Аш считал, что наверняка замышляет, причем целую дюжину. Но он уклонился от ответа, поинтересовавшись, известно ли уже Рао-сахибу, сколько гостей будет со стороны жениха. Дурбарный зал Жемчужного дворца, где состоится брачная церемония, нельзя назвать огромным, и…

Рао-сахиб, мгновенно отвлекшись от предыдущей темы, ответил, что в дурбарном зале будут находиться лишь родственники и близкие друзья брачующихся, но в садах Моти-Махала уже возводятся несколько просторных шамьянахов для остальных гостей. Он повел Аша осмотреть строения, и за возбужденной суетой приготовлений к свадьбе «маленькая победа» раны была тактично забыта.

Больше никаких разногласий по поводу выплаты выкупа за невесту не возникало, и теперь хозяева просто из кожи вон лезли, чтобы угодить гостям. Брата и дядю невест, а также всех желающих настойчиво уговаривали задержаться после свадьбы на сколь угодно долгое время – до начала сезона дождей, коли они захотят. Жемчужный дворец будет отдан в полное их распоряжение, и они смогут оставить при себе любое количество слуг и прочих членов свиты, которые все разместятся в парке.

Предложение подкупало своим великодушием, и Аш с досадой осознал, что оно, вероятно, будет принято и что, как бы сильно ему самому ни претила перспектива задержаться в Бхитхоре хотя бы на день дольше необходимого, на самом деле задержаться здесь имеет смысл. Нельзя игнорировать тот факт, что чем дольше Джхоти остается вне досягаемости для Нанду, тем лучше. Биджу Рам умер, а его слуги и сообщники отосланы прочь, но в Каридкоте по-прежнему остаются люди, готовые совершить убийство по первому слову своего правителя, и Аш надеялся (во всяком случае, до знакомства с раной), что новоиспеченный зять мальчика согласится оставить его в Бхитхоре до того времени, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы оградить себя от возможных покушений, – или пока Нанду не падет жертвой собственных козней и не будет низложен. Подобный поворот событий представлялся вполне вероятным в свете того факта, что в устный доклад, который начальство потребует от Аша по его возвращении в Равалпинди, войдет рассказ о двух покушениях на жизнь Джхоти, вследствие чего британские власти обязательно сосредоточат самое пристальное внимание на деятельности Нанду, как прошлой, так и нынешней.

Надлежало также принять в расчет и благополучие всего лагеря в целом, а Аш прекрасно знал, что подавляющему большинству людей, лошадей, слонов, вьючных животных и прочего домашнего скота пойдет на пользу остаться в Бхитхоре до наступления муссонов. Если бы все шло по плану, сейчас они уже были бы на полпути домой, но из-за задержек, возникших по дороге сюда, и затянувшихся переговоров они потеряли в общей сложности несколько недель. Жаркий сезон был в самом разгаре, и пускаться в обратный путь по такому зною означало бы для всех подвергнуться великим тяготам. Особенно трудно придется старикам; а Кака-джи, к примеру, не отличается крепким здоровьем и не привык к такой жаре.

«Им придется остаться», – подумал Аш. Им всем придется остаться, включая его самого. Он не вправе покинуть вверенных его попечению людей, пока они не вернутся в Динагунж. И он принял предложение раны, хотя перспектива торчать в Бхитхоре неподалеку от Рунг-Махала, где будет жить Анджули, отданная в жены и любовницы этому сморщенному бессовестному сатиру, казалась невыносимой. Аш пожертвовал бы десять лет своей жизни за возможность убраться из Бхитхора сейчас же, немедленно, и убраться подальше; плюс еще десять – за возможность забыть, что он вообще был здесь когда-либо.

Зато известие, что они задержатся в Бхитхоре еще на месяц, привело в восторг Джхоти, который теперь, когда день бракосочетания приближался, начал думать о будущем и задаваться вопросом, как с ним поступит Нанду, когда он вернется в Каридкот. Мальчика бросало в дрожь от одной мысли об этом, и потому он воспринял предложение раны как отсрочку приведения в исполнение смертного приговора, по детскому своему неразумию забыв, что отсрочка будет недолгой и дополнительное время, ему дарованное, пролетит очень быстро. Он пришел в прекрасное расположение духа и стал видеть в ране милостивого благодетеля, а не отвратительного людоеда.

Кака-джи обрадовался не меньше. Он содрогался при мысли о тяготах путешествия по такой жаре и не рвался сменить прохладные мраморные комнаты Жемчужного дворца на душную палатку посреди пыльных голых равнин, выжженных палящим солнцем. Однако Мулрадж отнесся к предложению раны без особого энтузиазма, хотя и согласился, что для Джхоти и Кака-джи оно в высшей степени выгодно.

– Но все мы не можем остаться. Нас слишком много, и будет большой ошибкой так сильно злоупотреблять гостеприимством – или терпением – раны. Кроме того, в этом нет необходимости. Я предлагаю разделить лагерь пополам и по завершении празднеств отправить одну половину домой под командованием Хира Сингха – он человек надежный и сумеет позаботиться о безопасности и благополучии людей. Они возьмут с собой тяжелый багаж и будут двигаться только по ночам, ибо никакой нужды в спешке нет. А если погода будет благоприятствовать, возможно даже, те, кто задержится здесь, нагонят их прежде, чем они достигнут границы Каридкота.

Аш одобрил этот план, но не предпринял никаких шагов к его осуществлению. Дела лагеря внезапно потеряли для него всякий смысл, и ему стало трудно изображать хотя бы поверхностный интерес к ним. Он предоставил Мулраджу и его офицерам прорабатывать детали плана и заниматься всеми необходимыми приготовлениями, а сам проводил дни, стреляя рябков или совершая конные прогулки в узких долинах между холмами. Он был готов заниматься чем угодно, лишь бы убежать от прошлого, оказаться подальше от Жемчужного дворца, не видеть и не слышать людей, занятых приготовлениями к церемонии бракосочетания, – а такое было возможно только далеко на равнине или в горах, поскольку и город, и все селения и деревушки княжества пестрели яркими флагами и гирляндами, а на подступах к парку выросли арки, украшенные мишурой, разноцветной бумагой и цветами.

В день свадьбы на узких улочках Бхитхора стоял аромат ноготков и жасмина, а не привычный смешанный запах пыли, помоев и кипящего гхи, и гул оживленных толп заглушался громом оркестров и треском патаркаров. В Жемчужном дворце над центральной частью дурбарного зала, обычно открытой небу, натянули тент, а под ним на четырех серебряных столбах установили балдахин из многих тысяч головок ноготков, нанизанных на золотую проволоку, под которым будет разожжен священный костер и священнослужители совершат шаади – обряд бракосочетания.

Землю между серебряными столбами покрыли свежим коровьим навозом, который тщательно разровняли и высушили, получив в результате гладкую площадку в восемь квадратных футов. На ней белой пастой, изготовленной из рисовой муки, нарисовали большой круг и различные символы счастья, ибо долгожданный день наступил.

В одной из комнат в глубине Жемчужного дворца невест омыли и умастили душистыми маслами, ступни и ладони им покрасили хной, а Анпора-Баи расчесала девушкам волосы и заплела в косы.

Для них день начался с пуджи, совершенной на рассвете, в ходе которой невесты молились о рождении сотни сыновей и сотни дочерей; девушки ничего не ели, поскольку должны были воздерживаться от любой пищи до окончания брачного обряда. Придворные дамы толпились вокруг них, смеясь, отпуская добродушные шуточки и тараторя без умолку, точно стая разноцветных попугаев, пока облачали девушек в свадебные наряды из блестящего шелка и газа, подводили им глаза сурьмой и украшали их драгоценностями из приданого – алмазами, изумрудами, кроваво-красными рубинами и нитями жемчуга из сокровищницы Хава-Махала.

В маленькой полутемной комнате было душно и сильно пахло сандалом, жасмином и розовым маслом. Судорожные рыдания Шушилы терялись в громком гомоне женщин и игнорировались, как давно текущий кран. Джхоти заходил повидаться с сестрами и дать несколько полезных советов относительно выбора драгоценностей для церемонии, но собравшаяся вокруг них толпа возбужденно кудахчущих женщин на сей раз не обратила на него внимания, и он задержался ровно настолько, чтобы сказать Шушиле, что она будет самой уродливой невестой во всей Индии, коли не прекратит реветь. Этим по-братски чистосердечным замечанием мальчик вызвал у Шушилы еще более сильный поток слез и заработал неожиданно увесистый шлепок от Анпоры-Баи. Джхоти в возмущении удалился и отправился на поиски Аша, чтобы похвастаться своим собственным праздничным нарядом и пожаловаться на женскую глупость.

– Я правду говорю, сахиб. Она вся изревелась, и теперь глаза у нее опухли и заплыли, а нос стал красным, как сари. Она выглядит ужасно, и я думаю, рана решит, что мы нарочно обманули его, и разозлится на всех нас. Как по-вашему, он поколотит ее? Я бы поколотил, будь она моей женой, которая только и делает, что плачет! Я так ей и скажу. Однако Каири говорит…

Но сахиб уже не слушал его.

Последнее время Аш жил в странном, оторванном от действительности мире, гоня прочь всякие мысли и сознательно доводя себя до изнеможения тяжелыми физическими нагрузками, а когда это не помогало, он работал над отчетами, часами играл в шахматы с Кака-джи или Мулраджем и раскладывал пасьянсы. В конце концов ему удалось убедить себя, что худшее осталось позади и он может встретить день бракосочетания без каких-либо эмоций. Но сейчас Джхоти заговорил о ней, и при упоминании старого детского прозвища все возведенные в душе укрепления рухнули, словно сложенные из папиросной бумаги, и сердце пронзила внезапная дикая боль, как от удара пули, пробивающей плоть и дробящей кости. В глазах у него на мгновение потемнело, голова закружилась, а когда приступ дурноты прошел, он осознал, что Джхоти продолжает говорить, хотя поначалу слова показались всего лишь набором бессмысленных звуков.

– Вам нравится мой ачкан? – спросил Джхоти, медленно поворачиваясь кругом, чтобы показать свой наряд со всех сторон. – Я хотел надеть ачкан из серебряной парчи, но дядя сказал, что из золотой лучше. Как по-вашему, он прав, сахиб?

Аш не произнес ни слова, а когда Джхоти пришлось повторить вопрос, ответил настолько невпопад, что стало ясно: он понятия не имеет о предмете разговора.

– Вам нездоровится? – заботливо спросил Джхоти. – Это из-за жары?

– Что? – Казалось, Аш вернулся к действительности откуда-то из далекого далека. – Прошу прощения, принц. Я задумался… Что вы сказали?

– Да ничего особенного.

Джхоти вежливо махнул маленькой ладошкой, закрывая тему. Он не раз видел мужчин, которые выглядели и разговаривали подобным образом после приема наркотиков, и предположил, что сахиб, наверное, наглотался опиума от боли в желудке. Мальчик любил Пелам-сахиба и жалел, что ему неможется, но, поскольку сегодня предстояло увидеть и сделать уйму интересных вещей, он не стал тратить время на переживания по этому поводу и побежал похвастаться своим кафтаном из золотой парчи перед Мулраджем.

Аш едва ли сознавал, что мальчик удалился или что в комнату вошел Гул Баз и говорит, что пора идти. Куда идти?

– Рао-сахиб просил передать, что процессия жениха вроде бы уже выехала из Рунг-Махала, – доложил Гул Баз.

Аш кивнул, поднял неверную руку, чтобы вытереть пот со лба, и с изумлением обнаружил, что пальцы у него сильно трясутся. Он отдернул руку от лица и уставился на нее, усилием воли пытаясь справиться с дрожью, а когда преуспел в своих стараниях, взял у Гул База затейливо отделанный галуном мундир с аксельбантами, который сегодня будет единственным темным пятном в радужном многоцветье красок и блеске золотого и серебряного шитья.

Немногим ранее Аш с помощью Гул База уже надел форменные брюки, сапоги и плетеную портупею с ременными петлями на поясе. Он неохотно натянул мундир и приладил на место плечевой ремень, чувствуя себя таким вымотанным и изнуренным, словно только что вернулся из трудного похода, а не встал с постели и позавтракал. Высокий тесный воротник мундира сдавливал шею, вызывая ощущение удушья, но, хотя этот невыносимо жаркий день обещал стать одним из самых долгих и ужасных в его жизни, он как сахиб и офицер должен был париться до вечера в полной парадной форме, в перчатках, сапогах со шпорами и с положенным по этикету мечом, позванивающим у бедра при ходьбе, – почему-то это казалось последней каплей, переполнявшей чашу терпения.

Руки у него почти не дрожали, когда он пристегивал к поясу ножны с мечом, но когда Гул Баз вручил своему хозяину белый пробковый шлем, который носится с полной парадной формой, Аш уставился на него таким же невидящим взглядом, каким недавно смотрел на Джхоти.

Тонкий шарф вокруг шлема, свисающий сзади, испещряли синие и золотые полоски, и солнце блестело на длинном позолоченном шише и заклепках ремешка, который традиция предписывала носить не под, а над подбородком. Гул Баз просительно кашлянул, деликатно напоминая, что время идет, а когда это не возымело действия, твердо сказал: