— Madame la Reine!

Придворный, которого я часто видела, но имени которого не помнила — кажется, он был барон и гугенот, — остановился в трех шагах от моего стола. Охранник схватил его за локоть, но барон, высоченный и здоровый как дуб, с крупным длинным лицом, обрамленным облаком седых волос, не двинулся с места. Он мне не поклонился. Его большие желтые зубы были обнажены, но не в улыбке. Он выкрикивал мое имя, словно обвинение.

— Мы не успокоимся, понимаете? — На фоне седых волос его лицо казалось очень красным. — Не успокоимся, пока убийцы не получат по заслугам. Не успокоимся, пока не увидим их на виселице.

Охранник, тщетно пытаясь его оттолкнуть, заметил:

— Вы должны оказывать уважение королеве.

— Я не поклонюсь кровавой короне, — заявил барон. — Наслаждайтесь вашим ужином, если можете, мадам.

Он вырвался из рук охранника, повернулся ко мне спиной и покинул обеденный зал. Никто за ним не побежал, никто не кинулся за него извиняться. Несколько ноблей о чем-то пошептались друг с другом и взглянули на меня.

Я же посмотрела на трупики на своей тарелке и отодвинула их в сторону. Затем я поднялась и покинула зал, медленно, величаво, на нетвердых ногах.


Подгоняемая эмоциями, я отправилась на поиски Эдуарда. Он выходил из комнаты, расположенной под апартаментами короля. Анжу только что закончил переговоры с маршалами Таванном и Коссе и с мэром города. Я встретилась глазами с сыном и поняла: он сделал тот же вывод, что и я.

Эдуард остановился в дверях, взял меня за руку и потянул в комнату. Тихо закрыл дверь. Лампа была погашена, и он в темноте показал мне на стул у длинного стола. Я села, сын зажег спичку и поднес к фитилю.

— Все хуже, чем я думала, — произнесла я хрипло. — Меня назвали убийцей прямо в лицо. Здесь, во дворце. Мы в опасности, Эдуард.

— Maman. — Видно было, что сын пытается успокоиться и подбирает слова. — Maman…

Так ничего и не добавив, он вложил мне в руки лист бумаги, какую-то записку. Почерк был незнакомый, но явно мужской.

«Ударим на рассвете, в понедельник, — прочитала я. — С первым звоном колокола на соборе Нотр-Дам. Начнем здесь, во дворце. Карла пощадим — он публично отречется, — а его мать и брата жалеть не станем, поскольку они представляют угрозу…»

Тихо вскрикнув, я прижала пальцы к губам. Лист выпал из рук, опустился на стол да так там и остался. Я отвернулась; к горлу подступила тошнота.

Эдуард приблизил свое лицо к моему.

— Написано Наварром. Он информировал своего офицера. Послание перехватили у городских ворот. Наши разведчики доложили, что на Париж надвигаются пять тысяч гугенотов. В воскресную ночь они соберутся у городских стен.

— Нет, — вымолвила я и опустила веки.

Сын молчал, только навис надо мной. От его лица, как и от лампы, исходило тепло. Запах флердоранжа в жаркой комнате становился удушающим. Я утратила способность мыслить. Я так любила Наварра с самого его рождения! Доверяла ему как сыну, а теперь он меня предал. Какая кровь пришла к нему в его видениях? Может, кровь моих детей и моя?

Открыв глаза, я посмотрела на руки, на кольцо с головой Горгоны. «Звезда Алгол. Арабы зовут ее Эль-Гуль — Глаз Дьявола, а китайцы прозвали эту звезду Кучей Трупов».

«Двадцать четвертого августа за два часа до рассвета звезда Алгол поднимется в созвездии Тельца. Она остановится точно против воинственного Марса. Никогда еще Франции и вам не угрожала такая опасность».

В тот день была пятница, двадцать второе.

Я подумала об огромной свите, которую привез на бракосочетание Наварр. Большая часть из них разместилась здесь, в Лувре. Военные — капитаны, генералы, бывшие товарищи по оружию, — всего человек триста.

— Я приняла его в свой дом, — прошептала я, — а он открыто привел с собой армию. Колиньи мог искренне хотеть войны в испанских Нидерландах, но Наварр прислал его нас отвлечь. Они устроили нам засаду, чтобы убить нас в наших постелях.

— Мы должны их остановить, — сказал Эдуард.

Глаза его, черные как ночь, блестели в свете лампы. Я так старалась для мира, но не знала, что мы на пороге войны.


Следующие несколько часов я провела с Эдуардом в зале Тайного совета: мы планировали нападение. По моему распоряжению сын послал к молодому герцогу де Гизу гонца с наказом: собрать людей и напасть на гостиницу, где остановился Колиньи, адмиралов и всех его командиров уничтожить. Эдуард с моей помощью отдал секретные приказы для швейцарцев, охранявших дворец и короля. Одновременно с атакой на Колиньи наши солдаты должны были застать врасплох гугенотов, спавших в Лувре.

Во избежание массовой резни мы с Эдуардом написали имена тех, кто должен был умереть, — всех командиров и стратегов. Я не желала мести, мне нужна была быстрая, пусть и безжалостная гибель тех, кто жаждал войны. В отсутствие лидеров гугеноты не могли угрожать короне и городу.

Все должно было начаться в воскресенье до рассвета, двадцать четвертого августа, когда колокол собора Сен-Жермен пробьет три часа ночи. За час до того, как демоническая звезда Алгол встанет против воинственного Марса.

Когда список жертв был закончен, я мрачно взглянула на Эдуарда.

— Мы должны сообщить Карлу. Без подписи короля стражники не согласятся исполнить столь суровый приговор.

Эдуард кивнул.

— Да, нужно склонить его на нашу сторону. Так будет надежнее.

— Но не сейчас, — вздохнула я и замолчала, когда колокол Сен-Жермен пробил полночь и пошли первые секунды в канун Дня святого Варфоломея.

На этом мы расстались. Страшное напряжение измучило обоих.

В ту ночь я не спала. Многолетние ночные кошмары превращались в действительность. Я встала с постели, придвинула к окну стул и, уставившись в темноту, слушала доносившиеся с парижских улиц гневные крики. Я вспомнила о самообладании тети Клариссы в ужасные часы перед нашим побегом из палаццо Медичи. Вспомнила жестокие слова Руджиери во время нашего последнего разговора.

«Я думал, что влияние одного ребенка на будущее окажется спасительным, но трое…»

«О чем вы говорите? Что во всем виноваты мои сыновья? Что мне нужно поднять на них руку?»

«Ткань порвется, — прошептал Нострадамус, — кровь прольется…»

Я ответила мысленно словами Клариссы: «Ради защиты своего рода иногда необходимо проливать кровь других людей». Дом Валуа должен сохраниться любой ценой.

Я сделала свой выбор: жертвовать своими детьми я не стану.


С раннего утра за воротами Лувра начались крики, и в течение дня они становились все громче. Как только рассвело, я оделась и отправилась искать Эдуарда. Он был в зале Совета вместе с маршалами Таванном и Коссе, командирами жандармерии и мэром города. Охранники у дверей предупредили, что Эдуард велел его не беспокоить. Я оставила герцогу Анжуйскому записку с просьбой прийти ко мне сразу после заседания, а сама закрылась в кабинете и написала Анне д'Эсте, посвятив ее в наш план. Я не осмелилась обратиться напрямую к ее сыну, герцогу де Гизу, но надеялась, что она передаст ему мои слова, ведь она, без сомнения, обрадуется, что ее сыну доверено возглавить нападение на Колиньи. Я попросила Анну как можно скорее сообщить мне о согласии герцога де Гиза.

Эдуард явился через час. Он ночь не спал и выглядел утомленным. Он разбудил Таванна и Коссе и прочел им письмо Наварра. Оба маршала горячо одобрили наше решение напасть первыми. На рассвете мэр и командиры жандармерии доложили Эдуарду, что на улицах усилились беспорядки. Толпы вооруженных гугенотов разгуливали по городу и пугали прохожих. Торговцы заколотили витрины своих лавок, таверны закрылись. Жандармерия спокойно выдавала оружие католикам, желавшим защитить себя от нарастающей угрозы.

Карлу мы собирались рассказать обо всем вечером, после ужина. Король любил старика Таванна и доверял ему больше других. Я настояла на том, чтобы Таванн открыл Карлу правду. После чего, как только его величество оправится от шока, мы с Эдуардом придем с судьбоносным королевским приказом и списком жертв, чтобы Карл поставил свою подпись.

В полдень, когда Наварр и его кузен Конде вернулись с дежурства у постели Колиньи, между его охранниками-гугенотами и королевскими швейцарцами вспыхнула перебранка. Виноваты были и те и другие. Я не застала драку, которая быстро закончилась. Один из старших охранников Карла потерял во время стычки ухо.

Карла я видела мельком после завтрака. Беседа с Наварром и Конде несказанно его обрадовала: он узнал, что, по мнению доктора Паре, пациент идет на поправку. Инфекции удалось избежать, рана затягивалась.

— Как только он выздоровеет, — радостно произнес Карл, — я перевезу его в Лувр и сам стану за ним ухаживать. — Лицо сына тотчас потемнело от гнева. — Они говорили тебе, maman, что нашли человека, который привел убийцу в дом де Гиза? Человек сознался, что стрелял Моревель. Его мы быстро отыщем. В конце концов, убийство заказал де Гиз. Только представь, что за наглость: ведь он играл со мной в то утро в теннис и улыбался адмиралу!

Я покачала головой, изображая шок, но ничего не ответила.

К вечеру нервы у меня начали сдавать. Из предосторожности мы с Эдуардом разошлись по сторонам и занялись обычными делами. Он обсуждал со своими советниками и казначеями пенсии военным, а я выслушивала петиции, а потом позвала к себе Марго, и мы с ней целый час занимались рукоделием. Несмотря на напряжение, царящее в Лувре, моя дочь была весела. Когда я обмолвилась об этом, Марго покраснела и улыбнулась.

— Генрих очень добр, — сообщила она. — Ты была права, maman. Все оказалось не так страшно.

Если бы речь шла о другом человеке, улыбка у меня была бы искренней. Я подождала, пока мы затронем другую тему, и взяла дочь за руку.

— Меня беспокоят беспорядки на улицах, — заявила я. — С тех пор как подстрелили адмирала, я опасаюсь какого-нибудь ужасного события. Было бы разумно… — Я помолчала. — Было бы лучше, Марго, если бы сегодня ты ночевала в своей комнате.

Она вздрогнула и оторвалась от рукоделия.

— Ты не думаешь, что Генриху угрожает опасность?

Я быстро отвела глаза, подбирая слова, которые бы не напугали дочь, но насторожили.

— Не сказала бы, что кому-то угрожает опасность, но нам следует соблюдать осторожность. Возможно, ты слышала, что между охранниками твоего мужа и охранниками Эдуарда сегодня случилась драка. Я просто…

Тревога не дала мне закончить фразу. Я смотрела на свое рукоделие и боялась за дочь. Я не знала, как ее защитить. Мне было страшно открыть ей правду. Она придет в ужас и немедленно доложит обо всем Наварру.

Марго заметила мое волнение и бросила рукоделие.

— Maman! Тебе приснился дурной сон? С Генрихом случится что-то плохое?

Взглянув на нее, я натянуто улыбнулась и успокоила ее:

— Конечно нет. Ничего плохого не случится. Просто я беспокоюсь, как всякая мать. Попрошу тебя только об одном: ложись сегодня в свою постель.

— Хорошо, maman, — согласилась Марго.

Глаза ее сощурились: она заметила, что моя улыбка фальшива. Больше мы к этому вопросу не возвращались.


После ужина Эдуард, Таванн и я отправились к Карлу. Мы остановились перед охраняемыми апартаментами короля с наполовину открытыми дверями. Герцог Анжуйский протянул маршалу преступное письмо Наварра. Мы решили, что Таванн уведет Карла в свой кабинет и там сообщит новость. После мы с Эдуардом подадим Карлу список лиц, которых следует уничтожить.

Таванн скрылся в комнате, а мы продолжали стоять, стараясь не попасться на глаза королю. Я видела, как Карл и Таванн идут по коридору. Старый маршал отворил дверь в кабинет. Слышно было, как он что-то тихо сказал Карлу. Тот замер на пороге и в смятении воскликнул:

— Боже! Не говорите мне, что он умер!

Таванн пробормотал, что все в порядке. Король вошел в кабинет, и маршал закрыл дверь. Мы с Эдуардом подкрались поближе, не обращая внимания на королевского охранника на часах, и притихли у двери, словно конспираторы, каковыми и являлись. Я напрягала слух, но слышала лишь спокойное звучание голоса Таванна.

Вдруг оно прервалось пронзительным криком и злобным ругательством. Эдуард тотчас велел стражнику уйти. О стену со стороны комнаты стукнулось что-то тяжелое. Эдуард собрался распахнуть дверь, но я задержала его руку. Я подумала, что Карл не осмелится ударить старика Таванна, к тому же была уверена: в случае чего маршал справится с королем.

Мне было понятно, что именно в письме Наварра вызвало такую реакцию короля.

Ранение Колиньи осложняет дело, но я заслужил доверие короля и могу легко направить его в наши когти. Мы заставим его отречься от престола. Без матери и брата он будет беспомощен.