Олег Рой - Двойная жизнь

Алекс выдохнул и подвигал плечами. Надо же, как мышцы-то свело! Это от страха. Ну, вроде обошлось, более-менее признал его старик. Вот еще бы дочка его не уперлась, вообще бы отлично. Лучшего места, чтоб «грозу» пересидеть, и не найдешь.

Впрочем, думать сейчас о том, что будет дальше, уже не было сил.

Он поднялся, потянулся, еще раз расправляя изрядно затекшие мышцы, подошел к вагончику, у стены которого разлегся толстенный обрубок бревна. Голый, без коры, явно приспособленный вместо скамейки. Денис плюхнулся на теплое, уютное «сиденье», привалился к нагретому боку вагончика. Перед глазами, наливая свинцом веки, затягивая в тяжелую колышущуюся дрему, сразу поплыл темный туман.

Расталкивая его вязкие языки, мимо прошла Адель – живая, чуть улыбающаяся, приветливо машущая рукой. «Уходи!» – хотел крикнуть он, но лишь слабо пошевелил губами: «Я не виноват! Я не убивал тебя! Я никого не убивал! Меня подставили! Это же очевидно». Адель исчезла, и в волнах тумана появился Егор, совсем уже взрослый. Приложил к глазам руку – козырьком, словно его слепило закатное солнце: «Папа? Это ты?» Он говорил с очень заметным английским акцентом. Денис не то что кивнуть, даже улыбнуться в ответ не успел – Егор досадливо поморщился и пробормотал: «Простите, я обознался. Вы очень похожи на другого человека». Денис рванулся было – подойти, остановить, объяснить! Но Егор стремительно уходил прочь – прямо по оранжево сверкающей в закатных лучах реке, повторяя все громче и громче: «Мой отец погиб. Просто погиб. Несчастный случай. Это был просто несчастный случай. Никто не виноват. Мама сказала, что это был просто несчастный случай». Каким-то запредельным усилием Денис все-таки сумел протянуть к сыну руки – но схватил только туман, темный, мокрый и холодный.

Мокрый и холодный язык тумана обхватил его ладонь и не выпускал.

Алекс открыл глаза.

У ног сидели две псины – не то алабаи, не то кавказские овчарки, не то московские сторожевые, не то помесь всех сразу, здоровенная такая помесь, мощная и лохматая. Смотрели зверюги, однако, вполне умильно, а одна настойчиво облизывала его ладонь, косясь темным, блестящим, как крупная спелая черешня, глазом в сторону брошенного поодаль рюкзака.

Учуяли!

Пару дней назад он набрел на довольно свежую туристическую стоянку. Останавливались не чайники, лагерь был и оборудован, и свернут по правилам: засыпанное и прикрытое дерновиной кострище, прикопанные консервные банки – сплющенные, чтоб какой зверь не поранился, и обожженные, чтоб быстрее ржавели, – в общем, все как полагается. Но, пошарив вокруг, не найдется ли чего полезного (не до жиру, знаете ли, быть бы живу), он обнаружил в кустах погрызенную с одного конца палку сервелата. Отпечатки зубов были мелкие – ежиные или, может, ласочьи, – а выглядел и, главное, пах сервелат вполне съедобно. После полутора месяцев рыбы, несоленой перловки, грибов и беличьих ореховых кладовых (грабить птичьи гнезда было как-то стыдно, все-таки не с голоду помирал) эта колбаса показалась чудесным посланием из той, прежней жизни. Той, где под ослепительными лампами дневного света сверкают чистотой мраморные полы, а улыбчивые продавщицы радостно достают из стеклянного нутра холодильных прилавков выбранные деликатесы (полсотни сортов, мама дорогая!), а ты еще морщишься скептически – нет, мне, пожалуйста, не бок, а серединку, с ума сойти можно!

Нет, он не голодал – в летнем-то лесу, смешно было бы! – но, пожалуй, готов был убить за кусочек сыра. Или колбасы. Убивать, к счастью, не пришлось – колбасу ему высшие силы за просто так преподнесли. Половину он обжарил на привычно разведенном костерке и съел вприкуску с нежными солоноватыми листиками заячьей капусты и острыми перьями черемши. А погрызенный «хвост» сунул в карман рюкзака.

Вот и отлично. Ну, барбосы, давайте устанавливать дипломатические отношения.

Остатки колбасы исчезли в собачьих пастях – как и не бывало, а псы, припадая на передние лапы и взлаивая от полноты чувств, как пропеллерами, крутили лохматущими хвостами – благодарили.

Алекс посмотрел на часы. Выходило, что проспал он всего-то минут сорок. А по ощущениям – пару суток. От мутной усталости, затягивающей мозг тусклым туманом, и следа не осталось. Даже в мышцах заиграла какая-то неожиданная бодрость.

Чуть в стороне лежал рафт, который чинил Иван Петрович. Э-эх, подумал он, не зря ведь я когда-то на них ходил, ох не зря, руки-то небось все помнят. И как сплавляться, и как чинить. Ну-ка, ну-ка, поглядим, что у нас тут…

Работалось в охотку, а обещанный закат оказался завораживающе, почти неправдоподобно прекрасен: солнце опускалось прямо в излучину реки, просвечивая береговые деревья оранжевым сиянием. У самой воды оранжевый терял красноту, так что на поверхности реки загорались озера словно бы расплавленного золота. Выше, в кронах, солнечные лучи розовели, темнели, наливались гранатовым соком, а стволы и ветки, чернея, рисовали на закатном пламени тяжеловатый кружевной ажур. Как чугунное узорочье решеток вдоль питерских набережных и парков. Эх, доведется ли еще когда их увидеть?!

Да полно, а видел ли он их вообще? Может, это был сон? Не было никакой «той» жизни, так, примстилось что-то, пригрезилось, да еще и кошмаром обернулось, ну их всех, в самом-то деле!

Собаки, развалившиеся по обе стороны и время от времени приоткрывавшие то один, то другой прижмуренный сытостью глаз – мол, ты работай, работай, мы помогаем, у нас все под контролем, – вдруг подскочили, взлаяли и метнулись в сторону, навстречу подходившему Ивану Петровичу. Тот шутливо замахнулся на них полотенцем, от которого шел вкусный картофельный – и еще какой-то, забытый, не понять, – пар.

– Эй, путешественник! Бросай работу! Пошли ужинать, завтра дочиним, по свету.

– Ага! – Алекс смачно, с удовольствием потянулся. – Только окунусь по-быстрому.

Выглянувшая из-за дедовой спины Дашута рассудительно, по-взрослому качая головой, предупредила:

– Как бы судорога не схватила, стремнина-то ледяная, страсть, надо поосторожнее!

Иван Петрович взъерошил ей челку:

– Дядя Алекс сам разберется, без сопливых. Давай, Смелый! – Он хохотнул. – Раз уж ты такой смелый. Только смотри, там ключи бьют, так что давай и впрямь поосторожнее.

Но, видимо, не совсем уверенный в госте, дед на всякий случай встал по-над берегом. Когда Алекс вылез – уже минут через пять, со дна кое-где и впрямь лупили ледяные струи, – Иван Петрович, сунув ему грубое льняное полотенце, дернул вопросительно бровью:

– Ну как? Не застыл?

– Ничего, – улыбнулся Алекс, растираясь и натягивая футболку. – Спасибо. Ледяная вода улучшает кровообращение, мне полезно. Да ладно, отец, все нормально будет с моим здоровьем. Не калека, не инвалид, а голова наладится. Что там дочка-то твоя сказала?

– Ну дык что она может сказать? – Петрович развел руками. – Помощник-то и в самом деле нужен. Берем с испытательным сроком. А там поглядим, что ты за птица, ко двору или так, залетный-пролетный.

– И какой срок назначите? Десять лет без права переписки? – Алекс пошарил в кармане рюкзака, отыскивая относительно свежие носки. Пока бродяжил, он, конечно, устраивал кое-какие постирушки, но стирка в холодной воде – удовольствие то еще, так что чистота носков и прочих одежек была и впрямь относительная. Впрочем, настроение оставалось вполне лучезарным. Кажется, сейчас его не испортило бы… да ничего бы не испортило!

– Месяц пока так поживешь, а там поглядим. Если дела пойдут, можно будет и о зарплате подумать.

Живем, обрадовался Алекс. Месяц – это ж целая вечность. Да еще надо поглядеть, что тут за дочка. Может, такая стерва, что сам через неделю сбегу, поспокойнее места поискать. Хотя дед с внучкой симпатичные, что да, то да. Интересно, кстати, а куда подевался промежуточный мужчина – Дашин папаша и дочкин муж? Непохоже, чтобы тут еще кто-то жил. Ну да оно и к лучшему. Нет – и не надо.

На ночлег Алекса определили в пустующий гостевой домик. Это была первая за черт знает сколько времени его ночевка под крышей. Снаружи размеренно шумел лес, всплескивала вода, ухала какая-то ночная птица – к этим звукам он за последние недели уже совсем привык. Но в лесу эта «колыбельная» настораживала, а здесь тонкие дощатые стены давали ощущение безопасности, защищенности. И лесная «колыбельная» уже не тревожила, а успокаивала, умиротворяла, баюкала…

Разбудил его наглый солнечный зайчик, протиснувшийся без спросу в какую-то щель и настырно щекотавший нос. В ногах смачно храпели невесть когда забравшиеся в домик собаки.

Пригоршня воды защипала кожу так, что вспомнилась присказка: как живой водой умылся.

Эх, хороша ты, новая жизнь!

Помахав рукой выползающему из-за леса солнышку, он дочинил рафт и принялся за покосившееся крылечко одного из гостевых домиков. В реке играла рыба, выпрыгивая из сверкающей глади чуть не на высоту роста, где-то под берегом крякала утка, любопытная синица ковырялась в свежих щепках, выискивая личинок древоточцев. Наверное, думала, что она дятел.

Солнце взбиралось на небосклон удивительно споро, уже ощутимо припекая плечи, – или это он, увлекшись простой и страшно приятной, по-настоящему мужской работой, не заметил, как время прошло?

Появившийся откуда-то сбоку Иван Петрович одобрительно поцокал языком, церемонно поздоровался и велел пока шабашить – мол, завтракать пора.

От летней кухни тянуло чем-то вкусным, а возле вагончика посвистывал, закипая, крутобокий самовар – не слишком большой, но блестящий и очень важный.

– Тащи туда, – дед ткнул сперва в самовар, потом в сторону расположившейся на взгорке беседки. – Дотащишь?

– Слушаюсь, шеф! – Алекс шутовски вытянулся в струнку. Даже честь отдал.

– К пустой голове руку не прикладывают, – с ухмылкой буркнул Петрович, двигаясь следом.

Алекс, водрузив пыхтящий самовар возле стопки тарелок, весело спросил:

– Какие еще будут распоряжения?

– Садись уже, – усмехнулся дед. – Котелок Дашута принесет. Завтракать станем, работничек. – Как ни странно, это прозвучало не снисходительно, а скорее как похвала: мол, видел, оценил, можешь. – Поосновательнее надо, до обеда-то незнамо сколько. Это уж когда Катерина из Инзера вернется.

Катерина? Инзер?!

Слово вспыхнуло посреди затянутых забвением омутов прошлого, точно пробив мозг насквозь. Так на темном озере вспыхивает вдруг под случайным солнечным лучом всплывший из глубины ледяной осколок. Может, так и не бывает, но слово было острое, колючее и всплыло оно из самых дальних глубин памяти, из давнего-давнего прошлого. Инзер! Катерина! И Иван Петрович! Они еще смеялись как-то, что Катерина Ивановна – это прямо из «Двух капитанов».

Катя?!!

– Там и дизель из ремонта дождаться нужно, и посылки на станции получить, и много еще чего, – бубнил Иван Петрович. – Может, и туристы какие к нам нагрянут. Многие ведь наобум приезжают, сами толком не зная, куда поехали и что тут делать, где чего вообще.

Денис не слишком вслушивался. Надежда сверкнула ослепительной зарницей. Ну да, Катерина – имя распространенное. Но Катерина Ивановна, да еще и из Инзера… Если совпадение, то поистине мистическое. Неужели Катя? Та самая, далекая и недоступная? Так и не забытая. «Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом по сердцу моему»[7], – вспомнились читанные когда-то стихи. Да уж, этот давний шрам будет поглубже того, что он ножиком на щеке нацарапал. И пусть эта история осталась в давнем прошлом (а осталась ли, усомнился внутренний скептик), и Катерина, может, совсем даже не та – ну и пусть! Как бы там ни было, это – хорошее совпадение, хорошая примета. Все как-нибудь наладится, а все беды останутся там, в прошлой жизни, там, где на обезображенном теле настоящего Алекса нашли – или найдут? – документы московского бизнесмена, подозреваемого в убийстве питерской проститутки. Найдут? Или уже нашли? Места здесь глухие, но сплавной сезон в разгаре, наверняка нашли! Так что нет никакого Дениса Воронцова! Погиб!

А я – Алекс Смелый – завтракать пойду! Голодный, как… как новорожденный! Чем пахнет так вкусно? Господи! Пшенка с тушенкой! М-м-м… Когда же я такое ел-то в последний раз? Небось еще в университетские времена или около того – лет двадцать назад. Эх, вкуснятина!

Тусклая лампочка не столько разгоняла мрак котельной, сколько превращала его в зыбкую желто-серую полутьму. В топке ровно, в такт мерному гулу насосов, гудело пламя. Рашпиль, в миру Константин Седов, раздраженно помотал головой. Тьфу ты, черт, смена только началась, а уже в сон клонит. Пробежался взглядом по приборам – все в порядке, все стрелки подрагивают у нужных отметок. Можно и перекурить, дремоту разогнать. Да и вообще с куревом оно вроде как повеселее, поуютнее, что ли. Хотя какой уж тут, в котельной, уют – все мертвое, мрачное, словно тюремный каземат. Голубоватая струйка дыма, бегущая от тлеющего кончика «беломорины», едва видна в сумраке. И вкус… хотя «Беломор» вроде правильный, питерский, вкус какой-то кисловатый, точно прогорклый. Фу, гадость! Да еще и жарища. Зимой-то оно в самый раз, а сейчас…