Читра Дивакаруни - Дворец иллюзий

— Я надеюсь, они еще будут цвести, когда мы вернемся, — сказала я Кунти.

Она не ответила. Она не разговаривала со мной с тех пор, как я убедила мужей принять приглашение Дурьодханы. Я рассердилась и решила с ней тоже не говорить, пока она сама не прекратит дуться.

Я не знала тогда, что она была права в своих опасениях. Что эта поездка в Хастинапур будет самой большой ошибкой в нашей жизни. Что я не увижу этой дороги с цветущими деревьями — и дворца, который я так любила, — больше никогда.

То был совсем иной Хастинапур, в который я вошла в этот раз. Или, может, не он, а я так изменилась. Став хозяйкой во Дворце иллюзий, со мной произошли такие изменения, о которых я даже не могла помыслить. Я больше не питала страха перед Кауравами, и, хотя недавно достроенный дворец Дурьодханы впечатлял гостей своей искрящейся новизной, я лишь увидела, что это была бледная копия наших дворцов, не обладающая истинным очарованием, душой. Старейшины тоже не пугали меня. Я обнаружила, что разговариваю со слепым царем Дхритараштрой, Крипой и даже Дроной, врагом моего брата, сохраняя предельное самообладание. С одобрением в глазах дедушка наблюдал за моими беседами, и, когда мы оставались наедине, сказал:

— Пожалуй, теперь ты стала настоящей царицей, сравнимой с лучшими из нашего рода. Ты более не беспокоишься о том, что подумают люди, и это дает тебе безграничную свободу.

Он не знал ни о том, на каких зыбучих песках держалась моя свобода, ни о том, как каждый раз угасала моя вера, когда я входила в зал. А возвращалась она, только когда я убеждалась, что Карна в нем не присутствовал. И он не знал, насколько сильно я беспокоилась обо всем происходящем.

Но он был прав: в каком-то смысле я стала ровней царям, В Индрапрастхе мои мужья внимательно прислушивались к моему мнению о царстве, и хоть мы и спорили иногда, они следовали многим моим предложениям.

Но в Хастинапуре, хотя слепой царь и восседал на троне, а на почетных местах перед ним располагались старейшины, Дурьодхана был единственным обладателем власти. Он надевал маску учтивости в моменты, когда они обсуждали соглашения и законы, но в конце концов все происходило так, как хотел он. Дхритараштра не допускал даже мысли о том, чтобы возразить любимому сыну, который впадал в ярость, когда ему перечили, и которому ничего не стоило оскорбить опытных воинов, все эти годы обеспечивающих для него безопасность в царстве. В такие моменты только Карна мог успокоить его, но часто и сам он выходил из себя из-за предусмотрительных советов старейшин. Видя это, они замолкали, сохраняя достоинство. А с каждым днем они все более походили на изящные резные изваяния на носу корабля, который изменил свой курс без их согласия и двигался в сторону опасных вод.

У меня не было возможности воочию в этом убедиться, поскольку Хастинапур был гораздо более консервативным городом в сравнении с нашим. Хотя в нем и была крытая женская секция во внутреннем дворе, нас допустили туда только по приглашению. Мои источники информации были скудны и ограничивались сплетнями Дхаи-ма, собранными по крупицам от других слуг, или случайными фразами, которыми мимоходом обмолвливались мои мужья. Но все-таки одно я узнала: Карна отправился в свое царство, едва мы приехали в Хастинапур. И несмотря на большое количество послов, которых отправлял ему Дурьодхана, убеждая вернуться, он не соглашался.

Все разговоры с моими мужьями были лаконичны и безрадостны, поскольку Дурьодхана днем увлекал их в вихрь развлечений, а ночью устраивал бесчестные азартные игры, которых я боялась. Тем не менее на этот раз кое-что изменилось. Перед отъездом из Индрапрастхи я заставила Юдхиштхиру дать обещание контролировать свою страсть к алкоголю, и он сдержал его. Трезвость способствовала его игре. И к своему большому удовольствию, он выиграл даже больше, чем обычно. Но из-за этого он не спешил возвращаться домой. Такое положение дел порой сильно беспокоило меня, и я не могла избавиться от ощущения тревоги и чувства, что мы находимся на враждебной земле. В иные времена я бы обрадовалась вероятности увидеться с Карной, хоть эта радость и обладала горьким привкусом.

* * *

На этот раз наши комнаты были не в старом дворце, а в новом здании, ослепительном, исполненном в любимом Дурьодханой кричащем стиле, со статуями соблазнительных красавиц и зловещими картинами, изображающими охоту и сражения. Комнаты были удобно расположены рядом с его сабхой так, что мои мужья могли прогуливаться туда-сюда, когда пожелают. Подобная перемена не расстраивала меня. Напротив, для меня стало большим облегчением оказаться вдали от того зловещего старого лабиринта с его пристальными взглядами и сплетнями, с его запутанными историями, преисполненными ненависти. Здесь я могла проводить свои дни так, как я хотела, поскольку мужья были заняты, а сыновья каждое утро отправлялись играть с другими детьми или смотреть на жонглеров и танцующих обезьян. Как только я нанесла все обязательные визиты придворным дамам, у меня осталось немного обязанностей. Дворец обладал той роскошью, которую я не видела с детства, когда еще не умела оценить по достоинству ее необычайную редкость. Я читала, сочиняла стихи или прогуливалась по внутреннему двору. Меня позабавило, когда я обнаружила, что Дурьодхана наполнил его всеми цветами из наших садов, какие он только смог найти. Но цветы были посажены без какого бы то ни было представления об эстетике. Служанки приносили мне легкий обед под благоухающие кроны деревьев, в которых сладко пели птицы. Я одевалась неофициально, в легкие, тонкие одеяния из хлопка, так как вся прислуга в нашем окружении состояла из женщин. В минуты, когда Дхаи-ма расчесывала мои волосы, я мечтала. И если фантазия уводила меня туда, куда не должно, я оправдывала себя мыслью, что это никому не вредит. Более того, я была рада, что Кунти не было с нами, поскольку, пусть мы и продолжали сохранять вежливость в общении друг с другом, найти общий язык нам не удавалось. С того дня, когда я убедила моих мужей принять приглашение Дурьодханы, я стала часто замечать на себе ее недовольный взгляд. Казалось, что она догадывается о мотивах моего прибытия сюда, хотя она не была в них уверена. Она заставляла меня нервничать и чувствовать себя виноватой, и как результат — раздражаться. К счастью, когда мы достигли Хастинапура, Гандхари, с которой она поддерживала переписку, пригласила ее остаться в палатах.

— Нам, двум старым женщинам, — сказала она, с двусмысленной улыбкой, промелькнувшей под широкой повязкой на глазах, — есть много о чем поговорить, чего вам молодым, не понять.

Я не ожидала, что Кунти согласится, сыновья Гандхари как-никак пытались убить ее. Но она с готовностью приняла предложение. Возможно, двум вдовам доставляло удовольствие эта возможность пожаловаться друг другу на своих невесток.

* * *

Новая жена Дурьодханы, Бханумати, собиралась навестить меня. Я приготовилась, облачившись в невероятно элегантные одеяния и приняв высокомерный вид, однако мне не стоило беспокоиться. Она была еще всего лишь девочкой и смотрела на меня с таким благоговейным страхом и опасением, что едва могла разговаривать без заикания. Я ощутила внезапный прилив злости на Дурьодхану за то, что он столь рано отобрал ее у родителей. Мне также было интересно, что же такого она слышала обо мне, что заставляло ее так нервничать. Наблюдая за ее неловкими движениями в тяжелой парче, которая тянула ее вниз, я догадалась, что Дурьодхана организовал этот визит, проконтролировав все, вплоть до того, что она должна надеть. Я упомянула его имя в нашей беседе, и мучительная краска стыда залила ее милое личико. Бедняжка была влюблена в мужа, невзирая на то, что боялась его. Я почувствовала прилив жалости, ведь каждая женщина, отдавшая свое сердце эгоистичному Дурьодхане, вынуждена страдать. Поэтому я старалась сделать все, что было в моих силах, чтобы вернуть ей спокойствие. Она ответила такой признательностью, что у меня возникло подозрение, что немногие во дворце относились к ней хорошо. Вскоре она зазвенела своими браслетами, показывая мне новые серебряные кольца на больших пальцах ног и болтая о любимых занятиях: лакомиться засахаренными фруктами, учить своего ручного попугая разговаривать, играть в прятки с друзьями, которые приехали с ней из Каси. Она даже призналась, что иногда Дурьодхана и несколько его близких друзей присоединялись к ним в этих играх.

А затем она удивила меня, добавив:

— Среди друзей моего мужа, мне больше всего понравился Карна. Он не смеялся над моей боязнью ящериц, подобно Дуссасану. А иногда, когда он находил место, где я пряталась, делал вид, что не замечал меня.

Ее лицо озарялось нескрываемой радостью, когда она упоминала Карну. Было очевидно — она обожает его.

Я все еще пыталась усвоить всю эту информацию и игнорировать приступ острой боли и ревности, когда она попрощалась, пригласив меня нанести ей ответный визит. На пороге она крепко обняла меня.

— Вы такая добрая. И совсем не злоязычная, как они предупреждали меня.

Я прикусила вышеназванный «злой язычок», чтобы не спросить, кто же ей говорил обо мне такое, но она продолжила:

— Хотя Карна… никогда не говорил этого… Он отвел меня в сторону и сказал, что вы благородны и красивы. И он оказался прав.

Затем она ушла в перезвоне колокольчиков, висевших на ее лодыжке, оставив меня наедине с мыслями.

* * *

Карна вернулся из Агны. Дхаи-ма сказала, что это был своеобразный ответ на язвительное письмо Дурьодханы, который спрашивал, не боялся ли Карна встретиться лицом к лицу с Пандавами, в особенности со своим давним соперником Арджуной. Чтобы отпраздновать прибытие своего друга, а может, успех своей тактики убеждения, Дурьодхана запланировал щедрый «семейный» торжественный обед. Это означало, что ожидались все его родственники и близкие друзья в сопровождении своих служанок.

Это известие сильно взволновало меня, и мне понадобилось несколько часов, чтобы решить, что я надену. Даже мое самое изысканное сари казалось простым и старомодным. В конце концов я приказала королевским портнихам в Индрапрастхе придумать новое одеяние, которое бы не походило ни на что из созданного ими прежде и было бы достаточно выделяющимся, чтобы стать незабываемым. Они были готовы немедленно доставить его мне по завершении и пообещали, что будут работать над ним дни и ночи. Оно еще не прибыло, когда обеспокоенная и готовая расплакаться Бханумати стала умолять меня подобрать ей подходящий для грядущего события наряд. Я вошла к ней в покои и обнаружила ее по колено в ворохе сари, каждое из которых обладало более пестрыми цветами и изящной золотой вышивкой, чем предыдущее, в то время как все остальное свободное пространство занимали коробки из сандалового дерева с драгоценностями. Мне потребовался чуть ли не весь день, чтобы убедить ее в том, что она будет очаровательна практически в любом из сари.

— Но Дурьодхана будет разочарован, если я не надену самое лучшее, — беспрестанно повторяла она все время.

А затем, подняв на меня свои широко раскрытые, искренние глаза, сказала:

— Я хочу, чтобы Карне понравилось, как я выгляжу.

Наконец мы остановились на темно-красном шелковом платье, столь обильно украшенном золотом и драгоценными камнями, что, когда она надела его, я испугалась, что она не сможет и пошевелиться, а также выбрали к платью рубиновое ожерелье в толстой золотой оправе.

К тому моменту как я вернулась в свою комнату, мои собственные планы касательно праздничного обеда изменились. Посещение Бханумати открыло мне глаза, раскрыв всю глупость того, что я чуть было не совершила. То, что являлось простительным для нее, было бы позором для меня, достаточно взрослой женщины, хоть и не достаточно мудрой. Я наконец-то осознала правду: то, чего я желала (даже если это и был всего лишь восхищенный взгляд Карны), было греховно. Не была ли я замужем более пяти раз, и, что более ужасно, за мужчинами, с которыми Карна враждовал? Слова из наших Священных Писаний пришли мне на ум: «Жена, возжелавшая в сердце своем другого мужчину, но не мужа, столь же неверна, как если бы она делила с этим мужчиной постель». Я отложила в сторону красивое сари, только что привезенное из Индрастхи, сочетающее в себе все цвета радуги и обшитое бриллиантами. А вместо него взяла незамысловатое белое шелковое платье с изящной красно-золотой каемкой. Я сообщила Дхаи-ма, что надену простое жемчужное ожерелье и украшу волосы лишь жасмином. Она осуждающе цокнула, сказав, что я буду одета слишком просто для подобного случая, так как только старые женщины надевают белое, но в конце концов она смирилась.

Тем не менее, по иронии судьбы, когда я вошла в зал, все взоры обратились на меня. Среди собранных вместе, подобно разноцветным букетам, женщин я выделялась в своем чистом одеянии. Некоторые женщины завидовали моей изобретательности. Другие обиженно шептали: «Всегда ей нужно выделиться…», «она постоянно хочет быть лучше», «она все время жаждет внимания». Кунти, которая присоединилась к вечеру, презрительно фыркнула, посчитав мой наряд слишком претенциозным. Она попросила меня подать ей руку, чтобы опереться. Зная, что она прекрасно могла ходить без чьей-либо помощи, я догадалась, что таким образом она хотела не упускать меня из виду.