Но я не мог успокоиться и рассказал им о своем плане. Заметив ужас в их глазах, я понял, что план хорош. Они пытались спорить со мной, но я напомнил об их клятве, данной нашему царю. Когда я выдвинулся в путь, они последовали за мной, и я знал, что они подчинятся.

* * *

Крича и молотя руками, я проснулась в шатре женщин. Не сумев успокоить меня, мои слуги побежали за другими царицами. Кунти объявила, что я одержима нечистым духом, и приказала принести красный перец чили, который она сожгла на огне, заставив всех нас кашлять. Субхадра сбрызнула водой мое лицо и запела молитву. Уттара смотрела с порога, обхватив руками живот, с беспокойством на лице. Я протолкнулась через них всех, не заботясь о том, что была еще в сари для сна, и стала звать колесницу и стражу.

Ночной туман рассеялся. Я слишком долго блуждала в лабиринтах сна.

Когда мы достигли его, лагерь Пандавов горел. Несколько слуг бегали там и здесь, плача, пытаясь вытащить тела. Наша стража потушила пожар и помогла собрать мертвых. Они привели ко мне человека. Он упал к моим ногам, нечленораздельно бормоча что-то от страха. Сквозь сажу и синяки я узнала его: это был возничий Дхри. Дхри признался мне когда-то, что доверяет ему свою жизнь. Он сумел сохранить моего брата в безопасности во время бойни на Курукшетре.

Он рассказал мне, что Ашватхама прокрался в лагерь и одолел моего спящего брата. Когда Дхри умолял его дать ему шанс умереть в бою, он рассмеялся смехом одержимого и начал душить его.

Задыхаясь, мой брат умолял:

— По крайней мере, убей меня оружием и позволь мне принять достойный воина конец!

Ашватхама отвечал:

— Какой еще конец больше подойдет человеку, который убил своего учителя, когда тот опустил свое оружие? Я прослежу, чтобы ты умер таким способом, который обеспечит тебе дорогу в ад.

Он пинал моего бесчувственного брата, пока тот не умер.

— Он был сильным и кровожадным, как ракшаса, — плакал человек. — И, подобно им, он набросился ночью без предупреждения. К тому времени, как мы поняли, что он в лагере, он уже успел убить твоего брата Сикханди и всех пятерых твоих детей. Если бы только он убил и меня тоже…

Мои уши отказывались слушать дальше, или, может, это мой разум помутился. Я прошла туда, где они сложили тела. Лицо Дхри было таким распухшим и все покрыто синяками, что я не сразу узнала его. Я села и положила его голову себе на колени. Я попросила стражу поместить моих мертвых детей вокруг меня и принести Сикханди. Его длинные волосы были вырваны. Я провела рукой по его израненной коже, онемев от горя настолько, что не могла даже заплакать. Окровавленные уста моих сыновей были открыты, словно они все еще кричали.

Часть меня кричала тоже, но не издавая ни единого звука. Почему это случилось со мной теперь, после всех моих страданий, когда я уже думала, что мои беды наконец закончились? Но в глубине души я понимала: та, которая посеяла месть, должна теперь пожинать ее кровавые плоды. Разве ты не приложила руку к превращению Ашватхамы в монстра, каким он стал сегодня? Но в то же время я отказывалась верить в то, что видела, чего касалась. Я ждала, что все исчезнет — так, как исчезают обрывки сновидений по утрам. Когда же этого не произошло, мой разум отделился от тела и улетел. Я снова была девочкой в Кампилии, за занавеской шепотом подсказывая Дхри слова из его уроков, которые он не мог вспомнить. Позже, на нашей уединенной террасе, я заслушиваюсь его словами, когда он объясняет мне правила справедливой войны. Я смотрю, как Сикханди идет ко мне по мраморному полу моей комнаты; я слушаю, как он рассказывает мне о страданиях в своей прошлой жизни, когда он был Амбой. У наших ворот я держу его мозолистые руки и умоляю не покидать нас. Повзрослев, я бегу за моими детьми в садах Дворца иллюзий, браня их за какие-то детские шалости, а они уворачиваются, смеясь. Один из них срывает цветок апараджиты и прикалывает его мне к волосам. Я ловлю его на руки. Я никогда и ни за что не отпущу ни одного из них.

Но флейта звала и звала меня, нежно, но настойчиво, не желая дать мне отдохнуть. Я кричала, чтобы меня оставили в покое. Я слишком устала, а мир был слишком жестоким. Но ее навязчивые звуки поймали меня и потянули обратно через пропасть. Когда я проснулась (уместно ли тут слово проснуться?), Кришна водил руками у меня над лицом.

— Будь сильной! — сказал он. — Такова природа войны, и ты не единственная, кто испытал ее удар. Как победитель, ты не можешь принять такое забвение. Множество обязанностей ожидает тебя. Мы поговорим об этом снова, но сейчас я должен тебя покинуть. Бхима уже пустился в погоню за Ашватхамой, Арджуна и я должны помочь ему, иначе Ашватхама убьет и его тоже.

* * *

Они настигли Ашватхаму возле Ганга, куда он бежал, рассказав умирающему Дурьодхану, что он сделал. Ашватхама бился с Арджуной, направив против него всю силу своего отчаяния, а когда стало ясно, что он не сможет победить, он высвободил страшное оружие — Брахмастру, и произнес:

— Да избавится земля от семени Пандавов.

Арджуна нанес ответный удар, послав навстречу свою собственную астру.

Вьяса пишет: «Когда огни перечеркнули небо, океаны начали испаряться, а горы рушиться. Мужчины и звери закричали в ужасе от того, что ткань мира должна была вот-вот порваться. Наблюдая со стороны истории, я был вынужден вмешаться, хоть это и не мой выбор. Я шагнул между огнями и поднял руки. Силой моего искупления на мгновение астры были обездвижены. Я упрекнул воинов в том, что они забыли себя и свои обязанности по отношению к земле-богине. Я потребовал, чтобы они сложили оружие».

Арджуна повиновался, но Ашватхама Испорченный (как его будут называть отныне) уже не обладал властью отозвать свою астру назад. Пока он бормотал бесполезные рифмы, она направилась на нерожденного ребенка в утробе Уттары. В своем шатре женщины увидели зарево в небе.

Воздух стал таким горячим, что больно было дышать. Женщины не знали, что приближалось к ним и почему. Субхадра метнулась к Уттаре — Уттаре, которая носила в себе единственную надежду Пандавов — и воззвала к Кришне. Последним, что она почувствовала перед тем, как упасть в обморок, была туманная стена прохлады вокруг них. Так Парикшит, которого Юдхиштхира посадит на трон в Хастинапуре тридцать шесть лет спустя, был спасен.

* * *

Когда Бхима вернулся, он вложил мне в руку самую дорогую вещь, которой владел Ашватхама, — легендарный драгоценный камень, который был помещен богами ему на лоб в золотые дни его жизни. Камень обладал силой защищать своего владельца от оружия, болезней и голода. Я смотрела на драгоценность, переливающуюся всеми цветами в моей руке, с окровавленными краями, потому что Бхима вырвал ее из Ашватхамы. Когда-то я почувствовала бы восторг, овладев таким уникальным предметом. Я поместила бы его на самом видном месте во Дворце иллюзий. Сегодня в нем было не больше смысла, чем в куске глины. Хуже того: каждая из ее сверкающих граней, казалось, отражает лицо одного из моих близких людей в муках смерти.

Мне хотелось убрать ее подальше из поля зрения, но я знала, что Бхима в тяжелом бою отнял это у Ашватхамы, надеясь утешить меня. Чтобы угодить Бхиме, я отдала драгоценность Юдхиштхиру и попросила его носить ее в своей короне. Он взял ее, но на лице его отражалась странная апатия. Я видела, что он принимает ее только потому, что я его об этом попросила. У меня закружилась голова. Казалось, что время запульсировало вокруг меня, словно ветер поднял рябь на воде. Я увидела, что так мы и проживем следующие десятилетия, принуждая себя к тому или иному ожидаемому действию, надеясь принести друг другу хоть крупицу счастья, тщательно исполняя свой долг. Но в лучшем случае это принесет слабое утешение. Счастье, как озорная птичка, прыгающая с ветки на ветку, по-прежнему будет ускользать от нас. Последние слова Дурьодханы, сказанные Юдхиштхире, эхом звучат в моей голове: «Я ухожу на небеса, чтобы наслаждаться всеми его радостями со своими друзьями. Ты же будешь править царством, населенным вдовами и сиротами, и просыпаться каждое утро, чувствуя горечь утрат. Так кто же из нас победитель, а кто побежденный?»

38

Погребальный костер

Стойкое, беспощадное, всевозрастающее зловоние преследовало нас все время, пока мы скорбно шли по полю боя, разыскивая своих мертвых. Я крепко сжимала губы, чтобы меня не вырвало. Там, где раньше солдаты готовили пищу, теперь зажигались погребальные костры — их было столько, что впереди ничего не было видно из-за дыма. У меня щипало в глазах. Чандаалы, чьей работой было сжигать тела, бегали от костра к костру, размахивая дубинками и покрикивая на скорбящих, призывая их соблюдать дистанцию. В одних набедренных повязках, покрытые полосами от сажи и пота, они были похожи на стражей ада. Дальше, за их спинами, я увидела странную картину. Поле было полно белых фигур. Моему спутанному больному сознанию они показались чем-то вроде тех бескрылых птиц, которые, как сообщают поэты, живут на северном краю земли, где не растет ни трава, ни злаки. Они двигались беспорядочно, будто заблудились в бурю и очутились в какой-то странной незнакомой местности. Время от времени они издавали пронзительные нечленораздельные крики. Мгновение спустя я поняла, что это были не птицы, а вдовы — пришедшие из Хастинапура, Индрапрастхи и множества других городов Бхарата. Они собрались, чтобы сделать то, чего птицы и звери не делают — потому что только у людей существуют подобные печальные обычаи. Они пришли опознать своих мертвецов и совершить над ними последний обряд.

Вскоре стало ясно, что первая задача оказалась невыполнимой. Тела царей и главнокомандующих, которые сражались один на один, хотя и искалеченные, еще можно было узнать. Но простые солдаты, сыновья и мужья этих женщин — первая добыча любой войны — были либо полностью уничтожены астрами, либо превращены в бесформенную массу под колесами и копытами лошадей и слонов. От них ничего не осталось, кроме груды гниющей плоти.

Когда женщины поняли, что не смогут увидеть тела своих любимых, они от отчаяния впали в неистовство. Они обрушивали на моих мужей столь страшные проклятия, что я содрогнулась. Как ни странно, они не проклинали Дурьодхану. (Возможно, его смерть извиняла его в их глазах. А может быть, когда проклинаешь кого-то, кто тебя не слышит, это не дает утешения.) Другие пытались убить себя оружием, разбросанным по полю. Некоторые кидались в костры из сложенных тел. Их душераздирающие крики были самыми невыносимыми из всех криков умирающих, что я слышала во время битвы. Глядя на их агонию, на то, как белые одежды становились черными, я забывала о собственном отчаянии.

Юдхиштхира в ужасе приказал гвардии не давать женщинам убивать себя и привести их к нему. Это было непросто сделать. Обезумевшие от страха и горя женщины сопротивлялись изо всех сил. Некоторые кидались в кровавое месиво и отказывались двигаться с места. Другие пытались убежать. Некоторые призывали на помощь духов погибших мужей. Они не верили Юдхиштхиру. Не из-за него ли погибли их мужья? Не он ли сделал их вдовами? Кто знает, что он еще с ними сделает?

Поначалу солдаты были обескуражены яростным нападением женщин. Они попытались их образумить. Когда этого не получилось сделать, они прибегли к силе. Долго ли может безоружная женщина сопротивляться солдатам? Наконец их собрали возле временного помоста, с которого Юдхиштхира заверил их, что им нечего бояться. Он поклялся, что с ними не случится ничего, что может случиться с женщиной в захваченном городе. Он предложил им еду, питье и безопасное место для отдыха, пока они позаботятся о мертвых.

Но женщины вопили и проклинали его, их горе сменилось бунтом. Им не нужны его благодеяния! Отняв у них все, неужели он думает, что успокоит их освежающими напитками. Они били себя в грудь и просили его убить их тоже. Тем самым избавить их от унылой, жалкой и унизительной вдовьей участи.

— Если ты слишком труслив, чтобы убить нас, — кричали они, — то позволь нам хотя бы умереть почетной смертью на погребальном костре наших мужей!

— Мы умрем! — кричали самые воинственные из них. — Какой мужчина здесь посмеет прогневать богов, лишив верных жен их последнего права?

Они пробегали сквозь толпу и бросались в огонь. Кто-то бежал за ними, пытаясь их удержать. Опасаясь божественного гнева, солдаты не слишком упорно их останавливали; многие из них отошли в сторону, не желая вмешиваться. Если они не найдут какого-то подходящего средства, скоро начнется повальное бегство с последующим массовым суицидом.

Юдхиштхира в ужасе смотрел на происходящее. Если бы это было сражение, он бы знал, что нужно скомандовать своим людям. Но здесь он был в растерянности, парализован чувством вины и сострадания к этой жуткой древней традиции. Я видела, что ему не по себе от вида трагической смерти стольких женщин в самом начале его правления. Юдхиштхира понимал, это событие ляжет на него несмываемым пятном, разрушительной кармой, которую ему придется нести. Но ни он, ни другие мои мужья не знали, как это остановить.