Джинн Калогридис - Дьявольская Королева

— Адмирал утверждает, что можем, — промямлил король. — Не надо меня оскорблять, мадам.

Я понизила голос.

— Ты мечтаешь о военной славе, но в дурной войне ее не обретешь. Тебя ждут поражение и позор. Люди восстанут против тебя и посадят на трон гугенота.

— Колиньи любит меня, — заявил Карл, — и он любит Францию. Война против общего врага объединит страну.

— Я прожила долгую жизнь, сынок, и видела, что принесла нашей стране война с Испанией. Твой дед потерпел чудовищное поражение, а твой отец провел в плену четыре года. Армия Филиппа нам не по зубам. Ты разве не понимаешь, что Колиньи играет с тобой? Не замечаешь, что он старается настроить тебя против меня?

Карл сжал зубы и закатил глаза.

— Адмирал предупреждал меня, что ты станешь так говорить. Ненормально давать женщине столько власти. Ты слишком долго меня узурпировала.

Эти слова вызвали у меня разлитие желчи: сын как попугай повторял слова Колиньи.

— Если ты так убежден, что война с Испанией в интересах Франции, — произнесла я спокойно, — то адмирал Колиньи должен представить свои предложения Тайному совету, и там разберутся, принять его план или отвергнуть. Если доводы адмирала сочтут разумными, то члены совета поддержат его точку зрения. Невозможно хранить в секрете план успешной войны. Почему бы открыто не обсудить его со всеми?

Карл кивнул.

— Я поставлю в известность адмирала. Мы подготовим презентацию.

— Хорошо, только ты должен кое-что запомнить.

Карл, нахмурившись, посмотрел на меня.

— Ты будешь поступать в соответствии с решением Тайного совета. Если они согласятся с адмиралом, ты объявишь о войне публично. Если нет, такая идея должна быть вычеркнута. Временно.

Сын поразмыслил и ответил:

— Очень хорошо.

— Отлично! Я доложу Совету и назначу дату заседания, а ты передай адмиралу Колиньи: пусть продумает аргументацию.

Я покинула спальню Карла с фальшивой улыбкой на устах. Когда я оказалась в коридоре, где Колиньи и Женлис беседовали с Наварром, то по-прежнему улыбалась.

Колиньи первым обернулся и отвесил мне поклон. Мы улыбнулись друг другу, хотя он наверняка слышал мои крики. В его глазах промелькнул вызов: он ждал, когда я скроюсь из виду, чтобы сразу поговорить с королем.

Когда я проходила, Наварр тоже улыбнулся. Я отвернулась, не в силах вынести его взгляд.

За восемь дней до бракосочетания собрался королевский Тайный совет. Ночью шел дождь, окна были приоткрыты, и бумаги на столе слегка промокли. Однако воскресное утро не принесло передышки от удушающей жары.

Я устроилась во главе длинного овального стола. По одну руку от меня был Эдуард, по другую — маршал Таванн — беззубый, совершенно лысый шестидесятитрехлетний старик, который сражался за Франциска I у Павии, и вместе они попали в плен. В бою Таванн ослеп на левый глаз. Я любила его, потому что однажды он предложил убить Диану де Пуатье за ее заносчивость. И еще больше я любила маршала за то, что помог Эдуарду одержать победу в Жарнаке.

Подле Таванна сидел его боевой товарищ маршал Коссе. В военное время он был моим представителем у Жанны. В отличие от маршала Коссе был по-прежнему подтянут, с аккуратно подстриженной седой бородой.

Напротив Коссе находился энергичный герцог Неверский, дипломат по имени Луи Гонзага. Родился он в Тоскане, но образование получил в Париже. В юности Гонзага воевал вместе с Монморанси в Сен-Кантене. И наконец, еще одним членом Совета был страдающий подагрой стареющий герцог Монпансье. Его жена когда-то входила в маленькую банду короля Франциска.

Адмирал Колиньи опоздал на несколько минут. При появлении он весело заметил, что Господь велел отдыхать по субботам. Но возможно, Всевышний простит его, поскольку «сегодня, надеюсь, мы займемся богоугодным делом». На его слова никто не ответил, лишь вдали прозвучал раскат грома.

От порыва ветра задрожали свечи, и я сказала:

— Господа! Адмирал Колиньи представит свой план войны, после чего состоится обсуждение.

Я кивнула адмиралу. Тот поднялся, легко опираясь на стол пальцами.

— Пять лет назад, — начал он, — король Филипп направил своего генерала герцога Альбу на завоевание Нидерландов и устроил местному народу террор. С тех пор десять тысяч людей погибли лишь за то, что хотели по-своему молиться Богу. — Колиньи повернулся ко мне. — Вы, Madame la Reine, всегда выступали от имени страны за толерантность. Пусть Франция возвысит свой голос против тирании и добьется свободы. Спасем же невинных, ведь если мы этого не сделаем, прольется кровь десятков тысяч. Остановите, прошу вас, потоки крови.

Я молчала. Колиньи так блестяще обратился к моим чувствам, что я была тронута. Более того, он сыграл на моих темных страхах, словно знал о моих ночных кошмарах. Я подумала, что это невозможно, но потом вспомнила Наварра, облокотившегося на перила и глядящего на остров Сите. «Мне мерещились мои товарищи, умирающие страшной смертью…»

Стараясь избавиться от душевной горечи, я уставилась на тускло поблескивающую столешницу. А взяв себя в руки, подняла глаза на адмирала.

— Я бы им помогла, — заметила я, — но надо смотреть правде в глаза: у Франции недостает средств сместить Альбу. И гугеноты, и королевская армия понесли тяжелые потери. Многолетняя гражданская война почти обанкротила страну. На кампанию, о которой идет речь, у нас нет ни людей, ни оружия, ни денег. Даже если бы мы попытались поддержать ваших невинных, они все равно погибли бы вместе с тысячами французов.

— Этого не случится, — быстро возразил Колиньи, — потому что бороться мы будем не одни. Принц Оранский сразится вместе с нами, тем более что недавно он получил помощь от Германии и Англии.

— Однако уже пять тысяч наших солдат погибли, — напомнила я. — Французская кровь уже пролилась.

— Я считаю, что война с Испанией неизбежна, — заявил адмирал. — Мы можем начать ее сейчас, в Нидерландах, или позднее на нашей земле, когда Филипп захочет расширить свою территорию. Потому мы и должны ударить немедля, пока у нас есть поддержка принца Оранского, Англии и Германии.

— Я помню, — тихо проворчал Таванн, — как два короля совершили ошибку: развязали войну, надеясь взять верх. Им тоже обещали помощь. В конце концов нам пришлось отступить. Мы понесли огромные потери и разорили страну. Война потребует от нас больше жизней и золота, чем мы можем себе позволить.

— Я сражался вместе с Монморанси в Сен-Кантене, когда был зеленым юнцом! — горячо произнес Гонзага, герцог Неверский. — Я шел на битву с мечтой о легкой победе. Испанцы охладили мой пыл, взяв нас в плен.

— Я был в Сен-Кантене, — сообщил Колиньи.

— Да, вы там были. — В голосе Гонзаги слышалось осуждение. — Вы отвечали за оборону города, насколько я помню. Как же мы можем доверить вам жизни солдат, если пять тысяч уже погибли по глупости?

Все загалдели одновременно. Гонзага снова оскорбил адмирала. Герцог Монпансье твердил о вреде, который война нанесет экономике. Старик Таванн прикрикнул на всех и, когда в комнате стало тихо, спросил:

— Адмирал Колиньи, у вас есть еще что сказать?

— Да, — кивнул Колиньи. — Его величество король Генрих Второй выслушивал предложения советников и тщательно их обдумывал, хотя и не обязан был их учитывать. У короля Карла другое положение: по закону он обязан следовать решению Совета. Сначала это можно было понять, потому что, когда король взошел на престол, ему было десять лет. Но сейчас он мужчина, ему двадцать два года. Я считаю оскорбительным для него слушаться старших, даже когда они, на его взгляд, неправы. Я гугенот и выступаю сейчас перед католиками. Тем не менее каждый из вас согласится, что Карл — король, потому что сам Господь посадил его на трон. Разве не так, господа?

Таванн и Монпансье согласились. Мы с Эдуардом обменялись мрачными взглядами, а Гонзага проигнорировал вопрос, ответ на который был очевиден.

— Если Совет отвергнет желание Карла, — продолжал Колиньи, — это будет означать, что отвергнуто желание Бога. Король хочет идти войной на Испанию.

Я задохнулась от такой наглости.

Колиньи пронзительно взглянул на меня.

— Ее величество изумляется. Должен напомнить, что правление — дело мужчин, а не женщин. Так гласит салический закон. И я интересуюсь: кто правит Францией? Кто правит этим Советом? И кто правит Карлом? Каждый присутствующий должен заглянуть в свое сердце, чтобы познать истину. Прислушайтесь к тихому голосу Господа внутри вас. Разве справедливо, если желание короля будет отвергнуто из женского страха перед войной?

Мое лицо горело. Эдуард тихо выругался.

— Клянусь Богом, вы сумасшедший, — бросил Таванн, — и к тому же невежа. Как можно так говорить о нашей королеве?

Я не взглянула ни на Таванна, ни на других советников. Я смотрела на Колиньи и видела уверенность в своей правоте с примесью безумия.

— Это священная война, — изрек адмирал. — Мы освободим людей, мечтающих о свободном вероисповедании. Этой войны хочет Бог, и только дьявол препятствует ей.

В комнате повисла тишина. Я собралась с силами и холодно произнесла:

— У вас все, адмирал? Вы закончили вашу презентацию?

— Да, — отозвался он.

Было заметно, что он чрезвычайно собой доволен.

В обсуждение вклинился герцог Монпансье.

— Ваше высочество, ваше величество, я бы предложил перейти к обсуждению. Адмирал Колиньи изложил нам свою точку зрения и выслушал мнение присутствующих. Чтобы не накалять страсти, давайте тотчас приступим к голосованию.

— Хорошо, — кивнула я. — Если нет возражений.

Возражений не было. Колиньи был убежден в том, что его речь растопила сердца. Его попросили подождать в коридоре. На пороге он задержался и с торжеством на меня посмотрел.

Голосование прошло быстро. Члены Совета единодушно отвергли предложение Колиньи.

Я поднялась и жестом остановила советников, которые собрались вскочить вместе со мной.

— Я сама доложу адмиралу Колиньи о нашем решении.

В коридоре кроме двоих охранников никого не было. Колиньи стоял у стены, сложив руки и опустив голову: он молился. При звуке открывшейся двери он нетерпеливо поднял глаза.

Взглянув на мое лицо, он явно изумился, глаза его приняли жесткое выражение.

— Вот, значит, как. Мне стоило догадаться, что вы заткнули уши. Да что там, вы ведь сами их назначили, они преданы вам.

— Я выбрала их не за преданность, а за мудрость, — возразила я. — Они преданы моему сыну, но ему недостает твердости, которая требуется правителю. Если вы воспользуетесь его слабостью, адмирал, я изгоню вас из двора.

Глаза Колиньи — пронзительно синие под золотистыми ресницами — сощурились, в них промелькнуло упрямство, которое я так часто наблюдала у Карла. Адмирал шагнул ко мне, словно напоминая, что он крупный мужчина, а я — маленькая женщина.

Медленно и выразительно он сказал:

— Мадам, я не могу выступить против того, что вы сделали, но заверяю вас: вы об этом пожалеете. Ведь если его величество не начнет эту войну, вскоре он неминуемо увязнет в другой, из которой не выберется.

Хотя адмирал дышал мне в лицо, я не попятилась. Властно, без страха, смотрела на него.

— Мы принимали вас здесь как дорогого гостя. А вы под крышей короля угрожаете нам гражданской войной?

— Вы будете сражаться не со мной, — уточнил Колиньи, — а с Богом.

Адмирал повернулся ко мне спиной и пошел прочь. Когда он исчез из виду, я прикрыла глаза и прислонилась к стене.

«Под челюсть, вот так», — прошептала тетя Кларисса и накрыла ладонью мою руку, сжимавшую стилет.

К Карлу я направила бесстрашного Таванна — сообщить о решении Тайного совета. Затем отвела в сторону Эдуарда и поведала ему об угрозе адмирала.

Я попросила герцога Анжуйского сопровождать меня в наше имение в Монсо, до которого из Парижа можно было добраться за день быстрой езды. Мы немедленно выехали, не оповестив короля, чтобы его удивил наш отъезд и чтобы он поверил, будто я действительно оставила его. Я очень надеялась, что Карл ринется в Монсо и станет умолять меня вернуться. Это позволило бы мне вырвать сына из когтей Колиньи, по крайней мере до того, как начнется свадебная церемония.

Через три часа после заседания Совета мы с Эдуардом в экипаже направлялись на юг. Дождь окончился, ветер разогнал облака, и августовское солнце обрушило на нас всю свою мощь. Улицы снова заполнились торговцами, аристократами, клириками и нищими. На фоне католического города выделялись черно-белые одежды гугенотов, которые прибыли праздновать бракосочетание своего лидера — Наварра.