– Граф ведь тоже был молод, – попыталась я подать голос в его защиту.

– Молод по годам, но стар по опыту. Он, должно быть, нашел ее совсем непохожей на тех распутных женщин, с которыми раньше имел дело. Когда они вернулись, я подумала, что, возможно, Урсула уже беременна, и вскоре это подтвердилось. Беременность также явилась для нее тяжким испытанием. Она боялась иметь ребенка. В те дни мы с ней стали ближе, чем когда-либо. "Есть вещи, которые я не могу обсуждать с Ну-Ну", – говорила мне Урсула, рассказывая, как не похож оказался брак на то, о чем она мечтала, как она разочаровала мужа, и как ей хотелось быть одной. "Хоть бы у меня родился сын, Иветт, – говорила она. – Тогда мне больше не придется рожать снова. Но если будет девочка…" Урсула вздрогнула и прижалась ко мне. Тогда я начала ненавидеть его.

– В конце концов, – заметила я, – каждый мужчина, вступив в брак, хочет иметь детей. Быть может, вся беда а том, что Урсула не была к этому готова.

– Вы просто ищете для него оправдания. Бедная Урсула! Как она болела перед рождением Маргерит! Ну-Ну боялась, что ей никогда не выздороветь. Но у нас были лучшие доктора, лучшая акушерка, и наконец ребенок появился на свет. Никогда не забуду лица Урсулы, когда ей сказали, что это девочка. Она так болела, что врачи предупредили: следующая беременность может стоить ей жизни. Она не должна больше пытаться иметь детей. Урсула при этом известии выглядела, словно королева на коронации, а мы с Ну-Ну плакали от облегчения, будто нашу малышку вернули нам.

– Зато граф, наверное, был очень разочарован.

– Он обезумел от гнева. Целыми днями скакал верхом или правил лошадьми, как бешеный. Говорили, что он проклинает день, когда женился. Теперь у него были больная жена и дочь, и никакой надежды на сына. Вы, должно быть, слышали, что он убил мальчика?

– Да, брата-близнеца Леона.

– Это было настоящее убийство.

– Но ведь непреднамеренное. Это просто несчастный случай. И граф щедро обошелся с семьей. Вы же знаете, что он сделал для Леона.

– Ему это ничего не стоило. Граф – абсолютно безжалостный человек. Через некоторое время он привел в замок Этьена, своего незаконного сына, дабы показать жене, что если она не может дать ему сыновей, то другие могут. Какая жестокость!

– А Урсула была обижена?

– "Меня это не заботит, – сказала она мне. – Пускай приводит хоть двадцать незаконных сыновей, лишь бы не принудил меня рожать ему законного". Этьен и его мамаша надеются, что граф узаконит сына и сделает его своим наследником, но он нарочно держит их в неизвестности – это его забавляет.

– В этой истории все заслуживают жалости, – заметила я.

Иветт бросила на меня резкий взгляд и словно в отчаянии покачала головой.

– По крайней мере, у Урсулы была дочь, – продолжала я.

– Она не особенно любила Маргерит. Думаю, что девочка напоминала ей о родах и других ее страданиях.

– Это не вина Маргерит, – резко заявила я. – По-моему, для матери естественно любить своего ребенка.

– Маргерит вскоре показала, что не слишком нуждается в материнской заботе. Ну-Ну ею тоже не слишком интересовалась. Нянчить девочку пришлось в основном мне, и я очень к ней привязалась. Она была веселая, своенравная, импульсивная… словом, почти такая же, как теперь.

– Удивительно, что Урсула была к ней равнодушна.

– Она стала безразличной ко всему. Вскоре после рождения Маргерит Урсулу постиг новый удар – скончалась ее мать, которую она очень любила.

– Это произошло неожиданно?

Иветт помолчала, затем ответила:

– Ее мать покончила с собой.

Я была испугана.

– Да, – продолжала Иветт, – это потрясло всех нас. Мы не знали, что мадам де Бруссо была серьезно больна. Она уже некоторое время страдала от мучительных болей, но никому об этом не говорила. Однако, когда боли стали усиливаться, хранить секрет было уже невозможно. Узнав, что ничего нельзя сделать, она приняла смертельную дозу снотворного.

– Как Урсула… – пробормотала я.

– Нет, – твердо ответила Иветт. – Не как Урсула. Урсула никогда бы не покончила с собой, и я знаю, что она этого не делала. Урсула была очень религиозной и искренне верила в загробную жизнь. "Наши страдания на земле мимолетны, Иветт, – говорила она мне. – Мы должны стойко переносить их, и чем сильнее мы страдаем здесь, тем больше будем радоваться в ином мире. Моя мать мучилась от боли и не смогла вынести этого. Если бы она потерпела! Если бы я об этом знала и могла с ней поговорить!…"

– И все же нечто похожее произошло и с Урсулой.

– Я знаю, что у нее не было сильных болей.

– Вас же не было в замке, – напомнила я.

– Когда я уехала из замка, мы стали переписываться. Она хотела знать все о моей жизни и подробно описывала свою. Урсула ничего от меня не утаивала. Мы договорились об этом перед моим отъездом. Позже она сообщила, что наши письма более откровенны, чем личные беседы, так как на бумаге изложить все гораздо легче. Поэтому я знала о ней больше, находясь вдалеке, и не сомневаюсь, что она не убивала себя.

– Почему же она умерла?

– Кто-то убил ее, – ответила Иветт.


* * *

Я вернулась к себе в комнату, так как не хотела продолжать разговор о смерти Урсулы, не хотела слушать Иветт, твердо уверенную, что граф убил свою жену.

Я не сомневалась, что целью этой беседы было предупредить меня. В своих мыслях Иветт ставила меня в один ряд с другими женщинами, которые были очарованы графом, а спустя некоторое время брошены им. Лишь некоторые из этих связей имели для него чуть большее значение – например, та, которая подарила ему Этьена.

Но несмотря ни на что, я не могла в это поверить. Конечно, я знала, что у графа было множество любовных приключений, да он и сам не делал из этого секрета, но не сомневалась, что наши отношения с ним совсем иного рода.

Иногда я считала, что смогу забыть все, происшедшее ранее. Все? Даже убийство? Но я была не в состоянии поверить, что граф убил Урсулу. Конечно, он повинен в гибели брата Леона, но это другое дело. Его безрассудство и бешеный гнев привели к трагедии, однако это не являлось преднамеренным убийством.

Пока я предавалась размышлениям, дверь открылась и' вошла Марго. Вид у нее был не слишком веселый.

– Что-нибудь не так? – спросила я, приподнявшись на локте, так как лежала на кровати.

Марго села на стул у зеркала и медленно кивнула.

– Что случилось? Шарло?…

– Шарло бодр и весел, как обычно.

– Тогда в чем дело?

– Я получила записку. Арман сказал, что какая-то женщина велела ему передать ее мне или тебе.

– Записка? Арман?

– Пожалуйста, Минель, не повторяй за мной, как попугай! Это меня бесит!

– Почему женщина дала записку Арману?

– Должно быть, она знала, что он из замка.

Арман был грумом, которого мы привезли с собой из Шато-Сильвен. Нам рекомендовал его Этьен.

– Где записка? – спросила я.

Марго протянула мне клочок бумаги. Я взяла его и прочла: "Одной из вас лучше придти в "Кафе де Флер" в четверг в десять утра. Если не придете, то пожалеете. Я все знаю о ребенке".

Я уставилась не нее.

– Кто это может быть?

Она нетерпеливо тряхнула головой.

– О, Минель, что нам делать? Это хуже, чем Бессель и Мими.

– А по-моему, это то же самое.

– Но здесь, в Грасвиле… Я боюсь, Минель!

– Кто-то пытается шантажировать тебя, – заметила я.

– Как ты можешь быть в этом уверена?

– По тону письма. "Если не придете, то пожалеете…" Кто-то узнал эту тайну и хочет ею воспользоваться.

– Ну и что же мне делать?

– Ты можешь сказать Роберу правду?

– Ты с ума сошла! Никогда не смогу… по крайней мере, теперь. Он считает меня такой совершенной!

– Рано или поздно ему так или иначе придется признать свою ошибку. Так почему не теперь?

– Как ты можешь быть такой безжалостной!

– Тогда почему бы тебе не обратиться к кому-нибудь другому?

– К кому? Ты в этом замешана. Ведь в письме сказано: "Одной из вас…"

– По-моему, идти следует тебе.

– Не могу! Мы с Робером собирались покататься верхом.

– Ну так отмени поездку.

– Под каким предлогом? Ему это покажется странным, и он захочет выяснить причину…

Я колебалась, льстя самой себе уверениями, что с этой деликатной миссией я справлюсь лучше Марго. В конце концов, я и вправду в этом замешана! Все это трудное время я была вместе с Марго. Меня терзала мысль, кто может быть автором записки. Мадам Гремон? Кто-нибудь из Шато-Сильвен, кому Мими и Бессель, возможно, рассказали о том, что знают, и кто, видя их удачу, решил также на этом заработать?

Когда я, наконец, сказала, что пойду, Марго обняла меня и воскликнула:

– Я всегда знала, что могу на тебя положиться, и что ты все уладишь.

– Послушай, – возразила я. – Ничего еще не улажено. Это только начало. Думаю, что тебе так или иначе придется рассказать все Роберу. Тогда шантажистам будет нечего требовать. А то ты вечно будешь бояться, что Мими и Бессель снова начнут угрожать тебе.

– О, Минель, но ты ведь пойдешь к ним и обо всем договоришься.

– С шантажистами возможен только один разговор: сказать им, чтобы они делали все, что хотят.

Марго покачала головой, в ее глазах застыл ужас. Я очень любила Марго, радовалась ее счастью с Робером и была довольна, что ей так ловко удалось привести в семью своего ребенка. Но ситуация сложилась не из легких, и пока она хранит такой секрет, о котором неизбежно знают и некоторые другие, опасность никуда не денется.

Меня удивляла легкость, с какой Марго умудрялась все перекладывать на мои плечи. Она всегда жила сегодняшним днем, что, возможно, было не так уж плохо, но создавало существенные проблемы на будущее.

Без пяти десять я подошла к "Кафе де Флер" и заказала кофе с пирожным. У меня не было никакого аппетита, но я опасалась, что хозяйка удивится, если я не сделаю обычный заказ, а мне хотелось, чтобы все выглядело, как всегда.

Увидев подходившего мужчину в темном парике, я испытала легкое потрясение. Это шантажист, подумала я. Не зря он следил за мной. Но незнакомец занял место поодаль и, казалось, даже не смотрел в мою сторону.

Ко мне направилась женщина, в которой я узнала Эмили, горничную мадам Гремон, молчаливую сестру болтливой Жанны. Я всегда испытывала недоверие к этим тонким губам и светлым глазам, всегда смотрящим в сторону.

– Мадемуазель удивлена? – спросила она с неприятной ухмылкой.

– Не особенно, – ответила я. – Что вы хотели сказать? Говорите поскорей и уходите.

– Я уйду, когда мне понадобится, мадемуазель. Не забывайте: сейчас не вы заказываете музыку. Дело не займет много времени. Теперь я знаю, что мать ребенка была не мадам ле Брен, а мадам де Грасвиль, в то время мадемуазель де Фонтен-Делиб, дочь знаменитого графа.

– Вы усердно потрудились, – ядовито заметила я. – Жаль, что не с более достойной целью.

– Это было несложно, – скромно отозвалась Эмили. – Мы все знали, что мадам Гремон некогда была близким другом графа де Фонтен-Делиба. Она очень этим гордилась. Он приезжал навещать ее. Мы считали, что мадам ле Брен – одна из любовниц графа, и что он отец ребенка. А когда Гастон отвозил письма мадам Гремон к мадам Легран – эти покинутые, хотя и не вполне забытые графом дамы поддерживают переписку, – Эмили противно хихикнула, – то увидел мадемуазель де Фонтен-Делиб, узнал, что она собирается замуж, и все стало на свои места. Гастону и Жанне нужны средства, чтобы начать семейную жизнь, а я бы хотела получить немного на старость. Короче, каждому из нас требуется по тысяче франков, и если мы их не получим, то я отправлюсь в замок и все расскажу мужу мадам.

– Вы бессовестная и злая женщина

– Кто в моем положении не стал бы бессовестным ради трех тысяч франков?

– И давно вы промышляете подобным образом?

– Такая удача случается не часто, мадемуазель. Мадам де Грасвиль слишком много болтала. Это наводило на размышления. Моя сестра слушала и все обсуждала с Гастоном. Если бы мадам была любовницей графа, мы бы ничего не осмелились требовать. Но тут другое дело. Нам ведь придется разговаривать не с графом, а с мсье де Грасвилем.

– Я позабочусь, чтобы мадам Гремон узнала, какие люди состоят у нее в услужении.

– Если мы получим деньги, то какая нам разница? Мадам Гремон пускай позаботится о себе. Сейчас плохие времена для таких, как она… и как вы. Вам следует быть с людьми поосторожнее. Принесите деньги завтра, и все будет хорошо.