Элеонора проигнорировала замечание сестры.

— Если выиграю я, ты будешь всю неделю ходить в одном платье и будешь поласковее с мистером Клаймером.

— С этой старой селедкой? Ну ладно, будь по-твоему, не имеет значения. Я все равно выиграю. Этот город скоро увидит, кто такой Александр, когда он один, а не прячется за своими братьями и отцом. Во всей своей красе: помпезный, самодовольный, ленивый, — она остановилась на полуслове, потому что Элеонора вытолкнула ее за дверь.

— Да, Натаниел, если не присмотришь за младшими, ты у меня получишь, — бросила Элеонора через плечо, выходя из дома.

На подходе к пристани Элеонора уже почти тащила Джессику. Джесс привела ей тысячу причин, по которым она должна вернуться, вроде рваных сетей, парусов, срочно нуждавшихся в починке.

— Ну, Джессика, — сказала Эбигейль Уэнтворт, когда сестры Таггерт ступили на причал, — вижу, ты не можешь дождаться, когда снова увидишь Александра.

Джессика разрывалась между желаниями закатить Эбигейль оплеуху или сбежать с пристани. Эбигейль, вторую по красоте девушку в городе, крайне раздражало, что первенство принадлежало Джессике. И она не упускала случая напомнить Джесс о том, что ей всего лишь шестнадцать, в то время как Джесс увядает старой девой в свои двадцать два. Джессика одарила Эбигейль любезнейшей улыбкой и уже приготовилась высказать все, что думает о ней, но Элеонора схватила ее за руку и утащила прочь.

— Не хватает только, чтобы вы устроили скандал сегодня и стали посмешищем всего города. Я хочу, чтобы этот день был хорошим для Монтгомери. Доброе утро, госпожа Гуди, — заулыбалась она. — А вот и корабль, который мы ждем.

При виде судна Джессика открыла от изумления рот.

— Вы только посмотрите, какой узкий корпус. Уверена, это против правил. Интересно, а Питман видел его? Он, вероятно, конфискует судно, и где тогда окажется твой драгоценный Александр?

— Он не мой. Если бы он был чьим-нибудь, то Эбигейль не пришла бы встречать его.

— Это точно, — вздохнула Джессика. — С каким бы наслаждением она наложила руки на восемь тысяч футов пристани семьи Монтгомери. Куда это смотрит народ?

Элеонора повернулась и увидела застывших в изумлении людей. Потом толпа начала распадаться на части. Народ расходился буквально с раскрытыми ртами, но в полном молчании. Никто не произнес ни слова.

В это время сестры заметили, как по направлению к ним движется человек. Он был одет в камзол канареечно-желтого цвета, расшитый золотыми цветами и листьями. Камзол обтягивал огромный живот, и солнечные лучи вспыхивали всеми цветами радуги, отражаясь от переплетений шитья. Панталоны на нем были изумрудно-зеленые. Кудри непомерно большого парика спускались ниже плеч. Он шел по пристани, заметно покачиваясь явно оттого, что слишком много выпил.

Люди решили, что это очередной чиновник из Англии, но Джессика моментально узнала его. Никакой парик или живот не могли скрыть от нее властного выражения лица Монтгомери. Несмотря на сотню футов лишнего веса, она разглядела характерные черты, унаследованные Александром от деда.

Джессика выступила вперед, придерживая юбки, чтобы видели ее. Она всегда знала, что Александр был гнилым плодом в семействе Монтгомери. И вот доказательство налицо. Во что он превратился без опеки отца.

— Доброе утро, Александр, — сказала она громко со смехом в голосе. — Добро пожаловать домой. Ты ничуть не изменился.

Он стоял и смотрел на нее, непонимающе моргая. Его глаза были красными от пьянства, неожиданно его качнуло так сильно, что темноволосому, простого вида человеку при нем пришлось поддержать его.

Джессика отступила на шаг, оглядела Алекса сверху донизу, подбоченилась и принялась хохотать. Через минуту к ней присоединилась вся пристань.

Они не смогли остановиться, даже когда появилась Марианна Монтгомери. Она замерла, увидев Александра.

— Здравствуй, Мэри, моя дорогая, — произнес Алекс с блуждающей улыбкой, и вновь человек в грязной рубахе был вынужден поддержать его. Марианна смотрела на брата не веря своим глазам. Толпа прекратила смеяться. В то время как Алекс пытался сохранять улыбку, изумление на лице Марианны сменилось ужасом. Наконец она закрыла лицо платком и разрыдалась. Громко всхлипывая, она со всех ног бросилась прочь с пристани.

Это отрезвило толпу. Они одарили Алекса и его павлиний наряд пренебрежительными взглядами и вернулись к работе. Казалось, только ветер разносит слова: «Бедный Сэйер!» и «Хорошо, что его братья другие».

Через несколько минут на пристани осталось только четверо: Джессика, получавшая от всего этого истинное наслаждение, — она-то всегда говорила, что Алекс не так хорош, как всем кажется, — нахмурившаяся Элеонора, растерянный Александр и тот здоровяк при нем в грязной рубахе.

Джессика просто стояла с торжествующей усмешкой на лице, в то время как глаза Алекса начали проясняться. Он обернулся к ней.

— Вы все ошибаетесь, — прошептал Алекс. Улыбка Джесс стала шире.

— О нет, Александр, это твоя ошибка. Наконец ты показал свое истинное лицо. Ты годами их всех дурачил, но не меня. Кстати, скажи, кто твой портной, — она обернулась к сестре:

— Не хотела бы ты завести себе нижнюю юбку такого цвета?

Элеонора сделала младшей сестре страшные глаза.

— Ты сказала достаточно, Джессика. Джесс изобразила саму невинность.

— Не понимаю, что" ты имеешь в виду. Я просто любуюсь его одеждой. Никто в Уорбруке не носит париков уже много лет. — Она улыбнулась Александру своей самой приятной улыбкой. — Не смею больше задерживать вас, должно быть, вы голодны, — она многозначительно посмотрела на его огромный живот. — Это требует постоянной тренировки.

Александр рванулся схватить ее за горло, но Ник остановил его.

— Бог ты мой, — продолжала насмешничать Джессика, — у птенчика есть коготочки.

— Я отплачу тебе за это, Джессика Таггерт, — сказал, задыхаясь, Александр.

— Чем? Тортами с кремом?

Элеонора вмешалась прежде, чем Алекс успел ответить.

— Все в порядке, Александр, давайте мы проводим вас домой. Вы, там, — обратилась она к Николаю, — заберите его багаж. Извольте позаботиться о своем хозяине. А ты, Джессика, добудь нам что-нибудь на обед. Займись-ка этим.

— Да, мэм, — ответила Джесс. — Слава Богу, что я не принадлежу к семейству Монтгомери и мне приходится кормить только полдюжины детей. Но это… — она опять посмотрела на большой живот Алекса.

— Иди, иди! — выпроваживала Элеонора Джессику, которая покидала пристань, счастливо посвистывая и не забыв напомнить сестре про обещанные пироги. Элеонора взяла Алекса под руку, ни словом не упрекнув его за то, что был слишком пьян, чтобы идти самому Человек, который, как она думала, был слугой, остался позади на пристани.

— Как его зовут? — спросила Элеонора Алекса.

— Николай, — процедил тот сквозь зубы. От гнева его лицо покраснело, а глаза стали темными.

Элеонора приостановилась, все еще держа руку Алекса.

— Николай, ты должен делать, что я говорю. Возьми вещи хозяина и ступай за мной. Изволь сделать это немедленно.

Несколько мгновений Ник стоял не двигаясь, затем смерил фигуру Элеоноры сверху донизу. Он едва заметно улыбнулся и отправился за маленьким чемоданом с вещами, которые одолжил у своего кузена для Алекса.

— Да, мэм, — сказал он ровным голосом, присоединившись к ним с вещами, и последовал позади них, разглядывая колыхание юбок Элеоноры.

— Бьюсь об заклад, он весит двести пятьдесят фунтов, и ни унцией меньше, — смеялась Джессика. Они сидели с Элеонорой на противоположных концах стола. Между ними расположились семь чумазых младших Таггертов всевозможных размеров и возрастов. Перед каждым стояла деревянная миска с горячей ухой и ложка, с которыми обращались так, словно они были из серебра. В ухе, сваренной без зелени и овощей, плавала только долго кипевшая рыба. Скудный запас овощей с прошлого лета был съеден, а до нового урожая было еще далеко.

— Что сказал Сэйер? — спросила Джессика, склонившись над миской и продолжая смеяться.

Элеонора строго взглянула на нее. Она работала у Монтгомери около четырех лет, а после смерти матери Алекса, два года назад, взяла на себя и все заботы по дому. На плечи Марианны, старшей из детей Монтгомери, засидевшейся в девках не то из-за своих крупных размеров, не то из-за властного характера, легла ответственность за отца-инвалида и большое бестолковое хозяйство. Но когда на таможню прибыл новый офицер Джон Питман и начал преследовать ее, Марианна забыла про все. Конечно, полгорода пыталось объяснить ей, что англичанину нужно богатство ее отца, но Марианна упрямо отказывалась что-либо слушать. Не потребовалось и двух недель после свадьбы, чтобы понять правоту людей, и теперь она несла бремя знания, что ответственна за многие из проблем Уорбрука. Она переложила все домашние обязанности на Элеонору и проводила большую часть времени в своей комнате, заканчивая одну вышивку за другой. Раз она не могла излечить недуг, причиной которого явилась, то пыталась полностью отстраниться от него.

— Не думаю, что мы должны обсуждать это теперь, — Элеонора бросила многозначительный взгляд на детей, которые не отрывали глаз от своих мисок, но прислушивались к каждому слову столь внимательно, что казалось, у них шевелились уши.

— Мистер Монтгомери сказал, что миссис Монтгомери всегда баловала их младшего сына и он предупреждал ее, что нечто подобное могло произойти, — сказал Натаниел. — Я думаю, он имел в виду одежду мистера Алекса и какой он толстый. Мисс Марианна много плакала. Элеонора, а кто такой этот Николай?

Элеонора внимательно посмотрела на юного Таггерта.

— Натаниел, сколько раз надо говорить тебе: не лезь в чужие дела. И вообще, ты должен был присматривать за Салли.

— Я тоже была там, — пролепетала Салли, — мы спрятались в…

Натаниел быстро закрыл рот своей младшей сестренке.

— Я приглядывал, но мне очень хотелось разузнать, кто такой этот Николай.

— Он служит у Алекса, насколько я понимаю, — произнесла Элеонора, — и не заговаривай мне зубы, я тебе тысячу раз говорила…

— Я что-то не вижу обещанного яблочного пирога, — прервала сестру Джессика. — Я больше слышать не могу об этом Александре Монтгомери. Он похож на жирного старого кита, выброшенного на берег, который наконец показал свое настоящее нутро. Натаниел, я хочу, чтобы ты завтра поставил в бухте ловушку и наловил омаров.

— Ну вот, опять я, — заныл Натаниел.

— А ты. Генри, — она обратилась к своему двенадцатилетнему брату, — пойди посмотри, не созрела ли ежевика, и возьми с собой Сэма. Филип и Израиль, вам придется завтра отправиться со мной за дровами вдоль побережья.

— За дровами на лодке? — переспросила Элеонора. — Ты думаешь, что сможешь? «Мэри Кэтрин» не выдержит такой большой груз.

Джессика недовольно выгнула спину, что она делала всякий раз, когда что-нибудь говорили про ее лодку Это было не Бог весть какое суденышко, и может быть, вполне справедливо однажды заметил Джалиль Симпсон:.

— «Мэри Кэтрин» может плавать, но делает это без всякой охоты.

Но это была ее лодка, единственная вещь, оставленная ей отцом помимо хлопот о братьях и сестрах, и она гордилась ею.

— Думаю, сможем, кроме того, нам нужны деньги. Кто-то должен платить за эти яблоки.

Элеонора посмотрела на миску, в которой лежал теперь кусок яблочного пирога. Время от времени она «одалживала» еду на кухне Сэйера Монтгомери. Нечасто и немного и всегда потом возвращала, но все равно чувствовала себя ужасно. Если Сэйер или Марианна узнали бы об этом, она уверена, они бы позволили ей забирать все, что оставалось на столе, но Сэйер был слишком занят собой и своим несчастьем, а Марианна поглощена чувством вины за те проблемы, которые она обрушила на город, выйдя замуж за английского таможенного офицера, чтобы думать о чем-либо еще.

В этот момент двухлетний Сэмуель решил обмотать волосы младшей сестренки Молли вокруг ложки и дернул посильнее. Это прервало беседу взрослых.


Александр проснулся на следующее утро, отвратительно себя чувствуя. Даже во сне гнев не оставлял его, и он в ярости стискивал зубы. Он не мог забыть вчерашней сцены на пристани: кровоточащее плечо, разглядывающие его люди, английские солдаты на взмыленных лошадях, которые явно искали кого-то, да еще это отродье Джессика Таггерт, потешавшаяся над ним, — он едва смог вынести все это. Как легко люди в его родном городе поверили в то, что он трус, каким считала его Джессика. Как быстро они забыли, какой он на самом деле.

Когда он пришел вредной дом, о нем уже успели порассказать. Марианна стояла на коленях, положив голову на кровать отца, и рыдала в голос. Сэйер едва взглянул на Александра и жестом выпроводил, как будто вид младшего сына вызывал у него такое отвращение, что он даже не мог говорить. Александр слишком ослаб от потери крови и был очень рассержен происшедшим на пристани, чтобы пытаться защититься. Повинуясь жесту отца, он вышел и последовал за Ником в свою комнату, где упал на кровать.