Раджа заговаривал с Ашем только потому, что Кода Дад как-то заметил в беседе с ним, что мальчику стоит дать достойное воспитание, а также благодаря смутным воспоминаниям, что однажды мальчик спас жизнь Лалджи и это обстоятельство дает ему право на известное внимание. Поэтому он обращался с Ашем милостиво и иногда брал его с собой, когда выезжал опробовать нового сокола в охоте на пернатую дичь, в изобилии водившуюся на равнинных участках плато. В таких случаях Лалджи всегда впадал в хандру и раздражение, а впоследствии обязательно осуществлял какую-нибудь мелкую злобную месть. Например, неотлучно держал Аша при себе по многу часов подряд, не позволяя ни есть, ни пить, ни даже присесть на минутку, пока у того не начинала кружиться голова от усталости, или же, обнаруживая изощренное коварство, намеренно выводил его из себя бессмысленно жестоким обращением с одним из своих ручных животных, чтобы потом подвергнуть наказанию за неизбежную вспышку негодования.

Придворные Лалджи, равняясь на своего господина, всячески старались испортить жизнь малолетнему выскочке конюшонку, чье неожиданное возвышение всегда их возмущало, и единственным исключением здесь был Хира Лал, служебные обязанности которого туманно определялись названием «конюший ювераджа».

Хира Лал единственный из всех относился к Ашу благожелательно, и он один никогда не восхищался садистскими выходками Биджу Рама и не смеялся его сальным шуткам. Вместо этого он обычно зевал и с рассеянным видом, явственно свидетельствующим о скуке, покорности обстоятельствам и отвращении, принимался теребить черную жемчужину, висящую у него в ухе. Сам по себе сей жест был всего лишь привычкой, но неизменно приводил в ярость Биджу Рама, подозревавшего (справедливо), что огромная жемчужина является умышленной пародией на бриллиантовую серьгу, которую носил он сам, и что на фоне ее редкой красоты (жемчужина имела форму груши и переливчатый цвет голубиного пера) его собственный бриллиант кажется дешевой стекляшкой – точно так же, как рядом со скромным серым шелковым ачканом конюшего его яркие наряды выглядели безвкусными и плохо скроенными.

Хира Лал вроде бы никогда не утруждал себя никакой работой и всегда имел сонный вид, но его лениво прикрытые веками глаза были отнюдь не такими ненаблюдательными, какими казались, и на самом деле ничто не ускользало от них. По природе своей добродушный и покладистый, он славился леностью, которая стала постоянным предметом шуток во дворце и снискала ему репутацию своего рода придворного шута, чьи высказывания не следует принимать всерьез.

– Не обращай на них внимания, малец, – ободряюще говорил он Ашу. – Они жалкие тупицы, изнывающие от скуки, и за неимением иных развлечений вынуждены искать, кого бы подразнить и помучить. При виде замешательства и растерянности другого существа они ощущают собственную значимость, даже если это существо – всего лишь малый ребенок или ручная газель. Если ты не станешь показывать, что тебя это трогает, им скоро надоест такая забава. Верно ведь, Биччху-джи?

Обращение по прозвищу было дополнительным оскорблением, и Биджу Рам вперял в Хира Лала яростный взгляд прищуренных глаз, а остальные придворные сердито хмурились и недовольно ворчали. Но Лалджи делал вид, будто ничего не слышал. Он знал, что не может наказать или уволить Хира Лала, приставленного к нему самим раджой (как порой подозревал Лалджи, по наущению ненавистной мачехи-нотч), и потому предпочитал притвориться глухим. Вдобавок следовало признать, что конюший – шпион он или нет – умел быть и остроумным, и занятным: он отпускал смешные шутки и придумывал разные дурацкие игры, которые развеселили бы любого даже в самый безрадостный день, и жизнь без него стала бы гораздо скучнее.

Аш проникся признательностью к Хира Лалу и извлек пользу из его совета, оказавшегося весьма разумным. Он научился скрывать свои чувства и стоически переносить наказания. Но хотя со временем он приобрел умение сохранять равнодушный вид во всех обстоятельствах, кипевшие у него в душе эмоции оставались прежними – и даже более сильными, поскольку за неимением выхода загонялись глубже и не стихали дольше. Однако именно Хира Лал заставил мальчика понять, что Лалджи заслуживает скорее жалости, чем неприязни и что его собственное положение неизмеримо лучше положения озлобленного и растерянного маленького принца.

– Притесняя тебя, он просто мстит за недостаток любви, в которой нуждается, но которой не получает, – сказал Хира Лал. – Если бы Лалджи никто никогда не любил, сейчас он вел бы себя иначе, ибо многие вырастают без любви и не знают, что они потеряли. Но, однажды познав любовь, он понял, сколь тяжело ее лишиться. Вот почему он чувствует себя несчастным. Когда он изводит, мучает и несправедливо наказывает тебя, ты всегда можешь пойти пожаловаться своей матери, и она утешит тебя и поплачет над твоими ранами. Но Лалджи не к кому обратиться за утешением, если не считать этой старой ведьмы, няни Данмайи, которая только пугает беднягу вечными предостережениями об опасности, заставляя бояться собственной тени. Будь терпелив с ним, Ашок, ведь ты счастливее его.

Аш старался сохранять терпение, хотя это давалось ему с трудом. Но более ясное понимание незавидного положения ювераджа, безусловно, помогало делу, и за это мальчик был благодарен Хира Лалу.

На следующий год Лалджи женили, и за суетой приготовлений к свадьбе и празднеству вражда была временно забыта. Погруженный в дрему громадный дворец ожил и загудел, точно потревоженный улей, когда в него толпой хлынули художники и маляры с ведрами извести и красок. Обшарпанные пыльные стены, потолки, арки засверкали свежими яркими росписями и позолотой. Нотч, как и следовало ожидать, возревновавшая к пасынку, ставшему центром всеобщего внимания, то дулась, то закатывала скандалы, а родственники невесты вызвали значительное волнение во дворце прямо накануне свадьбы, внезапно потребовав удвоить предварительно оговоренный выкуп за невесту и тем самым приведя отца жениха в такую ярость, что он чуть было не отменил бракосочетание. Но таким поступком он навлек бы позор на всех заинтересованных лиц, поэтому после нескольких часов споров, льстивых уговоров и ожесточенного торга стороны достигли компромисса и приготовления к свадьбе продолжились.

Невестой была восьмилетняя дочь раджи маленького горного княжества, которая после свадьбы возвращалась к родителям до времени, пока не станет достаточной взрослой, чтобы осуществить брачные отношения. Впрочем, данное обстоятельство никак не влияло на продолжительность и замысловатость тщательно разработанного церемониала. Это растянутое и утомительное мероприятие обошлось радже в огромные деньги, которые он мог бы употребить с большим толком на оказание помощи беднякам или на ремонт дорог в Гулкоте, – правда, подобная мысль даже не приходила на ум ни самому правителю, ни подданным, а если бы вдруг кому и явилась, то была бы единодушно отвергнута всеми в пользу веселья и развлечений, какие сулит истинно пышная свадьба.

Все гулкотцы от души наслаждались роскошным празднеством, дарами в виде пищи и денег, раздававшихся беднякам, и зрелищем небывалого великолепия. Фейерверки, оркестры, шествие к храму по освещенному факелами городу, гарцующие всадники и тяжело ступающие слоны в попонах из сверкающей парчи, с полными разодетых гостей серебряными паланкинами на спинах пленяли взоры горожан и истощали казну. Это нисколько не волновало раджу, но очень злило нотч, которая громко негодовала по поводу бессмысленной траты денег и успокоилась, только получив в подарок от правителя княжества горсть рубинов и алмазов.

5

Аш наслаждался свадебными торжествами не меньше любого другого, а четырехлетняя Каири впервые за свою короткую жизнь принимала участие в официальной церемонии в качестве принцессы Гулкота.

Как сестра ювераджа именно Каири имела почетное право вручить невесте первые дары, что она и сделала, облаченная в непривычный пышный наряд и украшенная сверкающими драгоценностями, поначалу восхитившими малышку своим переливчатым блеском, но вскоре утомившими своей тяжестью и тем, что больно царапали кожу острыми краями. Но поскольку до сих пор единственным ее украшением была маленькая перламутровая рыбка, которую она носила на шнурке на шее как талисман (прежде безделушка принадлежала ее матери и являлась фишкой из китайского набора), девочка упивалась сознанием собственной значимости, придаваемой ей драгоценностями. Было замечательно хоть раз в жизни почувствовать себя важной особой, и Каири нашла облегчение в этом чувстве и выполнила свои обязанности с должной серьезностью.

Церемонии и празднества продолжались более недели, а когда они завершились и новобрачная и гости отбыли домой, все украшения у Каири мигом забрали и вернули обратно в один из многочисленных сундуков, теснившихся в сокровищнице раджи, и только потрепанные гирлянды, увядшие венки, застоявшийся запах курений и осыпавшиеся сухие цветы продолжали напоминать о знаменательном событии. Хава-Махал и раджа вновь погрузились в летаргический сон, а рани Джану-Баи принялась строить планы гораздо более зрелищных бракосочетаний для своих собственных маленьких сыновей.

Что же касается Лалджи, то, когда все возбуждение улеглось и осталось в прошлом, он обнаружил, что почетное положение женатого мужчины нисколько не прибавило ему значимости в глазах окружающих и что, несмотря на всю важность события, он вполне мог бы обойтись без этих долгих, утомительных церемоний. Свою жену он считал маленьким глупым существом, причем не особо привлекательным, и мог лишь надеяться, что с возрастом она похорошеет. Данмайя сказала, что непременно похорошеет, но Данмайя скажет все, что угодно, только бы он был доволен. После отбытия гостей отец потерял всякий интерес к нему, и Лалджи снова томился смертельной скукой и был раздражен и подавлен, как никогда прежде. По этой причине он постоянно ссорился со своими придворными и сделал жизнь Аша настолько невыносимой, что именно тогда, в тот унылый, тягостный период, последовавший за свадьбой, Аш впервые завел с Ситой разговор о побеге из Гулкота.

Сита пришла в ужас от одной этой мысли, но вовсе не потому, что беспокоилась о своем благополучии, ибо была готова пожертвовать всем ради любимого сына. Просто она считала, что лучше, чем здесь, Ашоку нигде не будет и что нынешнее его настроение является всего лишь естественной реакцией на грубое и вздорное поведение ювераджа, который скоро успокоится. Сита знала обо всех проблемах Лалджи, поскольку во дворце мало что оставалось секретом. И хотя женщину сердило, что он срывает свое раздражение на ее любимом сыне, она, как и Хира Лал, не могла не испытывать жалости к лишенному матери, обделенному вниманием наследнику, чей отец не желал оказать ему никакой поддержки и чья мачеха молилась о его безвременной смерти. Безусловно, такие приступы хандры и вспышки жестокости вполне естественны для несмышленого мальчонки, оказавшегося в столь невыносимом положении, и Ашок должен смириться с ними и постараться не обращать на них внимания. Помимо всего прочего, юверадж никогда не позволит ему покинуть дворец, а значит, следует выбросить из головы всякую мысль о побеге. Бежать отсюда невозможно, а если даже получится – куда, спрашивается, они направятся? Где еще они смогут жить в таком же благополучии и безопасности, как здесь, во дворце раджи, и иметь высокое жалованье и положение придворных слуг?

– Значит, тебе платят жалованье, мама? – с горечью спросил Аш. – А вот мне не платят, хотя и обещали. Да, мне выдают еду и одежду. Но только не деньги. А если я спрашиваю, мне говорят: «Позже. В другой раз. В следующем месяце». У меня нет ни пайсы, чтобы дать тебе или потратить самому.

– Но, пьяра, мы оба сыты и одеты, – сказала Сита. – У нас есть крыша над головой и очаг, чтобы греться возле него. Кроме того, не забывай: в один прекрасный день юверадж станет раджой, и тогда он вознаградит тебя и осыплет своими милостями. Он всего лишь мальчик, Ашок, маленький несчастный мальчик. Вот почему он порой бывает несправедлив. Но с возрастом он поумнеет. Вот увидишь. Тебе нужно только потерпеть и подождать еще немного.

– Сколько еще ждать? Год? Два? Три? Ах, мама…

– Знаю, сынок, знаю. Но я уже не так молода, как прежде, и…

Сита не закончила фразы, но Аш внимательно посмотрел на нее и впервые заметил с легким испугом, что в последнее время мать сильно похудела, а серебряных волос у нее, прибавлявшихся с каждым годом, уже стало больше, чем темных, и теперь она скорее седая, нежели черноволосая. Она выглядела усталой, и Аш задался вопросом, не заставляют ли ее слишком много работать в отведенном Каири крыле дворца. Он должен поговорить с Каири, объяснить, что его маму нельзя расстраивать или обременять непосильным трудом. Однако в данный момент именно он расстраивал ее, и, осознав это, Аш крепко обнял Ситу в неожиданном приступе раскаяния и сказал, что, конечно, они останутся, он просто пошутил и, покуда она здесь счастлива, они не покинут Хава-Махал.