Раздались возгласы, кашель и, наконец, плач. Я кивнула Эдуарду, и мы вошли.

Таванн стоял у стола короля. На груди и плече его тускло-золотого дублета расплылось темное пятно. Он утирал лицо платком. Слепой затуманенный глаз дико вращался. Когда он опустил платок, я заметила коричневое пятно и на его бритом подбородке. Стена позади него окрасилась той же темной коричневой жидкостью, на полу лежала серебряная чернильница. Ковер тоже был запачкан.

Карла я не увидела, лишь из-под стола доносились тихие всхлипывания. Я подбежала и обнаружила сына, сгорбившегося под столом и раскачивающегося туда-сюда. Я отодвинула стул и присела рядом с Карлом.

— Все ложь, — простонал он и обратил на меня ненавидящий взор. Слезы текли у него по щекам. — Вы хотите разбить мне сердце своей ложью.

— Ваше величество, — начала я спокойно.

Однако при виде страданий сына и в ужасе от того, что собираюсь сделать, я не выдержала, закрыла лицо руками и разрыдалась сама. Мне никак не удавалось успокоиться. Эдуард и маршал молча на меня смотрели.

Наконец я взяла себя в руки и взглянула на бедного Карла.

— Это страшно, ваше величество, — произнесла я совершенно искренне. — Мне очень жаль, что я принесла такую горькую новость. Но нам не удалось тебя пощадить. Слишком многое поставлено на кон.

— Это неправда! — яростно выпалил сын; его лицо тотчас сморщилось, и он закричал: — Как он мог меня предать? Он меня любит, maman. Как сына, которого у него никогда не было. Он сам мне в этом признавался…

Я взяла короля за руку и обрадовалась, что он ее не отдернул.

— Карл, дорогой, это суровая правда, горькая правда, но ты должен проявить мужество. Ты наш король. Мы надеемся, что ты нас спасешь.

Он съежился.

— Но что мне делать? Я не могу в это поверить, maman. Я уже не знаю, кому верить. Колиньи предупреждал меня…

— Он предупреждал тебя, — перебила я, — что мы с Эдуардом желаем тебе зла. А на самом деле Колиньи просто догадался, что мы раскрыли его заговор.

Карл содрогнулся от новых слез.

— Но я не знаю, что делать!

— Потому мы и здесь. — Я вынула из кармана документ и посмотрела на Таванна. — Маршал, не будете ли вы так добры…

Я указала в сторону перевернутой чернильницы, и старик бросился на поиски новой.

— Есть способ предотвратить нашу гибель и войну, которая наверняка бы последовала. — Я развернула бумагу. — Ты можешь прекратить это, поставив свою подпись. Мы закончим, ваше величество, дело, начатое Моревелем.

Король подозрительно взглянул на мою подпись, нацарапанную на белой бумаге, и отпрянул.

— Это приказ, ваше величество, — пояснила я. — О нападении на гугенотов, прежде чем они нападут на нас. Здесь перечислены имена конспираторов. Мы не только отсечем голову гидре, мы уничтожим всех, кто пошел на нас войной в Париже.

Карл выхватил у меня список и, прищурившись, долго его изучал. Я боялась, что он струсит от суровой реальности, которую являл собой этот документ, но кожа под глазом сына быстро задергалась, и он мгновенно сменил горе на ярость.

— Они запрут меня в тюрьме, — негодовал он, — украдут корону! Убьют мою семью…

— Да, — согласилась я. — Помнишь, Карл, что ты сказал мне в экипаже, когда мы бежали из Мо? «Они бы нас всех убили». Все это время они дожидались новой возможности. И я им такую возможность предоставила, потому что доверяла им. — Я помолчала. — Что за человек Гаспар де Колиньи? Он осмелился угрожать тебе, если ты его не послушаешься. Он осмелился проигнорировать приказ, запрещающий поход войск в Нидерланды. Приказ, подписанный твоей рукой. На самом деле он тебя не уважал, ваше величество. За твоей спиной он над тобой смеялся.

Лицо Карла исказила злобная гримаса.

— Тогда надо уничтожить их всех! — прошипел он. — Зачем их жалеть, maman? — Он уже не шептал, а кричал: — Убить мерзавцев! Убить их всех! Всех до единого!

Тут Таванн принес чернильницу. Я посмотрела на встревоженное лицо вновь появившегося стражника. Он находился за дверями, но, услышав громкий голос короля, прибежал на помощь.

Я жестом велела Таванну поставить чернильницу на пол подле меня. Эдуард протянул мне перо.

— Покажем, что мы лучше наших врагов, — подбодрила я короля. — Мы не станем трогать невинных.

Он притих, уставившись на приказ.

— Когда это начнется?

— Сегодня, — ответил Эдуард. — За час до рассвета. Тебе лучше оставаться в спальне. Я вызвал дополнительную охрану. Мы не можем подвергать тебя опасности.

Тяжело дыша, Карл посмотрел на брата и снова перевел взгляд на список, который держал в руке.

— Пусть все они подохнут как собаки, — заключил он, — а их души попадут в ад.

Я торжественно подала ему перо.

ГЛАВА 45

Я и Эдуард несколько часов оставались с Карлом — успокаивали его и следили, чтобы он не покидал своих апартаментов. К одиннадцати часам мы с младшим сыном разошлись по своим комнатам. Мы решили, что будет лучше уйти спать как обычно, не вызвав ни у кого подозрений. Пока фрейлины готовили меня ко сну, я всеми силами скрывала нараставшую тревогу и отпустила их, пока они не заметили мою нервозность.

В кровати я не только уснуть, но и успокоиться не могла. Окно моей спальни выходило на двор Лувра, и я была в ужасе, представляя, что вскоре там увижу. Проворочавшись два часа, я зажгла лампу, накинула пеньюар и отправилась по затемненным комнатам в кабинет.

В комнатке без окон было жарко и душно, но там я чувствовала себя в безопасности, скрытая от посторонних глаз. Я заперла дверь и решительно взялась за корреспонденцию: письма от иностранных дипломатов и петиции. Я начала читать; попытка оказалась тщетной. Почти час я смотрела в письмо нашего посла в Венеции и пыталась понять, о чем идет речь. По глупости я стала придумывать ответ, но ничего не приходило в голову, и я бросила перо. От жары закружилась голова. Я откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и ударилась в воспоминания.

Вот Марго в красивом свадебном платье и ее улыбка, которой она очаровала Наварра. Вот Руджиери, стоящий в толпе во время бракосочетания. Его волосы сильно поседели. Он не улыбнулся, когда мы встретились глазами. Неужели он по-прежнему находится на опасных парижских улицах?

Вот Генрих Наваррский. Маленьким мальчиком он выбежал из теннисной галереи во двор и вместе со мной увидел горы трупов. Видит ли он их сейчас?

Дважды ударил колокол Сен-Жермен. С каждым часом мой пульс убыстрялся. Через час начнутся убийства.

Я заставила себя дышать, расслабила мышцы и снова погрузилась в прошлое. Я думала обо всех своих детях, когда они были крохами. О милой Елизавете, слабом Франциске, о Карле — даже тогда он был мрачным и жестоким. О моем дорогом Эдуарде, о маленькой Марго и даже о Марии, шотландской королеве с недовольной высокомерной улыбкой. В моей памяти все они двигались, смеялись, и я смеялась, плакала и вздыхала вместе с ними. Я подумала о своем муже Генрихе и о том, как он их всех любил, как обнимал их всех.

По моим щекам стекали ручейки пота, смешанные со слезами.

Я представила Наварра; он смотрел на остров Сите, опираясь на ограду балкона. «Я приехал, потому что верю вам, тетя Катерина. Я верю, хотя все это невероятно, в то, что мы с вами видели одно и то же и желаем предотвратить худшее».

Затем я представила Жанну. Она стояла на лужайке рядом с трехлетним Генрихом и с любопытством смотрела вслед Нострадамусу. «Какой глупый человек».

Я открыла глаза, взглянула на дрожащий желтый свет лампы. Готовясь к свадьбе, я совсем забыла о послании, которое Жанна написала мне на смертном одре. Тогда я не хотела портить себе радость, но сейчас даже горе было для меня желанным отвлечением от грядущего ужаса.

Взяв ключ от верхнего ящика стола, я повернулась к резной панели возле своего локтя и открыла маленький тайник в стене.

Внутри хранились документы, о которых я почти забыла: пожелтевший пергамент со словами, которые мой покойный супруг продиктовал Руджиери в Шомоне, катрен, написанный рукой Нострадамуса незадолго до того, как он уехал из Блуа. Здесь же лежали драгоценности, в том числе и бесценное ожерелье из рубинов, жемчужин и бриллиантов, которое подарил мне на свадьбу Папа Климент. Тут же находилась маленькая бархатная коробочка с изысканной изумрудной брошью — подарок Жанны.

Под коробочкой было спрятано ее письмо. Я взяла его, сломала печать и приступила к чтению:

Я умираю, дорогая подруга, и должна сознаться тебе в своих грехах, хотя от боли, которую испытываю, едва удерживаю перо.

Как-то я обмолвилась, что не избежала тлетворного влияния французского двора. Возможно, честнее было бы сказать, что я поддалась собственным греховным порывам. Когда я говорила, что ты верна, но окружена злом, я обращалась к самой себе. Я, называвшая тебя своей подругой, предала тебя.

Я любила твоего мужа, Катрин. Мы сдерживались долгие годы, но поддались греху. Хотя Генрих уступил искушению плоти, все его мысли и слова свидетельствовали о том, что к тебе он питал настоящую любовь, несравнимую с его увлечениями. Даже сейчас удивляюсь, почему мы с ним сошлись, почему согрешили. Об этом я больше всего жалею и теперь на пороге кончины прошу у тебя прощения больше, чем у Бога.

Мой Анри, мой единственный сын стал плодом нашего падения. И я рада, что ты его любишь. Только не открывай ему эту горькую правду. Пусть она умрет вместе с нами. Довольно ему и того, что он потеряет меня. Не хочу из могилы причинять ему боль.

Моя любовь к королю не единственное мое прегрешение. Я виновата в том, что хранила эту тайну. Мой сын женится на своей сестре по отцу. Возможно, ты лучше поймешь, почему я защищаю права Генриха как первого принца крови, почему хочу, чтобы он влился в семью своего отца. Бурбон по фамилии и Валуа по крови, он вдвойне достоин трона. Думаю, что твой покойный муж одобрил бы эту мысль.

Прости, дорогая подруга, а если не сможешь, то хотя бы прояви милосердие к моему Анри. Он унаследовал от своего отца честность, нежное сердце и искреннее расположение к тебе.

Ухожу к Богу с молитвами о тебе.

Жанна

Я уронила письмо, закрыла лицо руками и горько, без слез, заплакала. Меня охватила глубокая острая печаль — не из-за предательства, а из-за того, сколько мы трое испытали, мечтая обрести счастье. Какое-то время я сидела, придавленная горем, пока ужасное осознание не сорвало меня с места.

Мне вдруг припомнился серебристый смех герцогини д'Этамп, когда она, почти обнаженная, выбежала на ночную террасу со своим любовником королем Франциском.

«Луиза — красивая девушка, как, по-вашему?»

И ответ Франциска:

«Не раздражай меня, Анна. Не хочу иметь с де Гизами ничего общего. Кузина Генриха Жанна почти достигла брачного возраста. Она принесет с собой корону Наварры».

Если бы я не боролась за себя, если бы ценой крови не купила себе детей, Жанна заняла бы мое место? И ее сын был бы теперь королем?

Комната исчезла. Я стояла босиком на теплой брусчатке двора Лувра и видела в темноте силуэт мужчины, лежавшего ко мне затылком.

«Катрин», — простонал человек. Голова повернулась, и я разглядела черты. Это было длинное, бородатое, красивое лицо, похожее на покойного Генриха — его отца. То самое лицо, которое постоянно являлось мне в ночных кошмарах.

Я присела рядом и дотронулась до его щеки.

«Как я могу помочь тебе, Наварр, — прошептала я, — если ты убьешь меня и моих детей?»

«Venez a moi. Aidez-moi».

Темная точка, появившаяся у него между бровями, расползлась по сторонам. Жидкость потекла по щекам и закапала на камни.

В кабинете я наклонилась, пошарила в тайнике и вытащила бумаги: записку от покойного мужа и катрен Нострадамуса. Я развернула листы и положила их на стол.

Делаю это ради любви к тебе

Править будет один мой наследник

Уничтожь то, что ближе к твоему сердцу

Уничтожь то, что ближе к твоему сердцу

Распутай моток

И не допусти злой волны,

Запутай его — и Франция захлебнется

В крови собственных сыновей.

Я оторвала взгляд от строчек и закрыла глаза. В моем воображении Наварр все еще лежал у моих ног, содрогаясь от смертельной агонии. Его губы дрожали в усилии произнести единственное слово: «Катрин».

Я нагнулась и прижала пальцы к его рту, чтобы он замолчал.

— Не зря я приехала сюда из далекой Флоренции, месье, — прошептала я. — Чтобы ты не умер.