У них постоянно, десять раз на день, находились поводы для веселья и смеха.

Вечером первого дня, когда армяне съехали, Антон отправился за покупками. Рядом с домом находился большой супермаркет. В парфюмерном отделе Антон нашел принципиально важное — средство от педикулеза, закупил в промышленных количествах. На кассе девушка участливо спросила:

— Это вы для собачек?

— Каких собачек? — Антон схватил пузырек и еще раз прочитал инструкцию. — Тут же русским языком сказано: для людей не опасно.

Девушка брезгливо скривилась и быстро забарабанила по кнопкам кассового автомата. Покупатель, что и говорить, со странностями. Черная икра, рыба, колбаса — все из отдела деликатесов, самое дорогое вино и в добавление — средство от блох.

Антону сегодня везло — рядом с супермаркетом какие-то тетки торговали постельным бельем. На земле расстелили полиэтилен, выложили ассортимент, настойчиво твердили, что их цены в два раза ниже магазинных. Цены Антона не волновали, но рук не хватало все тащить. Пакеты с простынями он взял под мышки, в «Спорттовары» дверь открывал спиной, свалил у входа покупки. Катя просила купить какую-нибудь одежду бабушке, кроме спортивного магазина, ничего другого в ближайшей округе не наблюдалось. Бабушке Антон купил из имевшихся самую большую и длинную футболку (замена ночной рубашке). Впереди на футболке гордо написано: «Спартак чемпион!» Плюс фланелевый спортивный костюм пронзительно красного цвета с застежкой-«молнией» на груди.

И снова удача: подходя к дому, обнаружил лоток с цветами. Груженный пакетами Антон попросил продавщицу залезть к нему в карман, вытащить сколько надо за одну розу. Цветок он взял в зубы. Так и пришел домой, Катя была в восторге.

На следующий день ничего не оставалось, как перед выходом на улицу надеть красные бабушкины штаны. Они были широки, как в украинском мужском национальном костюме, с резинкой внизу и предательски коротки Антону.

— А что? — пыталась изобразить хорошую мину Катя, застегивая куртку на его голой груди. — Очень симпатично, оригинально, у нас свободная страна, каждый одевается, как желает.

Она отошла в сторону и оглядела Антона, задержалась взглядом на нижней части — ботинки на босу ногу, голые волосатые икры и фонарики красных фланелевых шаровар. Катя затряслась от сдерживаемого смеха, присела:

— Сейчас мы это исправим.

Взялась за резинки на штанах и дернула вниз. Штаны упали. Обнаженный Антон выглядел как ребенок-переросток, собравшийся присесть на горшок. Катя не удержалась, свалилась на пол, хохоча во все горло.

— Знаешь, как это называется? — спросил Антон, возвращая штаны на место.

Катя размахивала руками, хохотала, не могла слова сказать. Антон подал ей руку, помог встать.

— Это называется — любовь! Только ради любви к тебе я готов выглядеть клоуном и потешать народ.

Катя обняла его за шею, подставила губы для поцелуя. Несколько минут они целовались в прихожей, Катина простыня упала, Антон быстро разделся, сбросил ботинки и отнес Катю на руках в комнату…

Как же ему не хотелось выбираться из постели! Куда-то идти, толкаться в магазинах, искать маникюрные щипцы для бабушки, у которой ногти как у крокодила… И в то же время совершенно новое чувство ответственности — я должен убить мамонта для своей семьи — будоражило кровь и приятно напрягало ум.

Антон нутром чуял — далеко от их тайного гнездышка забираться нельзя. Катя не звонила отцу, Антон видел: у девочки происходит большая переоценка ценностей. Но предположить, что Горлохватов будет сидеть сложа руки? Маловероятно.

Антон покупал продукты в супермаркете, одежду — в «Спорттоварах», Катя называла их необычную семью олимпийским резервом. В квартире было тепло, и она щеголяла в обтягивающих славную фигурку топиках и шортиках для фитнеса. Антон — в атласных боксерских трусах и в майке без рукавов. Бабушка, как заправский болельщик, носила исключительно символику клуба «Спартак».

На том месте, где торговали постельным бельем, происходило загадочное чередование товаров. После белья появилась посуда, якобы гжель, — Антон накупил салатниц, блюд, тарелок, соусников, чайников и изделий непонятного предназначения. Они питались теперь исключительно на бело-синем. После «гжели» развернулась торговля кухонной утварью, и к оставленным по доброте сердечной прежними жильцами сковородке и кастрюльке прибавилась посуда «вроде Цептер» и столовые приборы «посеребренные». Затем настала очередь чулочно-носочных товаров, потом — канцелярских (Антон купил Кате акварельные краски и пластилин), следом — развал уцененных книг (Катя получила давно желаемое — кулинарные рецепты), очень пригодились комнатные тапочки и консервные ножи. Каждый раз выходя из дома на охоту, за добычей, Антон что-то полезное (и явно поддельное) покупал у коробейников. Разочаровали его только однажды — предлагались обои, моющиеся и бумажные, которые Антону были ни к чему.

Катя знала об этом странном месте торговли по рассказам Антона, каждый раз ждала, что он принесет. Антон понимал, Кате хочется выйти на улицу, самой поперебирать товары коробейников. Но Катя не просилась на волю, а он иррационально, или, напротив, — очень рационально, боялся вывести ее на белый свет. Казалось, только переступит порог — и тут же цепные псы ее батюшки откуда ни возьмись прибегут и царевну уволокут.

Антон нашел компромисс: они стали гулять поздними вечерами. Укладывали бабушку спать, Антон заставлял Катю для тепла надеть тройку спортивных костюмов, и шли на улицу. Бродили между домами, катались с горок на детских площадках, играли в снежки. Катины сапожки постоянно оказывались забиты снегом. Антон вычищал его, ворчал, как старик: «Не хватало тебе простудиться…» Растирал дома ступни ее ног… и сходил с ума от умиления и нежности.

Его мысль: «я пропал, потому что моя Катя будет постоянно меняться, а я влюбляться еще больше» — оказывается, касалась только внешних проявлений жизни. Но были и другие — интимные. Антон по праву считал себя мастером спорта по сексу, и никаких открытий сия область человеческой жизни (извращения не в счет, нам они без надобности) преподнести ему не могла. Конечно, мастерство техническое пригодилось, но любой мужик к тридцати годам, если он не полный кретин, не больной, подобное мастерство приобретает. Это вроде умения орудовать отверткой или электродрелью.

Но с Катей Антон переживал открытие за открытием. С ним творилось нечто невообразимое. Острое чувственное наслаждение было такой силы, что он близок был к потере сознания или проваливанию во что-то, схожее с параллельной действительностью, потому как в реальной жизни подобных ощущений не бывает. И удар по психике был заметным: то хотелось плакать, лебезить, пресмыкаться перед Катей, то, напротив, съесть ее по кусочкам, как именинный торт, или заглотить целиком, как змей лягушку. Разница между слиянием с любимой женщиной и рутинными постельными утехами, понял Антон, — как между океаном и лужей. И то и другое состоит из воды, на этом сходство заканчивается. Очередная смазливая пассия никогда не доведет тебя до умопомрачения, наркотически сладостного, вызывающего зависимость в сотни раз более стойкую, чем алкоголь или героин.

У Антона уже был период в жизни, когда он считал себя сумасшедшим, потому что общается с покойниками. Прежний опыт пригодился. Антон прятал свои бешеные страсти и желания (не грызть же Катю в самом деле, не валяться, хныча, у нее в ногах), но со страхами поделать ничего не мог. Главным страхом была ревность. Антону казалось, что Катя воспринимает любовь и секс как новое замечательное увлечение. Занималась конным спортом, потом записалась в секцию фигурного катания, и ей очень понравилось выделывать фигуры на льду. Значит, мог бы быть и другой тренер? Да мастеров спорта — куда ни плюнь, навалом. Если вдруг Катя… Антон срывался и терзал любимую:

— Ты могла бы с другим? Если бы не я, то кто? Ты его полюбила бы? Скажи честно, между нами не должно быть секретов. Я пойму.

И окончательно свихнусь, — добавлял он про себя.

— С другим не могла бы, — отвечала Катя, с интересом изучая строение ушей Антона. — Я как одноразовый инструмент. Ты меня настроил под себя. Скрипка Страдивари не продается. Ревнуешь, да? Правильно, но глупо. У тебя правое ухо отличается от левого, мочки разные.

— В драке порвали, — небрежно мужественно пояснил Антон.

— За что сражался?

— За девичью честь, естественно.

— Конечно! Иначе и быть не могло.

— Катя, я соврал, — признался Антон. — Просто пацанами подрались. Катя, повтори, что ты сказала. Никогда и ни с кем, кроме меня!

— Это все равно как повторять, что солнце всходит на востоке. Из-за моих слов оно не перекатится на север. Кстати, я тебя не ревную, совершенно! Ужасно самонадеянно, наверное, только мне кажется, что инструмент Страдивари ты ни на что не променяешь.

Приступы болезненной ревности случались у Антона с устойчивой регулярностью. Катя не ведала, сколько опасностей таит нормальный человеческий мир, Антон же прекрасно знал о них. Как-то за обедом он разразился гневным монологом на тему: все мужики от мала до велика хотят одного, они коварны, изобретательны и настойчивы, пудрят мозги девушке, обольщают, распускают хвосты и заманивают в койку. Антон понимал, что выглядит как старый перечник, но остановиться не мог. Даже бабушку призвал подтвердить:

— Бабушка Люба! Скажите Кате, что нельзя быть беспечной, что все мужики сволочи, кроме меня естественно!

— Ой, сволочи! — соглашалась бабушка. — Прелесть какие сволочи в молодости!

Поняв по выражению лица Антона, что отвечает неправильно, бабушка Люба куксилась и просила лекарства, то есть выпить.

* * *

К бабушке в один из первых дней вызывали врача. В газете, оставленной прежними жильцами, Катя прочитала объявление: нарколог предлагал свои услуги запойным алкоголикам и обещал полную анонимность и конфиденциальность. Катя уговорила Антона вызвать нарколога.

Он приехал — деловой молодой человек с чемоданчиком. Осмотрел бабушку, сделал уколы, прописал лекарства. В разговоре с Антоном и Катей подтвердил их подозрения: болезнь запущена до крайности, мечтать об излечении не приходится. Печень и почки у бабушки на последнем издыхании, только сердце хорошо работает, поэтому жива. Антон, эгоистично желая облегчить их существование, спросил:

— Может, тогда не мучить ее? Все время выпить просит. Давать по маленькой?

Профессиональная этика не позволяет мне давать подобные рекомендации, — ответил нарколог. — Но по-человечески… Зачем превращать оставшиеся ей дни в кошмар? Раковые больные на последней стадии поголовно сидят на наркотиках. Больные алкоголизмом тоже люди, заслуживающие сострадания. Определите дозу, она должна быть очень мала, стакан пива или немного вина. Скорее всего, выпив, ваша бабушка будет мирно засыпать.

Визит врача, его уколы или таблетки, которые он выписал для регулярного приема, хорошее питание, уход, Катина любовь и забота — или все вместе — сделали благое дело. У бабушки слегка прояснился ум, она самостоятельно передвигалась по квартире в главном нужном направлении — в туалет.

Бабушка Люба уяснила, что Катя — ее родная внучка, хотя часто принимала за умершую дочь Лору. Обе они слились в ее сознании в одно дорогое существо. Сразу после приема «лекарства» (стакана пива) бабушка становилась разговорчивой и вспоминала молодость. Катя жадно слушала. По словам бабушки получалось, что когда-то они жили очень счастливо в общежитии в Капотне. Две семьи были как родные: женщины нарядами обменивались, мужчины вместе на футбол ходили, праздники за одним столом отмечали, дети ни в чем отказа не знали, баловали их да лелеяли. Прежде чем уснуть, бабушка успевала пересказать вторую часть легенды, печальную — про гаденыша Борьку, который Лорочку ссильничал, жениться с боем и мордобоем заставили, потом Лора умерла в родах, Борька квартиру купил, но не пускал отца с матерью, пока не сгинул и девочку не украл. Они в квартире вчетвером жили, потому что из общежития выгнали. Первой мать Борьки умерла, он не откликнулся, хотя на работу звонили. Следом дедушка Вася, муж бабушки Любы, преставился. Осталась она с Борькиным отцом, у которого ноги отнялись, а пить ему принеси. Бедствовали страшно, розетки и выключатели сняли (Борькин отец подползал и откручивал), чтоб продать и хлеба купить. А как умер Горлохватов-старший, так пять дней в этой квартире лежал — некому было вынести да похороны оплатить.

Даже если в бабушкиных рассказах только десятая часть — правда, эта правда ужасна. Отец пальцем не пошевелил, чтобы облегчить старость родителей, своих и жены. Он баловал Катю, осыпал золотом и бриллиантами, строил дворцы и спокойно наблюдал (Кате казалось, что отец не мог не знать положения дел), как ее бабушки и дедушки погибают, питаются на помойках, ползают по квартире, откручивая выключатели…

«Кем, выходит, была для него я? Игрушкой, забавой, веселым зверьком, с которым он тешился? Если любишь дочь, ты не можешь не любить ее предков. И наоборот: тебе безразличны старики, значит, и я безразлична, а интересна, пока веселю тебя, вроде мартышки в детских платьицах и чепчиках».