Нортроп понял намек и отвел взгляд. Он отвернулся и через плечо посмотрел на свою жену, которая болтала с Люсиндой и ее тетушками.

— Амелия опасается, что леди Люсинда любит тебя.

Уилл же смотрел куда-то вдаль.

— Какой смысл обсуждать это?

— А ты? Ты ее любишь?

Герцог крепко сжал поводья, и Сол в беспокойстве запрокинул голову и заржал.

— У меня есть задача — я должен играть роль. Любовь в мою роль не входит.

Раздались звуки рожков, возвещавшие скорое начало скачек.

Нортроп повернул своего коня к женщинам. Потом вдруг снова посмотрел на друга.

— Я не знал, что одно исключает другое.

Уилл дернул поводья и направил Сола рядом с конем Нортропа. Когда они присоединились к дамам, Амелия взглянула на мужа с любовью и нежностью. Уилл же внезапно ощутил боль в своем истерзанном сердце — взгляд Люсинды был довольно приветлив, но разница между взглядами двух женщин была слишком заметна.

Однако фурии встретили без особой радости. Герцогиня Хайбери смерила его мстительным взглядом, а маркиза презрительно фыркнула и отвернулась. И только леди Шарлотта, соблюдая правила хорошего тона, приветствовала Уилла кивком.

— Ваша светлость, славный день для скачек, вы согласны?

Уилл спешился и ответил:

— Да, леди Шарлотта, я с вами согласен.

— Можно только удивляться тому, что вы способны наслаждаться скачками, имея такой тяжелый груз на совести, — заявила герцогиня.

Все посмотрели на нее с удивлением. А она с невозмутимым видом продолжала:

— Конечно, я не единственная, кто спросит себя: в своем ли уме человек, который не позволяет такому коню, как Царь Соломон, выполнять свое предназначение? — Виктория погладила шелковистую гриву Сола.

— А почему кто-то должен считать, будто Солу хочется участвовать в скачках просто потому, что он быстро бегает? — спросил Уилл, едва сохраняя самообладание.

— Он — чистокровка, ваша светлость, — заявила Виктория, глядя на Уилла с возмущением. — Более того, он сын Тирании от Тритона. Скачки у него в крови. Для этого он и появился на свет.

Уилл вынужден был признать, что именно из-за быстроты Сола он считал его бесценным. Скорость жеребца была, безусловно, важна для того, чтобы успешно справляться с делами коринфян. Но он не мог касаться этой темы, тем более — в присутствии леди Нортроп.

— Мне кажется, что он совершенно счастлив, — ответил Уилл, чуть отступая в сторону и критически оглядывая Сола.

Люсинда присоединилась к тете; было очевидно, что ей очень нравится жеребец герцога. Протянув руку, она ласково погладила его по бархатистому носу.

— Посмотрите в его глаза, ваша светлость.

Уилл подошел к жеребцу спереди и внимательно посмотрел в его большие черные глаза. В них светилось любопытство и восторг. Уиллу доводилось слышать о том, что у лошадей глаза добрые, что в них отражается их спокойная открытая натура. Но тут было что-то другое… Сол смотрел на шумную толпу людей и на стоявших у старта лошадей с восторгом и любопытством.

— Вот видите? — тихо спросила Люсинда.

— Черт побери… — пробормотал Уилл себе под нос, отступая на шаг. Интересно, так ли горели у Сола глаза, когда он мчался по улицам Лондона по делам коринфян?

— Не бойтесь, ваша светлость, — сказала вдовствующая герцогиня, любовно похлопывая Сола по шее. — Может, вы и отказали ему в его первой любви, но я абсолютно уверена: к своим новым обязанностям он будет относиться с большим энтузиазмом.

К новым обязанностям? О чем это она, черт побери, болтает?! Уилл уже открыл рот, собираясь спросить, что имела в виду миледи, но тут вся толпа вокруг них оживилась — скаковые лошади выстроились в ряд у старта.

Фурии тотчас ринулись вперед, ловко прокладывая себе путь в толпе с помощью зонтиков. Нортроп же взял свою жену под руку и повел ее безопасным путем к месту у середины бегового круга.

А Сол вдруг принялся бить копытами и восторженно ржать, задрав голову.

— Он слишком возбужден, — сказал Уилл Люсинде, натягивая поводья. — Я не могу подпустить его к толпе. Если хотите, Уэстон или Талбот проводят вас к месту, откуда лучше видно.

Люсинда ничего не ответила. Но потом вдруг ухватилась за седло и сказала:

— Поднимите меня.

— Простите…

— Я не для того проделала такой путь, чтобы пропустить скачки, — ответила она с раздражением. — Идеальное место для наблюдения — на спине этого коня. Ну, помогите же мне. Или я попрошу кого-нибудь из ваших людей…

Уилл обхватил Люсинду за талию и усадил ее в седло. Она какое-то время устраивалась — сидеть по-дамски в мужском седле было не очень-то удобно. Затем, поправив свой редингот, она протянула руку, требуя, чтобы герцог передал ей поводья.

— Нет, ни в коем случае, — решительно заявил Уилл.

Люсинда холодно посмотрела на него и пожала плечами, уступая.

— Что ж, как хочешь.

Тут снова прозвучали рожки, и скачки начались. И казалось, что земля задрожала под копытами пятидесяти лошадей, сорвавшихся с места.

Уилл то и дело посматривал на Люсинду, сидящую верхом на Соле. Но она, поглощенная скачкой, ни разу не взглянула в его сторону.

— У тебя есть фаворит?! — крикнул герцог.

— Номер «четыре», Храброе Сердце, — ответила Люсинда, по-прежнему не глядя на него.

Наблюдая за лошадьми, Уилл сразу увидел Храброе Сердце — огромного гнедого, мчащегося впереди.

— Да, он очень быстрый, — заметил герцог. Храброе Сердце все больше отрывался от остальных лошадей. — Я не ошибусь, если скажу, что он и победит.

Тут Люсинда вдруг восторженно завопила:

— Давай, Храброе Сердце, давай!

Смутившись, тут же зажала себе рот ладонью, но она по-прежнему следила за скачкой. Ее дыхание ускорилось с каждым движением огромного гнедого, и она то и дело потрясала в воздухе кулаками, заражая своим энтузиазмом. Уилл невольно улыбнулся; он прекрасно понимал, что видит ее сейчас такой, какая она была на самом деле.

И ему вдруг страстно захотелось схватить Гаренна обеими руками за горло — и придушить. Но он знал: это будет его последний день в обществе Люсинды. И все начнут осуждать его за то, что покинул Люсинду. Но это он смог бы вынести — ему не привыкать. Ведь его не раз осуждали в светском обществе.

Но сможет ли он прожить без Люсинды? На этот вопрос у него не было ответа.

А лошади уже проходили последний поворот. Вскоре толпа разразилась радостными возгласами. Мужчины хлопали друг друга по спине, а женщины радостно аплодировали.

— Это мой первый выигрыш на Кубке королевы! — воскликнула Люсинда, соскальзывая с седла.

— Простите… — Герцогу показалось, что он ослышался.

Люсинда оправила свой редингот и платье, затем сказала:

— Ваши агенты и их подопечные должны доверять друг другу, верно?

Уилл кивнул:

— Да, конечно. — Он все еще не понимал, куда клонила Люсинда.

— Что ж, прекрасно. Тогда нет опасности в том, что я поделюсь с вами нашими планами. Видите ли, мы с тетями уже некоторое время занимаемся строительством конюшни для разведения лошадей. А Храброе Сердце — отец жеребенка Уинни. — Она широко улыбнулась своим тетушкам. — А теперь, когда Храброе Сердце выиграл право на участие в скачках в Аскоте, цена на жеребенка взлетит.

Уилл начал вспоминать обрывки разговоров, которые слышал в последнее время. И теперь странное замечание Виктории о том, что Сол с энтузиазмом займется каким-то делом, стало понятным.

— Поэтому, ваша светлость, — добавила Люсинда, — нам и понадобился Царь Соломон. — Она снова улыбнулась своим тетям, услышав их радостные возгласы. — И в результате я получила то, чего хотела все это время.

Уилл собрался с силами и заговорил:

— Не хотите же вы сказать…

— Ваша светлость, не думаю, что сегодня даже ваш Царь Соломон смог бы обогнать Храброе Сердце, — перебила его Виктория.

Герцог молча кивнул; сейчас ему было не до споров.

* * *

Дальняя комната в салоне мадам Бофон была совсем крохотной, но красота и комфорт обстановки, без сомнения, возмещали недостаток пространства. Отделенное от магазина роскошными портьерами из бледно-розового бархата, это изысканное помещение было предназначено только для избранных. Тем, кто удостаивался чести находиться здесь, подавали самый лучший китайский чай «Твайнинг» и самые вкусные пирожные, причем все это — под звуки арфы, на которой играла артистка, сидящая в углу уютной комнаты.

Мадам Бофон, чья яркая история могла бы сравниться с историей любого члена королевской фамилии, стояла перед Люсиндой и Амелией, внимательно рассматривая рукав платья из темно-фиолетовой тафты, которое держала одна из ее помощниц.

Поджав губы, она потрогала розетку.

— Non[8], это не подойдет.

Модистка жестом отослала девушку и взяла со стола стопку рисунков.

— Ну почему женщина ее возраста настаивает на таких фривольных деталях? Я этого просто не понимаю.

Амелия склонилась к ней.

— А это, должно быть, для леди… э… я забыла ее имя…

Люсинда с удивлением взглянула на подругу — ее попытку скрыть имя владелицы фиолетового платья едва ли можно было назвать удачной.

Мадам Бофон села в кресло и, взглянув на дам с улыбкой, заявила:

— Леди Нортроп, такие трюки со мной не пройдут! Вы прекрасно знаете, что платье именно такого цвета было на леди Суиндон на бал-маскараде у Фостера, и… — Она пожала плечами и продолжила перелистывать журналы. — У нее отвратительный вкус.

Амелия откусила кусочек миндального печенья и закивала:

— Да-да, отвратительный.

— Ну а теперь… — Было очевидно, что мадам Бофон, как и Амелии, этот разговор доставлял большое удовольствие. — А теперь, дамы, нам нужно выбрать фасоны для ваших маскарадных костюмов, а то мы не успеем закончить их вовремя.

Люсинда наслаждалась своим пирожным. Разговоры мадам Бофон и Амелии всегда проходили одинаково: Амелия старалась вытянуть из мадам как можно больше сплетен, а мадам Бофон жаловалась на недостаток времени для создания своих уникальных творений. Однако модистка всегда заканчивала очередной туалет вовремя.

Что же касается Люсинды, то она не имела ничего против того, чтобы сидеть в уютном кабинете мадам Бофон и слушать ее разговоры с Амелией, — пусть даже она уже множество раз была свидетельницей подобных разговоров.

Тут маленькая француженка с торжественным видом вытащила рисунок из стопки, лежащей у нее на коленях.

— Леди Нортроп, мне приснился фасон этого платья!

Амелия взяла рисунок вечернего платья и восторженно ахнула.

— Это действительно необыкновенно! — воскликнула она, разглядывая красивый рисунок.

— Да, — кивнула мадам, — один из самых удачных моих фасонов, полагаю.

Тут вернулась помощница и что-то шепнула на ухо модистке. Та нахмурилась и, резко кивнув девушке, сказала:

— Дамы, я сейчас вернусь. — Она отложила рисунок и грациозно поднялась с кресла, шурша пышными юбками. Затем исчезла за розовым занавесом, оставив Люсинду и Амелию наедине с арфисткой.

Амелия выглянула за занавес, потом, дернув его, потянулась к рисункам, но Люсинда хлопнула ладонью ее по руке.

— Ох! — вскрикнула Амелия, потирая пальцы. — Это было так уж необходимо?

Люсинда с улыбкой кивнула:

— Лучше это, чем гнев мадам Бофон. Она бы обязательно заметила, что ты рылась в рисунках.

Амелия тоже улыбнулась:

— Да, ты, пожалуй, права.

— Разумеется, права, — Люсинда сделала глоток чая и принялась разглядывать миндальное печенье, которое держала в руке.

— Ты его любишь? — неожиданно спросила Амелия.

Люсинда вздрогнула и закашлялась. Потом снова потянулась к чашке из тонкого китайского фарфора.

— Твое молчание надо считать согласием? — с улыбкой спросила Амелия.

Люсинда сделала очередной глоток. Она по-прежнему молчала, так как обещала герцогу не рассказывать Амелии о Гаренне и коринфянах. Но ей очень хотелось поговорить с подругой.

— Ты спрашиваешь о герцоге? — пробормотала Люсинда, стараясь не смотреть Амелии в лицо.

Подруга фыркнула и заявила:

— Конечно, я говорю о герцоге. У тебя ведь нет другого жениха?

Люсинда в ответ пожала плечами. Отставив хрупкую чашечку и блюдце на стоящий рядом столик, она пробормотала:

— А ты как думаешь?

Амелия немного помолчала, потом спросила:

— Он знает о твоих чувствах?

Люсинда тут же кивнула:

— Да, знает.

Подруга обняла ее и задала очередной вопрос:

— А он отвечает тебе взаимностью?

Люсинда со вздохом покачала головой, и из ее глаз выкатились слезинки. Амелия достала из ридикюля кружевной платочек и утерла щеки подруги.