— А вот и оно, — сказал он, снимая с края горшка рисинку, которой — я готова была поклясться — там не было минуту назад. — Ты никогда не отличалась аккуратностью в хозяйстве.

Он положил рисинку в рот и принялся выразительно жевать. Затем он заставил меня налить ему воды запить.

— Хорошо, — сказал он. — Пусть все живое в мире будет так же довольно, как я.

— Я бы хотела, чтобы ты задумался об имеющейся проблеме, — бесцеремонно оборвала я. — Дурваса скоро превратит нас в муравьедов.

— Это было бы достойным зрелищем, — сказал Кришна беспечно, но в его глазах я заметила старое разочарование. — Но сегодня этого не случится. Смотри!

Я обернулась. Вернулся Бхима с гроздьями бананов на плечах.

— Странно! — воскликнул он. — Я встретил Дурвасу и его учеников по пути обратно. Они шли прочь от нашей хижины. Я подумал, что они заблудились, и скромно попросил пойти за мной. Но он хмыкнул, пробормотал что-то невнятное и в конце концов признался, что они больше не голодны. Даже не взял бананов. Он срыгнул, послал нам свои благословения и быстро ушел.

Бхима покачал головой и добавил:

— Не понять этих мудрецов. Я рад, что я не из них.

Я повернулась, чтобы взглянуть на Кришну, но место, где он сидел, было пусто. Я коснулась края горшка, где мгновение назад материализовалась рисинка.

— Куда он ушел? — спросила я Бхимау.

— Кто?

— Кришна.

— Кришна? Он никуда не ходил, насколько я знаю. Помнишь, он говорил нам, что будет занят в Дварке до конца сезона дождей? Что вдруг заставило тебя вспомнить о нем, когда мы говорили о Дурвасе? Будь осторожнее, эта ветка слишком близко к твоей ноге, она может обжечь тебя!

Бхима бросил еще тлеющую ветку в огонь и ушел сообщить своим братьям о необъяснимом поведении Дурвасы.

* * *

Это был не единственный раз, когда Дурьодхана пытался создать нам трудности. Как-то раз, делая вид, что он хочет осмотреть ферму, принадлежащую Кауравам, он пришел посмеяться над нами в Дваита Вана. Потом он надоумил Джаядратху, мужа своей родной сестры, похитить меня. Обе попытки провалились. Дурьодхана захватил в плен Джаядратха — царь гандхарвов, и Арджуне пришлось спасать его. Дурьодхана чуть не убил себя от стыда. А Джаядратха, еще не дойдя до края леса, был схвачен Бхимой, который в наказание отрезал ему волосы. Джаядратхе пришлось провести год на берегах Ганга, переодевшись в нищего, пока его волосы снова отросли.

Я радовалась неприятностям наших врагов, и мне было все равно, кто знал об этом, хотя Юдхиштхира говорил, что недостойно и неразумно открыто демонстрировать свои чувства. Я не слушала его. В моем изгнании и так было мало удовольствий. Но позже я поняла, какой глупой я была. Пристыженный враг — самый опасный враг. Мои насмешки, дойдя до Хастинапура, разозлят Дурьодхана и Джаядратху. Они будут строить планы и ждать, а когда придет время, нанесут ответный удар в самое больное место.

* * *

— Спасибо! — сказала я в пустоту кухни, когда Бхима ушел. Что бы тут ни случилось, я знала, что не заслуживала этого. Я чувствовала себя смиренной и виноватой. «Я знаю, ты хочешь, чтобы я перестала ненавидеть, Кришна, — прошептала я. — Это единственное, о чем ты просил меня. Но я не могу. Даже если бы я хотела, теперь я не знаю, как».

Снаружи деревья салы гнулись и качались, их листья шелестели, словно вздыхая.

27

Истории

Многие приходили навестить нас в лес. Гостей у нас было даже больше, чем когда мы жили во дворце. Было ли это потому, что потеряв все, мы стали более доступны? Нас часто навещал Дхри, принося с собой цветные шелковые шатры, он устанавливал их рядом с нашими жилищами. Его повара, все вычистив, приготавливали праздничные яства. Музыканты в опустившихся сумерках бренчали на струнах, наполняя темноту спокойными чистыми звуками. В течение нескольких дней, пока он гостил у нас, мужья собрались вместе, чтобы поесть, отведать хорошего вина и посмеяться.

Однажды, во время полуденного обеда Юдхиштхира сказал:

— Удивительно! Здесь так же хорошо, как и во дворце!

В этот миг я почувствовала себя так, словно меня облили кипящим маслом. Еда застряла комком у меня в горле.

— Нет, совсем не так! — закричала я, пугая всех несдержанностью. — Ничто не может сравниться с дворцом, который я потеряла из-за твоей дурости!

Улыбка тотчас исчезла с лица Юдхиштхиры, и он встал из-за стола, даже не доев. Остальные с укором посмотрели на меня. Позже Дхри отвел меня в сторону, сказав, что я должна была попридержать язык. Дворец уже не получишь обратно, и не стоит лишать Юдхиштхиру тех маленьких радостей, которые были у него в этом изгнании. Неужели он недостаточно страдал?

— Будет лучше, в первую очередь для тебя, если ты научишься ко всему подходить философски, так, как это делает Юдхиштхира, — добавил Дхри. — И тогда ты перестанешь себя мучить.

Он коснулся моего лица, недавно появившихся на нем от горя морщинок и заговорил нежнее:

— Где же моя любимая сестренка, которая задирала меня и подшучивала над учителем? Мечтавшая разорвать оковы, связывающие женщин… Сестренка, которая собиралась изменить ход истории?

Я отвернулась, чтобы скрыть внезапно навернувшиеся на глаза слезы. Даже Дхри, который знал все мои мечты и страхи, не поймет, что я испытываю ко дворцу, тому единственному месту, в котором я действительно была царицей. Чувствовать себя счастливой где-либо еще вне стен дворца означало для меня измену. Я не хотела обидеть брата, который пытался нас ободрить. Я уже сожалела, что испортила подготовленный им пир. Поэтому я оставила мои мысли в тайне, запрятав их глубоко в темные глубины сознания, которые были доступны только мне. Она мертва. Часть ее умерла в тот день, когда никто из тех, кого она любила и на кого она рассчитывала, не заступился за нее, они спокойно смотрели на ее унижение. Другая часть ее существа исчезла вместе с ее любимым домом. Но никогда не было сомнения или страха. Женщина, которая заняла свое место, оставит больший след в истории, нежели тот, который та наивная девочка могла вообразить.

* * *

Пытаясь уговорить меня уехать с ним, Дхри сообщил, что Дхаи-ма при смерти и хочет видеть меня. А чтобы окончательно меня убедить, он напомнил о моих сыновьях, которым он помогал. Они жили в Дварке и отдыхали с дядей в Кампилье. И, к моим опасениям, их баловали и в Дварке, и в Кампилье. Иногда Абхиманью, сын Субхадры и Арджуны, сопровождал их. Он излучал неосознаваемые им самим то же обаяние, как у его дяди Кришны, и обладал таким же заразительным смехом. Арджуна был восхищен его талантами в области военного искусства и мог говорить часами о знании им военных тактик. «Он даже лучше зрелого воина», утверждал он. Я испытывала боль, когда видела отеческую гордость в его глазах. Он никогда не смотрел так на нашего с ним сына, хотя и любил его. Но я не винила его. Мы все восхищались Абхиманью. Мы знали, что он был рожден для великих свершений.

Что касается моих собственных детей, я чувствовала неловкость, оставаясь с ними, я как будто теряла дар речи. Я все время пыталась отыскать подходящие слова, чтобы сказать, что люблю их, что сожалею о том, что судьба разделила нас… Но они были чужими, холодными и далекими. Возможно, они обижались потому, что я выбрала мужей, а не их. Какой ребенок не обиделся бы на это?

Вероятно, это было ошибкой, но я не покинула лес, даже ненадолго, чтобы увидеться с ними. Я ответила раздосадованному Дхри, что мое место рядом с мужьями. Я не могла себе позволить жить в роскоши, в то время как они страдают от трудностей жизни в лесу. Однако все было не так просто, как казалось.

Какой же была истинная причина, заставляющая меня отклонить просьбы брата вернуться с ним в скромное жилье, где прошло наше детство? Почему я гнала прочь воспоминания о детях и лишала себя возможности воссоединиться с ними, что дало бы и им, и мне утешение на многие годы вперед? Почему, так сильно желая припасть к широкой груди Дхаи-ма, посвятившей всю свою жизнь мне, я отказалась навестить ее? Может, потому, что я боялась потерять своих мужей, которые поймут, что могут прожить и без меня; что они вздохнут с облегчением, обретя без меня спокойную жизнь? Или причина была в страхе дать волю эмоциям и тем самым притупить меч моего мщения? Возможно, я боялась умереть, так и не достигнув цели всей своей жизни.

* * *

Из всех наших гостей Юдхиштхира больше всего чтил мудрецов. Его всегда притягивали благочестивые. Иногда мне казалось, что если ему было позволено не быть царем, стать царем, он бы предпочел стать монахом. Он часами беседовал с ними на философские темы. Их душевное спокойствие, я уверена, были для него столь желанным способом избавиться ненадолго от моих горестных стенаний, равно как и от молчания братьев. Мудрецы не винили и не сочувствовали ему, как это делали другие наши гости. Они не приходили к нам с целью поглазеть на обстановку, в которой мы живем, как это делали незнакомцы. Для них ситуация, в которой мы находились, была лишь одна из возможных нитей в полотнище судьбы, которое, благодаря терпению, рано или поздно изменит свой цвет. Чтобы отвлечь нас от горя, мудрецы рассказывали предания о людях, чьи страдания были намного сильнее наших.

Юдхиштхира любил эти истории. Они привлекали его стремящуюся к наставлениям натуру. Неделями, после того как уходил какой-нибудь мудрец, он следовал его наставлениям, читая и растолковывая их нам, и вел беседы о добродетели, к которой призывали мудрецы. Меня тоже волновали истории, хотя я заметила, что то, чему они учили, было не совсем близко моим мужьям.

* * *

Предание о Нале и Дамайянти было моим любимым, возможно, потому, что оно имело параллель с нашей жизнью — параллель, которую Юдхиштхира казалось, не замечал. Хотя позже, я буду удивляться тому, как Юдхиштхира понимал намного больше, чем казалось окружающим. Кто знает, возможно, это был более разумный путь существования, позволяющий избежать всей горечи жизни.

Вот эта история:

«Царь Нал Нишада полюбил прекрасную принцессу Дамайянти. Во время свадебной церемонии сваямвара она предпочла его богам. Разгневанная этим, одна из богинь, Кали[20], обманула Нала во время игры в кости, и он проиграл королевство брату Пушкару. (Однако Нал не ставил на свою жену.) Он умолял Дамайянти вернуться во дворец отца, где было безопасно, но она не покинула его. Когда он проиграл последнюю одежду, она разорвала собственное сари, чтобы поделиться с ним. Но он оставил ее спящей в лесу, полагая, что так для нее будет лучше. Много лет они страдали в разлуке. Наконец, он — переодетый и под чужим именем стал возничим царя Ритупарна, который очень хорошо играл в кости. Он научил Нала премудростям этой игры. В то время Дамайянти, вернувшись во дворец отца, послала за мужем, и, полагая, что этот возничий и есть Нал, пригласила Ритупарна на сваямвару. Но сваямвара был лишь уловкой, чтобы встретиться с Налом. Когда они встретились, посыпались обвинения и слезы, прощения и новые клятвы любви. Нал вновь обрел прежний вид, вызвал Пушкара на игру в кости и отыграл свое королевство».

Мудрец, рассказавший нам эту историю, сказал:

— На протяжении всех лет, что живет человечество, добродетель страдает из-за невидимых причин. Следуйте примеру Нала и Дамайянти, которые мужественно вынесли несчастье. Как и в истории с ними, ваше несчастье пройдет, достигнув своего конца.

Юдхишхтира сказал:

— Видите, как Нал, несмотря ни на что, никогда не отступал от добродетели. А Дамайянти никогда не упрекала его за ошибки, которые он совершал, наоборот, поддерживала его.

— И как он отплатил ей? Оставил в лесу. Вот уж действительно добродетель! — ответила я.

Юдхиштхира обиделся. Мудрец учтиво сказал, что теперь ему пора молиться. Я ушла в кухню. Но история о Дамайянти не выходила из головы. Проснуться одной в лесу! Как, должно быть, она была напугана. И как смела! Она не отправилась тотчас же к родителям, а искала Нала многие годы. Однажды ее чуть до смерти не забили камнями, как ведьму — ее, царевну, которая затмевала мир своей красотой!

«Вот что утрата способна совершить!» — думала я, касаясь спутанных волос. Неужели и я стала похожей на ведьму? Я не сомневалась в этом. Хотя Юдхиштхира и был слишком любезен, чтобы сказать мне правду, я была далека от идеальной жены. Он был бы счастливее с такой женщиной, как Дамайянти. Она лучше меня. Но неужели «лучше» — это то, что я искала? В какой момент терпение перестает быть добродетелью, переходя в слабость? Если мне однажды пришлось бы вернуться в отчий дом, я не стала бы искать мужа. И, созвав вторую сваямвару, я побеспокоилась бы о том, чтобы она была настоящей.