонстрирует свои знания в педагогике перед восхищенными подругами.

Она из тех, кто только и говорит о своих детях. Ничто в целом мире ее больше не интересует!

Вдруг Энни удивила его, внезапно прервавшись на полуслове:

– Наверное, тебе все это кажется ужасно глупым. И таких женщин, как я, ты всегда считал просто недалекими, так?

Он даже улыбнулся про себя:

– Надо же, какая догадливая! – А сам ответил:

– Да нет, совсем не так. Просто мне этого, действительно, никогда не понять.

– Кэсс, наверное, тоже хотела ребенка, – полуутвердительно произнесла Энни.

Снова догадалась.

– Да, ты права, она хотела малыша. Время от времени мы говорили об этом. В последние месяцы перед ее уходом, насколько я помню, не часто, но с завидным упорством, она заговаривала об этом снова и снова. Жалко, конечно, что все у нас так вышло. Теперь мне кажется, я просто боялся, что она будет принадлежать кому-то еще, кроме меня. Мне хотелось, чтобы она всегда оставалась той Кэсс, которую я знал, которой обладал, а не чьей-нибудь матерью.

– Чьей-нибудь? – с осуждением воскликнула Энни.


…Он вспомнил один вечер, очередной разговор на эту тему. Кэсс сидела на черном кожаном диване, уютно свернувшись калачиком, и смотрела на него сквозь полуопущенные ресницы. В руках у нее были какие-то безделушки, которые она, не глядя, перекладывала с места на место.

– А как же твоя работа? – раздраженно спросил он ее тогда.

– Но ведь работают же другие женщины! Я точно знаю, многие мои подруги продолжают и после рождения ребенка – и ничего. И потом, можно нанять няню, пока я буду на съемках.

– Ха! Зачем же в таком случае заводить ребенка?

– Потому что я этого очень хочу, – вздохнула Кэсс.

– Ну а я – нет! – отрезал Стив.

Стив знал, какая огромная ответственность, сколько забот легло бы на их плечи в случае рождения ребенка. На самом деле он прекрасно понимал то, что ему рассказала Энни. Он знал или догадывался, что ребенок затмит собой весь мир, заполнит все их существование особым смыслом. Чего же он боялся? Сейчас он лежал и вслушивался, как боль в сломанных ногах тянет свои жгучие щупальца по всему телу. Стив почувствовал, как рот наполняется горечью. Правда ли то, что он не хотел делить Кэсс ни с кем, даже с будущими детьми? Это ведь она разделила его с другими. Это ведь он первый, сначала невольно, но чем дальше, тем охотнее, отдалялся от нее.

Когда он сообщил, что женится на Кэсс, Боб, его друг и партнер, откинулся в кресле и с недоумением уставился на него.

– Ты? Женишься?

– Почему бы и нет? Ты же женат, Фил женат, и большинство моих друзей, многие наши клиенты.

– Ха! Ты-то тут причем?

– А что, если я почувствую на своем лице холодное дыхание одиночества!

Боб фыркнул.

– Укутайся потеплее, вот и все! Тебе что, проблем не хватает?

– Знаешь, Джеферс, катись ты!

– Куда? – уже открыто Боб захохотал.

Спустя две недели Стив женился на Дженифер Кэсседи. Ему тогда было около тридцати, Кэсс – двадцать три года. Карьера ее была удивительной. Они оба были выходцами с самого низа и приложили много сил, чтобы достичь намеченной цели. Стиву импонировали энергичность, деловая хватка и одновременно милая наивность, пусть даже и слегка наигранная, и очаровательное легкомыслие его будущей жены.

Ему нравились ее взгляды на жизнь, ее профессиональные способности, уже не говоря о потрясающей фигуре и неуемном темпераменте. В постели она сводила его с ума, а лицо ее в день их свадьбы смотрело на Лондон с сотни рекламных щитов.

Стив вспомнил, что это была реклама крема для загара.

В тот день, день их свадьбы, праздник начался в офисе его компании часов в одиннадцать.

Боб старательно замаскировал свое скептическое отношение к его женитьбе и с энтузиазмом взялся за организацию торжества. Каждый уголок помещения украсили красными и белыми розами. Три ящика шампанского были запрятаны во льду, в ванной комнате директора.

«Для затравки», – как объявил Боб.

Жених и невеста собирались прогуляться по улочкам в Сохо, а потом пойти в ресторан, чтобы скромно отметить это событие. Но едва они вышли из офиса, как дорогу им преградил роскошный автобус, ярко разрисованный, украшенный развевающимися на ветру ало-серебристыми лентами. Автобус был битком набит развеселой толпой друзей и знакомых, и только впереди для виновников торжества оставлены были два места.

Один из редакторов сидел за рулем, а какой-то режиссер из телекомпании, одетый кондуктором, размахивал компостером.

Стив замер на тротуаре, но Кэсс подтолкнула его к автобусу:

– Здорово! Вот это да! – выдохнула она, захлебнувшись от восхищения. Ее глаза сияли от неподдельного детского восторга, блестели от радостных слез.

– Ты видел что-нибудь прекраснее и удивительнее, Стив?

Праздничный пир, продлившийся весь день и всю ночь, он помнил очень смутно. Зато на всю жизнь осталось в его памяти, как Кэсс, сидевшая рядом с ним во главе длинного стола, посматривала на своего законного супруга гордо и собственнически.

Семейная жизнь их поначалу была словно продолжением этого праздника. Встречи с друзьями, веселые уикэнды, шумные успехи Кэсс, ночи, переполненные страстью, казалось, так будет всегда…

Такая семейная жизнь продлилась недолго.

Прошло не так уж много времени после свадьбы, когда однажды Стив пригласил по чисто деловому поводу одну хорошенькую девушку. После ленча они выпили бренди.

Сидя за бархатной портьерой ресторанной кабины, они взглянули друг другу в глаза – и Стив ее нежно обнял. Потом они долго бродили по залитым горячим солнцем улицам. Потом девушка спросила, искоса взглянув на него:

– Зайдем ко мне на часок?

Он зашел, ни на что особенное не рассчитывая, но оказалось, что их бурная торопливая любовь принесла ему больше наслаждения, чем месяцы, проведенные с Кэсс. Почему? Не очень-то он над этим задумывался.

Это была еще не Викки. Она появилась через месяц, когда Кэсс уже знала, что он ей изменяет.

К тому времени паутина обмана со всеми этими «деловыми встречами, поездками, необходимыми для бизнеса» все крепче запутывала их обоих. Праздник кончился.

Привычка к полной свободе и независимости брала свое. Через два года и восемь месяцев после их бело-розовой свадьбы Кэсс ушла от него. Наступила пора обратной стороны свободы – одиночество.

– Я не осуждаю ее, – произнесла Энни.

Звук ее голоса поразил Стива. Несколько мгновений он не мог понять, откуда идет этот голос и кому он принадлежит. Он лежал дома, на своем диване, в квартире, которую Кэсс отделала по своему вкусу, сразу после свадьбы. Сквозь воспоминания начал проступать окружающий его мрак, и Стив наконец вспомнил, чью руку он сжимает.

– Женская солидарность, да? – спросил он.

– Отчасти, – ее голос звучал бодро. Стиву пришло на ум, что эта молоденькая женщина уже оправилась от потрясения. А она между тем продолжала:

– Тут главным образом личная симпатия. Просто я подумала, каково бы мне было, если бы Мартин вдруг стал изменять.

– А что, он не изменяет тебе?

Энни с удивлением поняла, что он совсем не смеется, а спрашивает ее вполне серьезно. И поэтому просто ответила:

– Нет, думаю, не изменяет.

Каждый вечер Мартин приходил домой между шестью и семью часами. Ей всегда было приятно слышать глухой стук портфеля, когда муж опускал его перед дверью, чтобы поискать в карманах ключ. Том бросал свое рисование или игру, отрывался от телевизора и говорил: «Папа пришел». И если Бенджи еще не спал, то и он ковылял в своей пижамке к двери, чтобы встретить отца.

Частенько, особенно в последнее время, ожидая мужа или накрывая на стол, Энни ловила себя на мысли о том, что они с Мартином уж очень похожи на семью из рекламного ролика. Все так же гладко, спокойно и предсказуемо.

Каждый вечер, приходя домой, Мартин обнимал детей и слушал их рассказы о дневных событиях. После того, как сыновья отправлялись спать, они вдвоем садились ужинать и неторопливо перебирали мелкие события прошедших суток.

Энни знала распорядок работы Мартина. Знала, что ему нужно было делать, потому что он обо всем ей рассказывал. Она знала, что на его пути домой не было и не могло быть какой-то другой женщины. Она знала – и радовалась этому.

А когда монотонность домашней жизни наскучивала ей, или мальчишки проказничали, или просто становилось страшно, что жизнь проходит чередой неприметных дней, Энни напоминала себе, что сама сделала такой выбор.

Она сама решила идти этой тропой, которая вилась и вилась вокруг ее семьи и дома.

Внезапно Энни почувствовала тоску по этой своей жизни, такую острую, что от нее было больнее, чем от физической боли. Ей пришли на память все мельчайшие подробности, интимные детали их совместной жизни. Она почувствовала запах свежести, который издавали чистые простыни, когда она меняла постельное белье и застилала ими двуспальную кровать, услышала гулкое тиканье и бой стенных часов в затихшей вечерней комнате.

– Я не хочу умирать! – с отчаянием произнесла она.

Всего несколько дней назад она рассказала Мартину за обедом о своих планах.

Скоро Бенджи пойдет в ясли, и она снова может начать работать, пусть неполный день. В то время, когда Энни говорила об этом мужу, у нее было чувство, будто перед ней распахивается широкая перспектива, открываются новые возможности.

Энни казалось, что удача, как жемчужное ожерелье, окружила ее.

– Я не хочу умирать! Я не могу все это оставить! – Рука мужчины была нежной и надежной.

– Ты не умрешь, Энни!

Снегопад прекратился, и стало очень холодно.

Полицейские в оцеплении топтались и подпрыгивали, чтобы хоть немного согреть ноги; изо рта у них вырывались сизоватые облачка пара.

И все так же в отдалении, кутаясь в пальто, стояли зеваки и телевизионщики, ожидая новостей с места взрыва. Медленный, болезненно нудный процесс подъема всевозможных балок, стропил, обломков начался час назад.

Вдруг там, в развалинах, среди спасателей, работавших под разрушенными, обвалившимися этажами, началась какая-то суматоха. Вытащили и отбросили в сторону большой сломанный брус. Одна из машин скорой помощи двинулась с места и проехала несколько ярдов вперед. Спасатели и врачи, подбежавшие к месту аварийных работ, сгрудились в круг и стали смотреть куда-то вниз в пролом. Затем кто-то из членов медицинской бригады выпрямился и пошел назад к машине.

Спасатели продолжали работать, и те, кто туда смотрел, могли видеть, как вдруг появилось на поверхности что-то светлое, потом рабочие отбросили в сторону большой кусок штукатурки, и спустя секунду из пролома достали женщину. Ее положили на носилки и закрыли лицо простыней.