– Мать твою… – Шкипер вскочил. – Бьянка, детка, сейчас!.. Ты чего не спишь?!

– Она работает.

– Да какого черта?!

– Не ори. Она сама захотела.

Это было правдой. Двенадцатилетняя Бьянка уже давно просилась на эстраду, но, зная, что Шкиперу это не понравится, я долго отказывала ей под тем или иным благовидным предлогом. Но отказывать становилось все трудней, потому что Милкины дочери все до одной во время сезона выступали вместе с матерью, и втолковать Бьянке, почему ее ровесницы могут танцевать в ресторане, а она – нет, было невозможно.

– Милая, они же цыганки…

– А я кто?! – искренне удивлялась Бьянка, с четырехлетнего возраста слышавшая в доме цыганскую речь, лихо болтавшая по-цыгански, певшая и плясавшая не хуже Милкиных девчонок. Она и отца, кажется, считала цыганом, в чем Шкипер не разуверял ее, считая, что объяснять двенадцатилетней девочке всю сомнительность ее происхождения ни к чему. С семи лет она ходила в школу, и довольно долго я не пускала ее танцевать, ссылаясь на то, что выступления заканчиваются поздно, а на занятия вставать рано. Но на каникулах эта причина снималась сама собой, и Бьянка с триумфом вылезала на эстраду, срывая бешеные аплодисменты. Во-первых, выступления детей всегда проходили на ура. Во-вторых, Бьянка, несмотря на юный возраст, была очень хороша собой. От Шкипера она взяла только светлые серые, почти прозрачные глаза, странно смотревшиеся на темно-смуглой рожице. Но все остальное – правильный овал лица, немного большой, но красивый рот, огромная копна вьющихся черных волос, высокий для ее возраста рост – было от матери, топ-модели, и Бьянка обещала вырасти в невероятную красавицу. На эстраде она, выросшая среди артистов, держалась очень непринужденно, ловко плясала «венгерку» в своем ярко-красном шелковом костюме, пыталась петь, и я была вынуждена признать, что кое-какой голосок у ребенка имеется.

– Все, Шкипер, готовься, – со скорбным выражением лица говорила я. – Пойдет твоя девка в кабаре петь. Если ноги хорошие отрастут, могут и в «Мулен Руж» взять.

С чувством юмора у Шкипера всегда все было в порядке, но, когда дело касалось Бьянки, он переставал понимать всякие шутки:

– Щас! Как же вам! Не дождетесь! Ей учиться надо, а потом… А потом – замуж, и все!

– Ну да, как же, за прынца датского… – язвила я.

– Ага, за прынца! Если он мне понравится! А со своим кабаком цыганским идите куда подальше!

– Так зачем же ты на мне-то женился, брильянтовый?! – взвивалась я. – Взял бы замуж какую-нибудь мымру из лондонского пансиона для девиц, пусть бы Бьянку воспитывала в духе!

– Мне – мымру?.. Ну-у, зачем это еще… – притворно тушевался Шкипер. – Я с ней, как спать-то, не знаю. Пусть уж лучше ты, хоть сиськи какие-то имеются и жопа… Опять же, родственники лондонские – отдельный геморрой. Не в ту сторону при них сморкнешься – уже дурной тон. А к вашему хору голодных я вроде попривык уже…

– Вот спасибо, голубь, осчастливил! Век не забуду благодетельства такого! – вредничала я. Но тут Шкипер начинал хохотать, и опасная тема будущего Бьянкиного трудоустройства на время закрывалась.

Шкипер наконец оделся, я натянула на себя порванный костюм, накинула сверху шаль и открыла дверь.

– Бьянка, входи! Это я переодевалась, закрылась…

– Мне сейчас выходить! – уткнув кулаки в бока, объявила Бьянка. – А играть некому! Ты мне всегда играешь, я тебя бегаю ищу повсюду, Лешего спрашиваю, а он ругается и не говорит ничего! Дадо![12] Здравствуй! Ты пойдешь посмотреть, как я танцую?!

Шкипер молча кивнул, и Бьянка умчалась. Мы вышли вслед за ней и через пять минут, стоя у дверей зала, наблюдали, как наша девочка с уморительно важной гримасой идет по кругу, раскинув руки.

– Какая она красивая у нас, правда? – тихо сказала я. – Что с ней будет, господи…

Шкипер вдруг в упор взглянул на меня своими серыми ледянущими глазами, и от этого взгляда у меня остановилось дыхание. Я разом почувствовала двусмысленность сказанного, но пытаться объяснять, что имела в виду совсем другое, не было никакого резона. Тем более что Шкипер так ничего и не сказал и, медленно погладив меня по руке, снова повернулся к эстраде. Но у меня еще долго бежали мурашки по спине, и только час спустя, дома, забравшись в постель и выпив залпом, один за другим, три бокала мартини, я слегка пришла в себя. Шкипер сидел рядом, курил и посматривал на меня с легким удивлением: он привык, что я мало пью.

– Что случилось? Устала?

– Есть малость.

– Тогда спи. Самолет завтра днем.

– Ку… куда? – растерялась я.

Шкипер нахмурился.

– Я что, забыл сказать?

– А о чем ты вообще помнил, когда меня за хвост с эстрады тащил?! – рассвирепела я. – Сорок два года мужику, а все как пацан! Куда мы летим?

– В Бразилию.

– Ах!.. – вырвалось у меня против воли. Бразилия еще с московских времен была моей мечтой, я бредила солнечными пляжами, футболом, капоэйрой, мулатами и самбой, но Шкипер, таская меня за собой по всей Европе, почему-то напрочь отказывался брать меня в Бразилию, мотивируя это тамошней адской жарой и наглыми мулатами, от которых у него не будет времени меня отгонять. Я осторожно напоминала, что я замужняя, порядочная женщина. Шкипер в ответ заявлял, что мулатов это вряд ли остановит, а он рисковать не намерен. Все это, конечно, были шутки, но я видела, что ему действительно не хочется брать меня туда, – и не настаивала.

– Нет, ну, если ты, конечно, не хочешь…

– Хочу! Хочу! Шкипер, хочу! А… ты тоже?..

– Я – через пару дней. Полетишь с Жиганом.

– Шки-и-ипер… – мгновенно скуксилась я.

Он усмехнулся.

– Да что ты его так боишься? Это он тебя бояться должен.

– С какой стати?

– Забыла? Он жив, пока ты жива.

– Брось. – В слова, давным-давно сказанные Сохой, я почти не верила и была уверена, что ни Шкипер, ни тем более Жиган не верят тоже. – И я его не боюсь. Не люблю просто.

– А кого любишь? – подколол меня Шкипер. – Абрека любишь?

– О, вот этого обожаю! Давай я с ним лучше полечу!

– Детка, я рад бы, да он мне самому нужен будет.

– Шкипер, что, опять?.. – простонала я.

– Успокойся, все в порядке. Ты летишь или нет?

– Лечу! Лечу! Лечу!

Он засмеялся и, выдернув из моих рук бокал, опрокинул меня на постель.

На другой день я уже сидела в огромном «Боинге», несущемся через Атлантику. Вся дорога, включая два часа до Франкфурта, где мы делали пересадку, занимала почти пятнадцать часов, и к концу перелета я была уже полуживая. К счастью, сопровождавший меня Жиган был полностью занят своими мыслями, – видимо, не очень веселыми, – и на меня не обращал ни малейшего внимания. Изредка поглядывая на него, сидящего неподвижно, как статуя, с полуопущенными веками и сумрачно поблескивающими из-под них черными глазами, я вспоминала, как почти восемь лет назад он вез меня в Италию – к Шкиперу. Сейчас Жигану было уже за тридцать, но, на мой взгляд, он мало изменился с той поры. Я невольно усмехнулась, подумав о том, что до сих пор не знаю его имени.

– Жиган!

– М-м?..

– Почему у тебя с Марией ничего не вышло?

Я сама не знала, как у меня вдруг вырвался этот вопрос. Никогда в жизни я не обсуждала с Жиганом его личную жизнь; никогда в жизни он не ответил бы мне ни на один вопрос. И сейчас я уже приготовилась выслушать дежурную гадость в ответ, но он только пожал плечами и медленно, словно подбирая слова, сказал:

– А что там могло выйти? Кто она и кто я?

Я не рискнула спросить, сказала ли ему об этом Мария, когда он прилетел к ней в Рио-де-Жанейро, или Жиган, наконец, понял сам то, что я в свое время пыталась ему вдолбить в течение целой зимы. Пока я думала, Жиган снова закрыл глаза и на этот раз, кажется, действительно заснул.

Когда самолет в пять часов вечера совершил посадку в аэропорту Рио-де-Жанейро, я практически потеряла способность двигаться самостоятельно и до самого паспортного контроля висела на руке Жигана. В довершение ко всему выяснилось, что мой чемодан улетел куда-то в другом направлении (через четыре дня его обнаружили в Бангкоке), и я осталась даже без нижнего белья. До гостиницы я еще держалась, но в номере хлопнулась на кровать и начала реветь – от усталости, дикой влажной жары и того, что в такую погоду на мне были джинсы, кроссовки и шерстяной джемпер. Впервые в жизни меня не останавливало присутствие Жигана. Тот некоторое время молча наблюдал за извержением моих соплей, затем вышел в коридор и рявкнул:

– Тереза!

Прибежала молодая негритянка-горничная в розовом форменном платье с некрасивым, но очень живым лицом. Увидев зареванную меня, она очень непринужденно села рядом со мной на кровать, дала платок сомнительной свежести, ободряюще похлопала меня по плечу и, выпятив нижнюю губу, сделала гримасу, которой обычно успокаивают плачущих детей. Это было до того забавно, что я рассмеялась сквозь слезы. Тереза вновь просияла улыбкой и подняла лицо к Жигану, начавшему что-то озабоченно втолковывать ей по-португальски. Выслушав, она жестом попросила меня подняться, смерила меня внимательным взглядом с ног до головы, в некоторых местах даже измерила расставленными пальцами, затем взяла у Жигана несколько долларовых купюр и скрылась за дверью.

Через полчаса (я за это время успела успокоиться и принять душ) Тереза вернулась с комплектом женского белья, красным бикини, которого я бы никогда в жизни не купила сама, почти прозрачным зеленым платьем-сарафаном на бретельках и легкими плетеными босоножками на пробковой подошве. Босоножки слегка терли уставшие ноги, но все остальное подошло идеально. Тереза обрадовалась этому, казалось, еще больше, чем я, и весело захлопала в ладоши, увидев меня в зеленом одеянии. Мы с ней расцеловались, Жиган пошел проводить горничную и, судя по доносящемуся оттуда писку и ворчанию, какое-то время еще тискал ее у дверей к обоюдному удовольствию. Вернувшись, он довольно потянулся и спросил:

– Мать, чего хочешь? Спать? Есть? Выпить?

Спать я не хотела, отлично выспавшись в самолете. Есть и пить – тоже.

– Жиган, а можно, я пойду?

– Куда?

– Ну-у… погулять.

– Одна?

– Но у тебя же, наверное, дела… Я лучше одна.

– Детка, здесь тебе не Лидо, – неожиданно резко сказал он и, если бы я не знала Жигана столько лет, то подумала бы, что он обиделся. – Здесь бандитов больше, чем в Москве. Меня Шкипер убьет, если я тебя одну отпущу.

– Но… – растерялась я. – Но тогда пойдем, куда хочешь… А если ты устал, можем не ходить…

Жиган молча встал, довольно небрежно дернул меня за руку, вынуждая также подняться, и мы без единого слова покинули гостиничный номер.

На улицах стояла ЖАРА. Влажная, душная, усиленная прошедшим недавно ливнем и, по словам Жигана, самая страшная в году. Мое платье мгновенно прилипло к телу, волосы, казалось, мгновенно стали мокрыми, и стакан гуараны – терпкого местного лимонада – лишь на мгновение освежил меня.

– Пошли на пляж? – предложил Жиган. – Уже поздно, ничего другого все равно посмотреть не успеешь, а завтра утром нам уже в Баию ехать. Ты океан видела когда-нибудь?

– Нет… А на какой пляж? Копакабану?

– Можно, но Ипанема ближе. Пошли, вон бенти.

Бенти – трамвай, – громыхая и раскачиваясь, довез нас до Ипанемы за десять минут. Жиган вышел первым, протянул мне руку, я спрыгнула на разбитый, засыпанный песком асфальт, подняла глаза – и задохнулась от восторга.

Вечернее низкое солнце заливало белый песок, голубые волны и зеленые, изломанными линиями спускающиеся к воде горные массивы. Колоссальный Христос на горе Корковадо, весь розовый в закатном свете, раскинув руки, смотрел на бесконечный океан, к нему поднимался фуникулер. Синее, чистое после недавнего дождя небо казалось опрокинутой чашей венецианского стекла. На пляже было довольно много народа, но почти никто не купался из-за высоких волн, с грохотом обрушивающихся на берег. Я тем не менее отважно залезла в воду, тут же была сбита с ног огромной мутной волной, которая перевернула меня, закрутила и, заливая рот водой, утащила в океан. Меня выловили бешено матерящийся Жиган и спокойный, как удав, молодой негр в красных, как мой купальник, плавках.

– Ты, мать, совсем с катушек сорвалась? – ругался Жиган, пока я, сидя на мокром песке, отплевывалась и вытряхивала из волос водоросли. – Что из меня Шкипер сделает, если ты тут утонешь? Здесь тебе…

– Не Лидо, знаю. Не ори.

Жиган сплюнул и умолк. Негр засмеялся. Я улыбнулась ему, невольно вспомнив о Мануэле, своем любовнике. У него были такие же широкие плечи, мощный торс и детские, большие темные глаза. Я спросила, как его зовут. Спросила по-итальянски, но он понял и ответил:

– Бенито.

Жиган нахмурился, но ничего не сказал. Бенито фамильярно хлопнул его по плечу, что-то весело сказал, показывая на меня: похоже, объяснял, что не имеет на меня никаких видов. Жиган усмехнулся, встал и показал мне на толпу людей у прибрежной полосы, откуда доносилась негромкая ритмичная музыка и барабанный бой.