Я пытаюсь запутать свой мозг воспоминаниями о том первом утре, когда мы проснулись вместе: Лея жмется ко мне, сжимает футболку на груди своими маленькими пальчиками, пускает на нее слюни. Я улыбаюсь. Облако непослушных волос закрывает мне пол лица. Я почти задыхаюсь, но совсем не из-за перекрытых дыхательных путей, а от накрывающей лавины чувств.

Огромный воздушный шар разрастается внутри, распирает грудную клетку и учащает дыхание. Сердце выбивает незнакомый ритм, словно африканские барабаны на празднике плодородия. И мне это нравится.

Впервые.

Но жёсткий матрас и колючее одеяло уже пробудили рецепторы. Отогнали видение, открыли дверь для тьмы и холода. Я разлепляю глаза и всматриваюсь в незнакомый потолок с деревянными балками. Комната для гостей в доме родителей — звучит ужасно жалко, но я здесь не частый гость, чтобы заиметь свою собственную — до отвратительности стерильна. Пуста. Обезличена.

Я все не могу собрать себя по кускам, чтобы вылезти из постели и признать факт того, что все изменилось. Спуститься вниз и снова заняться организацией похорон. Забрать нужные бумажки, выбрать место для захоронения, попрощаться.

Дядя Игорь уже бодрствует, но выглядит так, словно не сомкнул глаз. Он живёт в паре километров отсюда, но уже который день вынужден торчать здесь. Они с отцом были очень близки, глядя на них, я часто жалел, что у меня нет братьев. А сейчас это по-настоящему ранит: не с кем разделить эту потерю, никто ее не может понять, ощутить, по крайней мере не в той же самой степени, как единственный сын.

Мы стараемся говорить на отвлеченные темы, но выходит сухо и ненатурально. Потом собираемся и выезжаем в ритуальную фирму. В машине я вспоминаю о телефоне и о том, что Лея собиралась мне позвонить. Болезненный укол пронзает грудь, потому что я забыл, но очень хочу услышать ее голос. Нажимаю на кнопку, но дисплей не загорается, и телефон не реагирует. Черт, разрядился. А о зарядке для своего долбаного Айфона я и не подумал.

Очередной день проходит за пеленой непонимания, неверия, несуразности происходящего. Я засыпаю с чувством разъедающего горя и просыпаюсь с ним же, возросшем в сто крат. Потому что сегодня день похорон.

В доме собираются люди, которых я едва узнаю. Мать спускается только ко времени, когда пора отправляться на кладбище. Я стараюсь на нее не смотреть, потому что виню за то, что случилось с отцом. Она подкосила его здоровье. Она разбивала его сердце день за днём, на протяжении стольких лет, пока оно не сдалось в итоге. Я не хочу ее видеть.

Когда гроб опускается в землю, я представляю, что мою руку сжимает белокурая девочка. Я почти чувствую, как она касается меня своими ледяными пальчиками, как помогает выстоять на ногах, как забирает дрожь моего тела себе. Она нужна мне. Только она может помочь сейчас все пережить.

Стоя посреди толпы, облачённой в черные одежды, я впервые понимаю, как одинок. И впервые ясно осознаю, что значит для меня эта смешная девчонка, сломавшая все мои установки, переписавшая правила игры, захватившая каждый сантиметр моего сердца. Я страстно желаю, чтобы она сейчас была здесь, оказаться в ее руках, вдохнуть солнечный запах, слушать ее биение сердца, пока я буду медленно умирать. А потом, спустя минуты, часы, или дни, возрождаться от ее мягкого голоса, теплых ладоней и неприкрытого оптимизма.

Я представляю ее рядом с собой каждую минуту этого тяжело дня. Безмолвно разговариваю с ней, делюсь своими переживаниями, гневом, печалью. Рассказываю, каким был мой отец на самом деле, а не то, каким его описывают люди вокруг, поднимая рюмку за его душу. Прячусь от раздражающих взглядов сочувствия и снова говорю с ней, словно она тут, рядом, все еще держит мою руку. Не отпускаю ее светлый образ ни на секунду, чтобы не сорваться в бездну горя, не начать кричать, как несправедливо, что все эти люди вокруг ходят, дышат, разговаривают, а он нет. Хотя достойнее многих!

Такой беззвучный диалог выматывает, но спасает. Я не прогоняю людей из дома отца, не крушу столы, не обвиняю во всем мать. Я держусь ради нее. Ради момента, когда снова увижу ее, снова почувствую себя живым.

В ночь решаю не ехать домой, боясь просто сойти с ума в темноте собственной квартиры. Выдвигаюсь с утра сразу на работу. Приезжаю на час позже, явно помятый и в совершенно разобранном виде. Сначала устремляюсь в свой кабинет, игнорируя приветствие помощницы, и ставлю телефон на зарядку. Как я и думал, тысячи пропущенных звонков от Леи — они греют мне заледеневшую душу, наполняют теплом.

Решаю не медлить. Иду прямо к лифтам, спускаюсь на ее этаж. Мне плевать, что подумают окружающие, плевать на имидж, дебильные правила и последствия. Она нужна мне сейчас, немедленно, сиюминутно. Никаких больше игр, никаких тайн, никаких недомолвок. Хочу, наконец, жить.

Её стол пустует. Вычищен под ноль, компьютер выключен, стул задвинут. Во мне поднимается паника, тело трясет, вспоминая пустую мастерскую отца. Сознание невольно придумывает самые страшные вещи, такие, от которых мурашки по телу и ком в груди. Я бросаю взгляд на ее соседку по столу, ее лицо мне знакомо, но вспомнить имя я не в силах. Просто киваю на соседний с ней стол и спрашиваю:

— Где она?

— Уволена, — кривит лицо девчонка.

Паника отступает, уступая место гневу. В глазах уже пляшут кровавые пятна, когда я открываю кабинет Камиллы.

Та расплывается в приветственной улыбке.

— Кофе? — спокойно спрашивает блондинка.

Я делаю размашистый шаг в ее направлении и отрицательно машу головой. Раздражение подбирается к горлу и сжимает его в тиски, но лицо остаётся непроницаемым — годы тренировки.

— Лучше скажи мне, что за история с Леей?

— Слышал уже, — вздыхает она и откидывается на кресле. — Садись, Саш. Тут такие пару дней безумные были.

Она устало сжимает переносицу и делает очередной глубокий вздох. Я продолжаю стоять, опираясь руками о её стол. Сидеть — сил нет, ждать — тоже, но я собираю остатки самоконтроля и просто выжидающе смотрю на Камиллу.

— Во вторник безопасники нагрянули. По твоей "Атлантике", — она делает выразительные глаза, словно я должен понять, о чем речь.

— Как это связано с ней? — не удерживаюсь я от очередной волны раздражения.

— Там крупный ущерб по парку машин и полисы, оформленные задним числом.

— Бред. У них пролонгация только в следующем месяце. Я никаких договоров не оформлял.

— Конечно бред. Полисы были оформлены в обход тебя. И все машины новенькие, только с салона, а через два дня — пожар.

— Я сейчас свяжусь с Михалевым и все выясню, — по привычке хлопаю по карману брюк, но потом понимаю, что телефон остался в кабинете. — Черт!

Ругательство вырывается само собой, сметая маску спокойствия с лица. Мне не нравится этот разговор, не нравится удивленное выражение лица Камиллы, не нравится вообще, что мы говорим о работе, когда я просто хочу узнать, что с Леей.

— Уже связались, — блондинка вырывает меня из торнадо эмоционального раздрая. — Он вообще не в курсе оказался, что это за машины и кто инициировал страхование. Или хорошо притворяется. Только факт остаётся фактом — ущерб на несколько миллионов, сплошные пятна в истории с договорами и доказать ничего нельзя. Единственное, что удалось выяснить — причастность Уткиной к этому инциденту.

Я даже не сразу понимаю, о ком мы говорим. Сознание, слегка затуманенное событиями последних дней, обрабатывает информацию со скоростью улитки. Потом яркая лампочка озарения загорается перед глазами, и я столбенею.

— Лея?

Камилла устало кивает.

— Может всё-таки кофе? — внимательно всматривается в мое лицо, я снова отрицательно машу головой.

Состыковываю в голове все вышесказанное и уверено заключаю:

— Ну, это совсем абсурд.

— Она призналась.

— Что?

— Девчонка призналась, что сознательно ввела договоры под твоим агентским номером задним числом. Плюс, с ее рабочего телефона было зафиксировано несколько звонков на номера "Атлантики". Но самое интересное не это. Подожди.

Она встает с места и выходит из кабинета. Я не выдерживаю и опускаюсь на стул. Ноги словно не держат, голова разрывается тупой болью в висках. Не понимаю, на меня так действует недавний стресс или недосып, а может я просто резко отупел, но слова Камиллы не складываются в общую картинку. Лея, договоры, призналась. Что, к чертям, тут произошло, пока меня не было?

В очередной раз неосознанно тянусь к телефону, чтобы позвонить ей и снова раздражаюсь сам на себя, что оставил его в кабинете. Надо было сразу набрать ей, как только увидел пропущенные. Просто услышать ее голос, просто услышать… Сжимаю ладони в кулак, пытаясь собраться. Вскакиваю с места, готовый рвануть к себе в кабинет, а оттуда сразу к ней. Потом разберемся с творящимся здесь идиотизмом. Не сейчас, не сегодня. Я не готов к работе, глупо было думать иначе.

Дверь кабинета распахивается, как только я к ней подхожу. Камилла удивлённо смотрит на меня, сжимая пачку договоров.

— Саш, тебе надо на это взглянуть.

Она проходит к столу и раскладывает на них полисы. Я подхожу ближе, окидываю взглядом бумажки перед глазами и застываю.

— Факсимиле? (Факсимиле — печать-подпись, часто используемая в компаниях для уменьшения времени работы с документами — прим. автора)

— Твое. Мы с тобой знаем, что печать не подходит для подписи полисов, а девчонка, видимо, не знала. Решила не подделывать подпись, а просто поставить штамп.

— Почему… ты думаешь, что это она? — горло скребёт наждачкой, ладони потеют. Это уже серьезное заявление. Это, мать твою, мошенничество.

Камилла вздыхает.

— Все знают, что у вас была интрижка, — ее голос спокоен без осуждения или упрека даже с нотками сочувствия.

— Откуда? — холодно спрашиваю я.

— Она сама трепалась на каждом шагу. Вы были главной новостью в отделе последние недели, — тело каменеет от этой информации. Неужели она… — Плюс твоя помощница подтвердила, что Уткина была у тебя частой гостью.

— Какого хрена она вообще рот открыла? — уволю Карину к чертям!

— Мы проводили расследование, Саш. Опрашивали всех, — миролюбиво поясняет Камилла. — Сначала подняли договоры — на них дата одна, в системе другая. Я сразу поняла, что это не твои полисы по факсимиле вместо подписи, даже звонить тебе не стала, тем более, что ты… у тебя… — она касается моего плеча ладонью, наверное, чтобы выразить сочувствие, но я чувствую только разрастающийся гнев. — Стали проверять специалиста, который их ввел. Обнаружили, что эти договоры не единственные такие у нее. Подняли ее звонки, там — "Атлантика" и все после завершения рабочего дня, когда здесь никого не было. Опросили сначала девчонок, они поделились сплетнями от первоисточника, что она якобы хвасталась, что сам замдиректора за ней вьется. Опросили твою помощницу…

Камилла замолкает. Я стою глушенный. Горячая волна затапливает все внутренние органы. Это все звучит настолько неправдоподобно, словно кто-то пересмотрел криминальных детективов на НТВ. Сжимаю голову руками, резко выдыхаю и приземляюсь на стул. Сука.

— Эти договоры не единственные? — приглушенно хриплю я.

— Нет. Было еще несколько. Но по ним все чисто, страховых случаев заявлено не было. Пока.

Сцепляю пальцы в замок на затылке, опускаю голову и часто дышу. Меня накрывает что-то сродни панической атаки. Меня не могли облапошить. Это невозможно. Просто невозможно.

— Думаешь, она разработала такую сложную схему, вышла на кого-то в "Атлантике", предложила устроить поджог, выкрала мое факсимиле… Ты сама слышишь вообще, что говоришь? Девчонке двадцать лет.

Поднимаю взгляд на Камиллу. Она стоит, прислонившись к столу, и смотрит на меня с жалостью.

— Саш, ты серьезно недооцениваешь женщин и их интеллектуальные способности. Не важно, сколько ей лет. Есть прямые доказательства.

Наманикюренный пальчик постукивает по разложенным на столе полисам. Мне хочется сломать ей его к чертям, причинить боль такую же боль, как та, что обжигает сейчас все внутренности.

— Конечно, она наверняка действовала не одна. Кто-то должен был ей рассказать, что "Атлантика" — твои клиенты, что ты слаб на новеньких девочек, что…

— Что ты несёшь? — взрываюсь я и подскакиваю на месте.

— Брось, мы с тобой уже сколько лет работаем? Думаешь, никто не знает, про эти ваши игрища с маркетологом? Да только у меня в отделе три ваши "жертвы" сидят. Я молчу, потому что это не мое дело, но ты должен знать, я всегда буду на твоей стороне.

Она кладет ладонь мне на грудь и заглядывает прямо в глаза. Я хорошо понимаю, что это за уловка с невербальным контактом, и чего она добивается. Уже не первый год.

— Что говорят безопасники? — аккуратно снимаю ее ладонь с себя и отступаю на шаг назад.