В это время Анна, осознавая, что взоры всех в зале обращены на нее, подошла к креслу, где сидела королева. Екатерина невозмутимо продолжала работать иглой.

— Еще один алтарный покров? — спросила Анна сладким голосом, рассеянно теребя свободный конец полотна, лежавшего на коленях Екатерины. — Или новая подушечка для аналоя?

Анна улыбалась, но улыбка ее, на мой взгляд, больше напоминала гримасу.

— Господь любит красивые вышивки, — добавила она, бесцеремонно комкая ткань.

— Господь любит добродетель и скромность, — заметила королева, не поднимая глаз от вышивания.

— И плодовитость, — быстро нашлась Анна. — Плодовитость — самая большая добродетель женщины.

Королева бросила нарочитый взгляд на живот Анны и усмехнулась. Этот взгляд не остался без внимания ни Анны, ни всех нас.

— Женщина в двадцать пять лет, — заявила Инес де Венегас, как будто бы разговаривая сама с собой, — должна уже быть замужем, чтобы доказать свою способность к деторождению. Если у нее, конечно, нет какого-нибудь недостатка… — она подняла руку, — например, лишнего пальца. Немного найдется мужчин, которые захотят взять в жены такую женщину.

С этими словами Инес громко чихнула, и все мы тут же тоже принялись чихать.

— Довольно! — воскликнул король и подал знак музыкантам.

Те вновь заиграли ту же мелодию. Генрих привлек к себе Анну еще теснее, чем в прошлый раз, и они пошли по кругу, сознательно заменяя одни па другими, делавшими их танец еще более откровенным. Король так крепко обнял Анну, что теперь их груди плотно соприкасались, а затем неожиданно отпустил, и она едва не упала, но не растерялась, а лишь отвечала ему дерзкой улыбкой и смехом. Король приблизил свое лицо вплотную к лицу Анны, коснулся губами ее щеки, что-то зашептал на ухо, а затем схватил за запястья и завел ее руки за спину, чтобы она не могла вырваться из его объятий.

Я отвернулась, не в силах долее наблюдать эту постыдную сцену. И не потому, что она была исполнена сладострастья, а потому что король и Анна сознательно унижали королеву Екатерину, выставляя напоказ свою связь, в которой теперь уже мало кто сомневался. Более того, они словно бы вызывали королеву на грубости и упреки, как сделали это Мария Салинас и другие испанки.

Клянусь Богом, я никогда не отличалась ханжеством. Наши с Уиллом поцелуи и объятия были одновременно и нежными, и страстными, хотя мы и отказывали себе в последнем удовольствии, венчающем любовное чувство, оставляя его про запас на нашу первую брачную ночь. Но мы никогда не миловались на людях и никого не пытались уязвить зрелищем своей любви.

— А теперь, мадам, скажите, что выдумаете о нашем танце? — спросил Генрих, обращаясь к жене, когда музыка смолкла.

Несмотря на лихую пляску, он почти не запыхался, тогда как Анна, стоявшая рядом с ним, тяжело дышала и раскраснелась, а ее черные глаза сверкали от возбуждения. Ответ королевы не заставил себя ждать.

— Король оказывает честь моим фрейлинам, приглашая их на танец, — спокойно проговорила она. — А оказывая честь им, он оказывает честь и мне.

С этими словами она вернулась к своему вышиванию, а все мы, отложившие рукоделие на время танца, последовали примеру нашей госпожи. Король раздраженно пожал плечами и поспешил удалиться, а музыканты последовали за ним.

Анна осталась стоять, строптиво вскинув голову и нетерпеливо притопывая. Потом свистом подозвала свою маленькую собачку, которая впрыгнула к ней на руки и принялась облизывать ей лицо. Наступила тишина, и тут я чихнула. Моему примеру последовала Бриджит, потом испанские придворные дамы, а вслед за ними и остальные фрейлины. Королева не могла не улыбнуться такому проявлению нашей преданности. Анна в бешенстве топнула ногой.

После этого по знаку Екатерины Джейн Попинкорт возобновила чтение. Она принялась за историю святой Клотильды[30] — одинокой христианки в окружении язычников-франков, которая в стародавние времени проявила неслыханное терпение и стойкость перед лицом жестокости и унижений со стороны варваров, прощая врагов своих и с кроткой улыбкой вверяя себя милости Божьей.

— Принц едет! Дорогу принцу!

Пыль летела столбом из-под копыт двух всадников, пустивших своих коней вскачь на узкой дороге. Они криками и ударами хлыста расчищали путь среди тяжело груженных телег, странствующих торговцев, пеших крестьян и пилигримов, тянувшихся к мощам святой Герты.

Я ехала в Кройдон, в имение Томаса Тирингэма, чтобы навестить племянников, когда мое продвижение было остановлено появлением этих всадников. Я завернула свою лошадь в кусты, росшие по обеим сторонам дороги, и разрешила ей немного пощипать сухую, пыльную траву. Скоро пыль улеглась и на дороге появилась небольшая процессия.

Впереди на мощном коне красовался герольд в пышных одеждах цветов короля. За ним ехали пятеро стражей, вооруженных алебардами, которые пытались держать строй, несмотря на то, что дорога была слишком узкой и разбитой. Они охраняли сверкающий серебром паланкин, украшенный затейливым узором. Пурпурные бархатные занавески с серебряной окантовкой скрывали того, кто находился внутри, но недолго. Чья-то рука отдернула занавески, и в окне показалось бледное лицо маленького мальчика. Я узнала Генри Фицроя, которого теперь по приказу короля следовало называть принцем, хотя он был только герцогом.

Роскошный паланкин был вполне под стать высокому титулу его юного пассажира, но в бледном детском лице не было ничего королевского. Ребенок выглядел испуганным и больным. Я подумала, что толчки и тряска, которых не могли избежать носильщики, двигаясь по разъезженной дороге, укачали юного герцога до тошноты.

— Опустите паланкин! — велел он слабым голосом.

Сперва принца не услышали за кудахтаньем кур, криками ослов, громкими голосами путников и стуком тележных колес. Но после того, как он прокричал одно и то же несколько раз, паланкин наконец опустили.

Мальчик отдернул полог, служивший дверцей паланкина, и выбрался наружу. Он закрыл глаза и опустился на корточки среди дороги, не обращая внимания на то, что его одежда, состоявшая из кремовых шелковых штанов, парадных башмаков с серебряными застежками и белой рубашки из такого тонкого полотна, что через него была видна кожа, страдает от дорожной грязи и пыли. Шапочка с яркими перьями упала с его головы, но малышу, казалось, не было дело до этого.

Я не сводила глаз с наследника и увидела, что шестеро всадников, двигавшихся в хвосте процессии, подъехали ближе, спешились и окружили сгорбившегося мальчика. Я слышала, как он кашляет. Вся процессия замерла, пока эти шестеро — а я узнала в них королевских лекарей, которые везде сопровождали Генри Фицроя, — осмотрели своего пациента и принялись обсуждать его состояние друг с другом. Наконец они влезли обратно на своих коней, и пышная кавалькада продолжила свой путь, но стала двигаться гораздо тише. Моя лошадь оказалась оттерта телегами и всадниками далеко от серебристого паланкина, и я начала волноваться, что путь мой окажется гораздо дольше, чем следовало, и племянники, которые весьма привязались ко мне, расстроятся и заплачут, если я не приеду вовремя.

Вскоре процессия опять остановилась, и теперь юный Фицрой, не дожидаясь, когда его врачи спешатся и доберутся до него, почти выпал из паланкина, неверными шагами добрался до обочины, и там его вырвало.

Никто не пришел к нему на помощь.

Извергнув содержимое желудка, мальчик умылся в грязном ручейке и с трудом забрался обратно в свое качающееся средство передвижения.

Не желая опоздать на встречу с племянниками, я хлестнула свою лошадь и поскакала по краю дороги вперед в объезд процессии. Паланкин, качаясь, по-прежнему передвигался неторопливо, предшествуемый герольдами, громко требующими дать дорогу принцу. Я пришпорила свою добрую лошадку, и она послушно и споро понесла меня по направлению к Кройдону.

Глава 6

После крушения «Эглантина» Уилл больше не упоминал о возможности нашего с ним бегства к далеким берегам, но по его поступкам чувствовалось, что он не потерял надежду на наше с ним совместное будущее. Он отказался подчиниться требованию своей семьи и жениться на девушке из рода Сидни. Мой возлюбленный твердил, что ждет одну меня и никогда не сможет полюбить другую. Меня до слез трогали его слова, но я отказывалась обсуждать с ним эту тему, потому что холодный рассудок подсказывал мне — все против нас. Но, даже погружаясь в тоску и отчаянье, я не хотела расстаться с последним лучиком надежды: вдруг случится чудо, и мы с Уиллом сможем зажить своей собственной жизнью вдали от запретов и ограничений королевского двора, вдали от наших родителей с их произволом и сластолюбием.